51. "Розовощёкий" майор Гербик.

На станции Вихоревка, километрах в тридцати от "Анзёбы", нас высадили и привезли в лагерь, которому непосредственно подчинялся наш штрафной №308. Здесь на нас надели самозащёлкивающиеся наручники, чуть не переломав нам кости рук, загнали по одиночке в камеру, попутно избив каждого так, что несколько дней мы провалялись на полу не в силах самостоятельно передвигаться. Этой экзекуцией командовал начальник лагеря майор Гербик, о котором впоследствии писал в своей удивительно "правдивой" книге "Повесть о пережитом" писатель, бывший зэк Борис Дьяков:

"...внешность у него была довольно внушительная: тучный, розовощёкий, с широкими густыми бровями, голос звучный, раскатистый (что верно, то верно - орал на нас так, что стёкла звенели). О Гербике говорили, как о большом любителе музыки. И верно, - пишет далее Дьяков, - не успел он вступить на пост, как приказал готовить "концерт на славу". Артистам разрешил даже отпустить волосы. Смеялся, какое же это зрелище, если на сцене все будут оболваненные?"

То, что написал о Гербике Дьяков происходило в 1953 году ещё до смерти Сталина. Казалось бы, по прошествии времени, тем более после XX съезда КПСС, Гербик должен был бы, по теории эволюции, стать полуангелом для зэков. Но, вероятно, эволюция пошла не в ту сторону... В течение двух месяцев следствия под непосредственным руководством этого "розовощёкого", нас неоднократно избивали надзиратели, предварительно надев наручники.

Секрет нахваливания Гербика раскрывается просто: Дьяков, просидев под его началом в "штрафном" лагере с ограниченной перепиской около четырёх лет, сумел получить от своей жены из Москвы, как он проговаривается в своей повести, ни много, ни мало 1184 письма!? То есть почти по письму в день!! Ну как тут не вспомнить добром "любителя музыки" Гербика.

Никогда, со времён войны, я не видел столько вшей одновременно, сколько их оказалось на матрацах в штрафном изоляторе,

где нас держали в течение двух месяцев во время следствия! Создавалось впечатление, что матрацы шевелятся. Мы побросали их в один угол, спали на голом полу.

Следователь объявил мне и Пицелису, бывшим комитетчикам, что дело Янушанса по Воркутинской забастовке передано в прокуратуру, так как он до этого совершил в лагере ещё одно преступление, за которое его будут судить отдельно. О Доброштане же, нашем председателе - ни звука, как будто его и не было! В итоге на нас с Пицелисом навалили все грехи комитета. Особо мы не горевали - какая разница? Правда к воркутинским делам нам прибавили и историю с надзирателями в 308-ом лагере, обвинив в избиении офицера Богданова, что было квалифицировано по той же статье 73 УК.

Пока шло следствие, в камере, где мы обитали вшестером, возникла довольно забавная ситуация: "украинский националист" Виноградов, оказывается, был осуждён не за националистическую деятельность, а попросту за изнасилование. А уже в лагере за болтовню ему добавили срок по 58 статье и перевели в лагерь для политических, где он стал выдавать себя за националиста. Естественно, мы после этого относились к нему без особого уважения. Он крепко обиделся, особенно на меня, и неожиданно превратился уже в "русского националиста", требуя, чтобы я "немедленно катил в свою Америку, незачем было приезжать к "нам", стал угрожать мне. Я пытался как-то отделаться от него, но он не отставал, а затем признался, что избиение Кутилина дело его рук, и он очень жалеет, что не добрался до меня. Я обиделся и дал ему по морде. Возникла потасовка, в которой приняла участие вся камера - на моей стороне Пицелис и Воробьёв, на его - Назаров и Шевченко. Силы были как будто равные, но ревнителю чистоты русской нации досталось на орехи гораздо больше, чем мне.