38. Николай Вовченко.

Основное здание холодильника было уже возведено и высилось пятью этажами в голой тундре. Рядом были построены приземистые бараки для зэков. Поэтому на их фоне здание холодильника смотрелось, как небоскрёб. Строили его необычным путём: до этого фундаменты всех зданий города возводили прямо на вечной мерзлоте. Случалось, что лето выдавалось тёплым, мёрзлый грунт под фундаментом оттаивал и здание переползало на несколько метров в сторону, разрушалось...

Главным инженером проекта, а затем и строящегося холодильника был киевлянин Николай Николаевич Вовченко. Он поставил здание на бетонные столбы на плоской скале, обнаруженной на глубине 10-12 метров. Замысел оправдал себя - здание стояло крепко уже третий год. Вокруг него строились различные технические сооружения и даже многоквартирный кирпичный дом для будущих работников холодильника.

Уже весной нас, человек 20 штрафников, пешком привели в зону холодильника и поселили в небольшой зоне. Попал я в бригаду подсобников, где приходилось делать всё, что прикажет десятник: мешать вручную раствор, возить на тачке глину, землю, таскать клетки с кирпичами на спине...

Так я проработал около трёх месяцев. Однажды ко мне подошёл десятник и спросил, не меня ли он видел рисовавшим на шахте плакаты, и когда я подтвердил это, предложил написать пару десятков лозунгов по технике безопасности. Я обрадовался - это, хотя и временное, но избавление от тяжкого труда. Прямо на рубероиде я рисовал плакаты по

технике безопасности. Когда всё было выполнено, меня заставили писать различные лозунги, например: "Бракодел - враг производства", "Прогульщик - враг честных зэков" и тому подобную чепуху. Ради потехи я написал везде слово "враг" размером вдвое большим, чем остальные, причём чёрной краской, что сразу же привлекло внимание. На следующий же день плакаты были сняты, а меня вызвал в контору приехавший из главного лагеря оперуполномоченный капитан Плотников (слава Богу, что не Сиухин из госбезопасности!). Он обвинил меня в том, что я "в провокационных целях" обращал внимание зэков на слово "враг", унижая честных заключённых, побуждая их к протесту. Я упал духом, чувствуя, что дело пахнет карцером. Во время разговора с опером, который происходил в приёмной главного инженера, из кабинета вышел Вовченко и спросил, что за шум у его дверей. Узнав в чём дело он неожиданно спросил меня, не "балуюсь" ли я живописью. Я ответил, что "балуюсь", и он, отправив опера восвояси, велел зайти к нему после работы.

Вовченко оказался любителем живописи и был очень приятным собеседником. Как-то сразу улетучилось чувство придавленности, которое, вероятно, сидит в душе каждого зэка. "Во-первых, - сказал он, - не называйте меня "гражданином начальником" - я для вас Николай Николаевич; во-вторых, с сегодняшнего дня вы будете только в моём подчинении".

Он принёс мне из дому краски в тюбиках, хорошие кисти, холст. Оказывается он сам "баловался" живописью, но, увы, был в этом деле слабее даже меня, чего и не скрывал. Я был рад встрече с порядочным человеком, который отнёсся ко мне с добротой.

На следующий день меня перевели в ещё не оштукатуренную комнату на первом этаже строящегося жилого дома. Отопления не было, и мне поставили "электрокозёл". Эта комната стала и моим жильём, и мастерской. Я сам соорудил чуть ли не под потолком нары, - чем выше, тем теплее. Я как бы обзавёлся уютной однокомнатной квартирой.

Первой работой, которую мне поручили, была копия с репродукции картины "Семирамида. Танец среди мечей". Работал я с удовольствием, тем более, что она предназначалась хорошему человеку.

Вовченко приходил ко мне ежедневно, иногда и в выходные. Моя работа ему нравилась. Лишь однажды он в деликатной форме сделал мне замечание по поводу ракурса кисти руки, сказав: "Извините, но мне кажется, что с кистью руки что-то неблагополучно". Я согласился с ним, он был прав. Наши почти приятельские отношения с ним в течение последующих 4-5 месяцев не давали покоя всему местному начальству холодильника, и особенно его помощнику из зэков, старшему прорабу. Он невзлюбил меня.

Зимой 1951 года Николая Николаевича вызвали по делам строительства в Москву на 10 дней. Свои должностные обязанности на это

время он возложил на старшего прораба, предупредив его на всякий случай, чтобы он меня никуда не переводил, - он не знал о его неприязни ко мне. Через несколько дней прошёл слух о большом этапе, который готовится из главного лагеря, где мы числились, на шахту №4. Эта шахта была с более облегчённым режимом, чем наша. С холодильника не планировали кого-либо отправлять, но буквально накануне приезда Вовченко на этап был вызван и я.

В морозный солнечный день я погрузил свой самодельный фанерный чемодан на сооружённые на скорую руку санки, и по блестящей от снега ровной поверхности тундры поволок их в сторону шахты 9-10. Меня конвоировали два автоматчика. Пройдя километров десять я увидел приближающиеся к нам запряжённые лошадью сани, в которых сидел Вовченко. Он было проехал мимо, не узнав меня, но затем сдал назад и спросил куда я направляюсь. Я объяснил ему обстановку. Предупредив, чтобы по приходу на вахту я никуда не уходил, так как он сейчас же позвонит начальнику караула и в плановую часть, и меня вернут обратно, -быстро укатил. А мы двинулись дальше. Я мучительно раздумывал, стоит ли мне возвращаться, тем самым приобрести смертельного врага в лице старшего прораба? Я был уверен, что Вовченко даст ему хорошую взбучку за ослушание. Кроме того, я уже настроился на перемену места пребывания, захотелось новых впечатлений.

На вахте лагеря нас встретил начальник плановой части и с места в карьер приказал, чтобы мы поворачивали обратно. Солдаты зароптали, дескать устали, надо отдохнуть. Я тоже поддержал их и заявил, что не хочу возвращаться, я в списке на этап, не имеете права... Меня заставили написать на телефонограмме: "От возвращения отказываюсь" и впустили в зону.

Этап оказался небольшим, человек 30-40, нас погрузили в три больших воронка и привезли на шахту 4. Как оказалось, до этого на этап попали мой друг Соколович и музыкант Вася Закревский.