63. Николай Черемисин.

Как-то летом двое молодых мужчин попросили меня подбросить их к берегу реки Бирюса. Одним из них оказался секретарь райкома партии по идеологии Валентин Миронович Арбатский. Ассиметричное лицо со срезанным подбородком, большой с горбинкой нос. Обычно, какой-нибудь никчёмный разговор он превращал чуть ли не в диспут между партийными и государственными деятелями. Его любимой фразой при разговоре на любую тему была: "Нам (имея ввиду райком партии в своём лице), в конце концов, небезразлично, кто стоит у руля "сельхозтехники", "комбината", "фабрики...", - в зависимости от поста, занимаемого собеседником, давая понять, что при любой обиде он в силах сместить кого угодно. Он был очень высокого мнения о себе как о партийном работнике. Правда у него бывали и просветления, когда он становился как будто совершенно нормальным человеком в нашей компании - смеялся, дурачился во хмелю вместе с нами, то есть забывал о своей великой миссии. Но наступал момент прозрения, и он опять возвращался на свою стезю.

Его спутником оказался Николай Иванович Черемисин, ведущий хирург районной больницы. Они были закадычными друзьями, но были несхожи как по внешнему виду, так и по характерам, хотя их и объединяла одна общая черта: высокое мнение о себе как о специалисте. Но если у Арбатского это мнение было построено на партийном песке, то у Черемисина основано на его высоких профессиональных способностях - именно к нему старались попасть при необходимости сложной операции. К слову пришлось, спустя тринадцать лет после нашего знакомства, уже живя в Краснодарском крае, когда наши приятельские отношения оставляли желать лучшего, именно к нему я лёг на операцию, хотя были в то время более молодые и, вероятно, способные хирурги под его началом. Он мастерски распотрошил меня, и так же зашил, почти не оставив шрама.

Николай Черемисин был мужчина в полном смысле этого слова: широкоплечий, лицо с чуть запавшими глазами. Сочетание мощного торса с небольшим ростом нисколько не мешало ему нравиться женщинам, но зато его коллеги - врачи частенько называли его за глаза, да и в глаза то "бульдозером", то "шкафом"... Он, в свою очередь никогда, насколько я знаю, не упускал своего шанса в амурных делах. Он был спокойный, с крепкими нервами человек, любил порассуждать не только на людях, но и среди близких друзей о трагической судьбе Ленина: как трудно тому было в ссылке, какой преданной подругой ему была Крупская, как тяжело он переносил в определённые моменты неприятие его партийными товарищами... В связи с этим, я помню случай, когда один из его приятелей-хирургов, Лешневский, не выдержав, послал его вместе с Ильичом по самому известному в России адресу... Трудно сказать из-за каких побуждений Николай, имея партийный билет в кармане, старался очень уж чрезмерно показать свою приверженность партии. Ведь в жизни, своими поступками он сам опровергал и постоянно нарушал партийные нормы, как и большинство коммунистов: женщины, в рюмку заглядывал, причём довольно глубоко, мог и посидеть с друзьями где-нибудь на отшибе за бутылочкой... Правда, к концу 80-х годов о Ленине говорить он перестал. В любом случае, Николай произвёл на меня очень хорошее впечатление, тем более, что вся его трепотня о Ленине и появившееся хвастовство обозначились гораздо позднее, когда уже в Абинске наши отношения осложнились.

Мы несколько раз встретились на лоне природы, затем они побывали у меня, я - у них. К нам присоединился их друг, тоже партиец, Виктор Зайцев, - высокий, худощавый, подвижный человек с хорошим чувством юмора и самокритичности, он заметно оживил нашу компанию. Поводом для наших встреч стала карточная игра "канаста" индийского происхождения, которую я привёз из Москвы. Игра требовала очень много времени, мы засиживались за полночь, естественно, присутствовала и бутылка-другая коньячка. Чаще бывали у меня.

Первое время мои приятели явно остерегались говорить со мной на политические темы. Но, понемножку, перестали осторожничать. Мы, во время игры, часто подолгу вели беседы, а то и спорили о том, что хорошо, и что плохо в "королевстве датском". Я поливал мудрую политику Партии во всю ивановскую, за что и подвергался словесным трёпкам. Я был несдержан на язык, ругал сам себя за это, давал себе клятвы не спорить больше на эти темы, но при первой же встрече опять не мог сдержаться. Вообще-то, как правило, спор возникал у меня с "идеологом" Арбатским, иногда подключался на его стороне и Черемисин. Зайцев же был очень сдержан, политической темы не касался, всегда старался перевести разговор в другое русло. Впоследствии оказалось, что Арбатский не упускал случая за глаза давать мне эпитеты: "антисоветчик" и

"антикоммунист". Об этом мне рассказали знакомые врачи и работники райкома - сослуживцы Арбатского. Но я не обращал на это внимания, время было на переломе хрущёвской "оттепели", когда языки уже успели развязаться, и наступлением эры Брежнева, о котором никто толком не ведал. Я остановился так подробно на этих людях потому, что в дальнейшем, по крайней мере Черемисин, сыграл определённую роль в моей жизни.