О РЕЛИГИИ

Еще одна тема неожиданно становилась предметом очень острых споров. Как всегда все начиналось почти случайно, как наша предыдущая дискуссия о необъяснимой трагической судьбе славянского племени и о его роли в Европе, и, в связи с этим, почему мы не услышали своих собственных пророков?

Как правило, подобные споры не возникали случайно, а вырастали из анализа конкретной человеческой судьбы, из фундаментальной основы какой-то личности, причем эта основа анализировалась в преломлении личной трагедии и дальнейших прогнозов ее развития. Беспощадным и авторитетным аналитиком мог стать только человек незлобивый, умудренный уникальным жизненным опытом и творчески относящийся к слову как порождению культуры - вполне естественно назвать неоднократного инициатора довольно частого шума и гама, все того же Соколова.

В прошлый раз камнем преткновения стали межнациональные отношения, о которые вначале споткнулись двое давних оппонентов, а потом к ним присоединились и немец, и украинец, и в конце, когда заканчивали тему «соотношение религии и реальной жизни», упоминая при этом Библию - подключился и Соломон Борисович Дольник. Так вот спорщический зуд вызвал довольно печальный наш мордовский обитатель - Франц Завиркин. Давайте пристальней всмотримся в него. Москвич, возрастом немного за тридцать, выше среднего роста, немного сутулящийся, невыразительной наружности, он пришел к нам со сроком 5 лет за «антисоветскую пропаганду». После армии закончил техникум, работал в одной из бесчисленных московских контор, что-то писал, что-то чертил, но любимым его занятием было «крутиться с фирмой» как он выражался, что означает - общение с англоязычной публикой. Попал в поле зрения вездесущего комитета, где ему предложили сотрудничество. Внятно он не высказывался — согласился ли он сотрудничать или нет, но, судя по всему, отношения были сложные. Ему очень нравился один анекдот - «За что ты сидишь? - За лень. - А как это? - Да вечером подпили с фирмачами и разоткровенничались насчет нашего отсталого строя. - Ну и что? - А то, что друг, с которым мы там были, раньше меня встал, побежал в контору и настучал на меня».

Условность той шизофренической обстановки доносительства, в которой вращался наш герой, настолько разъела его сознание, размыла всяческие ориентиры, что он уже не воспринимал реальность, и, попав в лагерь, сконструировал свою «конторскую» реальность, в соответствии с которой себе отводил роль единственного мученика за идеи свободы, а все остальные были всего лишь статисты, призванные подавить его волю, а все их рассказы о их личной борьбе с коммунистическим режимом называл одним коротким словом «понт». Довольно мягко, с некоторой ехидной улыбкой, он навязывал нам свои шизофренизмы, иногда мы подыгрывали ему, так же, как в том случае, когда он убедил нас называть его «Франц», а не Федор, но иногда он был невыносим, задавая такие вопросы как - «а в каком ты звании - лейтенант или капитан КГБ?». Не всегда было настроение подыгрывать ему, и в тот злополучный день, увидев меня в компании Соколова, с которым он до этого не сталкивался, Франц начал разговор с вопроса: - «А в каком ты звании, судя по твоему возрасту и комплекции, не менее, чем майор?». Валентин вытаращил глаза, и ничего не мог ответить, пока я не ввел его в курс дела. Вначале он даже смеялся, а потом резко помрачнел. И когда мы отошли от Франца, его и понесло - «Сломленный, полубезумный человек, сколько же таких как он в нашем народе? Выздоровеем ли мы когда-нибудь? Есть ли у нас будущее?».

С этого и начался приступ болезненного пессимизма у нашего «русского почвенника», как мы его иногда называли. Как вы помните, в прошлый раз методом коллективной терапии мы все, если и не нашли ответов на его вопросы, по крайней мере вывели их на иной более высокий уровень. Должен признаться, что мне не очень нравилась такая форма постижения истин. Я находился в начале пути - предпочитая больше читать и спокойно, обстоятельно беседовать, а так нажимать на психику собеседников, чтоб исторгать из их душ кровоточащие батальные сцены, как Жора Майер, мне казалось жестоким.

Итак, день не предвещал никакой беды. Начался он с того, что ко мне пришел Соколов, и зная, что я недавно был на свидании с родителями и, наверняка, сумел «проволочь» немалую передачу, заявил следующее «Володя - хочется съесть что-нибудь вкусное, так надоели нам наши борщи и каши, что невмоготу». Конечно не могло быть и речи об отказе. Мы подкрепились, выпили крепкого чая и решили побродить. Погода стояла хорошая, цвели липы, было тепло, можно было позагорать, все располагало к благодушной и спокойной беседе. Прошло несколько месяцев с того времени, как расформировали лагерь № 1, где я находился около 3-х лет, который состоял в основном из лиц религиозного сопротивления, и основная часть нашего населения попала в зону № 11. Валентин до этого был в лагере № 7, мало сталкивался с протестантами и сектантами и не составил своего мнения о них. Нам повстречался один крупный, беззубый старик, стоявший на коленях, он разводил в сто-

роны руки и громко молился на непонятном языке, широко открывая рот и необычно, с чувством, издавая непонятные звуки.

Валентин спросил меня: «На каком языке он молится?». Я ответил: «он сам не знает на каком». - «Как это не знает?». Насколько мог, лаконично и доходчиво я пояснил Соколову, что этот старик скорее всего принадлежит к какому-то провинциальному ответвлению пятидесятников, течению, родственному баптизму, но в своем стремлении доказать истинность своей веры, делающему акцент на «дарах пятидесятницы», когда верующие получают дары пророчества, умения исцелять и владеть иными языками, а поскольку последний дар наименее поддается анализу, допускает произвольное толкование воображаемых «иных языков». Дедушка очень старался, войдя в экстаз, он буквально «выпевал» отдельные слова, но ни английских, ни немецких, ни каких-либо других знакомых, хотя бы отдельных слов, мы не могли выделить из его очень эмоциональных говорений, можно было предположить, что он молится на древнеевропейском или греческом, но слишком уж хаотичные звуки он издавал. Видно было по Соколову, что вся эта картина не нравится ему, и, чтобы избежать психической атаки, я решил привлечь эксперта по религиозным вопросам - Павла Григорьевича Сорокина. Он расхаживал неподалеку, по его манере молиться на открытом месте, прохаживаясь с отрешенным и просветленным лицом, можно было убедиться, что подобная манера общения с Богом может быть вполне респектабельной. Наш Питирим откликнулся на приглашение и дал Валентину необходимые разъяснения. Странно было видеть этих двух беседующих, чем-то даже внешне похожих. Соколов был немного выше, лицо поинтеллигентнее. Оба были «авторитеты», первый червонец Сорокин отбывал на Воркуте, Норильске и Колыме. Повторникам, конечно же, было значительно тяжелей, чем нам с «первой ходкой», нужны были сверхчеловеческие силы, чтоб сохранить не только интерес к жизни, но и тягу к знаниям. При этом Сорокин нашел душевную опору в вере, хотя и очень был угнетен поражением православия, потерпевшим крах от большевизма и не сумевшим защитить свою паству. Соколов не имел четких религиозных принципов, но как бы был на пути к ним, как типичный человек культуры, он стремился найти ответы на самые тяжелые вопросы на испытанном языке рационального познания и очень надеялся на новое слово, на будущий подъем литературы и поэзии, которые восстановят у людей доверие к членораздельной и осмысленной речи, и был опечален и мучим послереволюционным упадком слова в стране, где народ его видит в проституированном и пропагандистки использованном, низведенном до уровня лживого и двусмысленного внушения и манипулирования массами.

Объединяла их и принципиальная, фундаментальная совестливость. Оба они представляли собой натянутую и вибрирующую струну, умевшую издавать любые звуки, кроме лживых, конечно же, сломать их было невозможно, какой-то оттенок святости в них обоих незримо присутство-

вал, и, конечно, хотелось, чтобы назревавший виток поисков правды, особенно в лице нашего возмутителя спокойствия - Соколова, был корректным и солидным. Он был всегда последовательным и логичным, и за целый день обременял целую группу спорщиков всего двумя, тремя вопросами, он обострял их до такой степени, что казалось, от них зависит вся будущая жизнь и его, и народа, и даже всего человечества.

Как всегда, тема формировалась в зависимости от того, что он считал важнейшим в последнее время, и кто попадался ему на пути. Было нас уже трое, мы слушали обстоятельный рассказ Сорокина о русском сектантстве, неспешно вышагивая около стадиона, наш «Питирим» уже более получаса делал обширный обзор, начав с протопопа Аввакума, продолжая тему трясунами, хлыстами, скопцами, причем делал акцент на тех еретических моментах, которые противоречили не только христианской традиции, но и элементарным гуманистическим принципам, - например, Аввакум обосновал в целях спасения от антихриста коллективные самосожжения.

Трясуны и хлысты впадали не только в коллективные эротические трансы свального греха, но заигрывали с такими духовными силами, используя отработанные приемы, что зачастую попадали в сатанинские сети и зачастую бывали носителями отрицательного духовного заряда. Приводился пример трясуна - Григория Распутина, выходца из сибирской глубинки и странным образом пришедшего к декадентскому двору растерянной и идущей к концу монархии. Добровольно оскоплявших себя после рождения третьего ребенка скопцов отлавливали чекистскими командами по северным глубинкам, с них делали подробные, детализируя варварскую искалеченность гениталий, фотографические снимки, далее используемые в пропагандистских атеистических целях в качестве аргумента и неоспоримого «доказательства» изуверской природы не только русского сектантства, но и для обоснования антигуманизма христианства в целом. Сорокин отмечал, что эта пропагандистская уловка была очень эффективной, особенно на фоне лозунга «стакана воды» — доступность женщины, символ сексуальной революции, многократно декларированной во время НЭПа.

В соответствии с пословицей «На ловца и зверь бежит» в человеческом калейдоскопе показались две фигуры — Старик в возрасте за шестьдесят лет по имени Мина, и молодой человек около тридцати лет, и явно было, старший поучает и наставляет. Это были старообрядцы из числа бегунов, чье название говорило само за себя. Они убегали от государственной, как они считали, «сатанинской» власти, начиная с самого XVII века.

Соколов внимательно всматривался в их бородатые лица и со всей своей безапеляционностью заявил - «Не нравятся они мне - низкорослые, скуластые, с редкими бороденками, хотя лицом бледные, но смахивают на желтолицых монголоидов».

«Бледные они из-за того, что, как правило, вегетарианцы - начал пояснять Сорокин, - но внешность их обусловлена ограниченностью генофонда. Не зря по Сибири ходят слухи - начал вспоминать Соколов, - что они воруют геологов, охотников, держат их у себя с известной целью, а потом иногда отдают, но так, чтобы их потом не могли найти, и очень мужики огорчаются, что спиртного у них нет, даже бражки, девки и бабы очень злые».

«Немногие секты пользовались подобным приемом борьбы с неизбежной дегенерацией», - возражал Сорокин - «некоторые очень «ревновали чистой крови». «Доревновались» — махнул головой Валентин в сторону старика и его ученика.

«Действительно», - продолжил Сорокин - «Более 300 лет эти люди добровольно закрывались от мира во все более изолированном мире, но никакого творческого подъема, кроме науки выживания и смутных мифов о Божьем граде Китеже они не изобрели». «Тупик» - подхватил Валентин - «следовательно, перефразируя известное изречение «Вера без дел мертва», она также мертва без культуры, истории, взаимосвязи народов. Никакая мистика и мифотворчество не заменят того грандиозного спектакля жизни, порой с самыми трагическими поворотами сюжета - взять только последние два века - французская революция, войны, научно-техническая революция, русская революция, снова войны, видимо только такой ценой Великий Режиссер создает из нас что-то стоящее».

«Что-то ты заговорил о русском мистицизме» - как-то сразу выделил Сорокин. «Сейчас я доведу мысль до логического конца». Валентин при этом показал рукой на несколько человек из последней группы петербуржцев, - «О малых сих печалюсь я» - как бы в той же теме он продолжил - «хорошие ребята, университетское образование, кажется, двое из них, Евгений Вагин и Иванов, кандидаты наук, смелые, мыслящие, наконец-то выпутавшиеся из бороды Маркса, и вот их-то как раз и вижу в компании жидкобородого Мины. Я понимаю их общий интерес к вере, вполне понял бы, если бы Владимир Осипов, выпускавший альманах «Вече», преподал бы им основы православия или если бы они проявили интерес к католицизму - преподавателей достаточно, ну, хотя бы к протестантизму - вполне респектабельным баптистам, Адвентистам седьмого дня, - так нет же, тянет в тупик, в мистицизм. Опять на круги своя. Достоевский подслушал у Великого Режиссера одну мысль и изложил в «Братьях Карамазовых». Для русских самыми большими искушениями являются мистицизм и шовинизм. Действительно, шовинистом стать еще проще, чем мистиком, совсем немного самолюбования, подпустить романтического тумана, некоей былинной героизации, и вот тебе уже и исключительность, и праведничество, и особый исторический путь и, наконец - миссия, а там недалеко и до мессии, и если не дойдут до русского Христа, то уж обязательно выставят сонм своих пророков и святых. Мировую историю переделают в руссо-центрическую».

Голос нашего оратора набирал все большую силу, он даже начал жестикулировать, поднимая правую руку, воображая, наверное, что в ней тяжелый, разящий меч, и поводя плечами, как бы поправляя тяжелую кольчугу, но все же небольшой оттенок надрыва слышался в его звенящем металлом голосе - мы с «Питиримом» переглянулись, видимо, подумав об одном и том же. Действительно, Сорокин, воспользовавшись небольшой паузой оратора, попытался охладить его пыл следующим замечанием - «Валентин, ты с таким сердцем все это излагаешь, что наверняка сам переболел недугом самолюбования и самообожествления, величия своей нации, своей родной нации». «А я и не скрываю - был грех, впадал в молитвенный экстаз по поводу русского духа». «Ну и как, вылечился?» - спросил «Питирим».

«Может быть, это нетактично звучит, но меня поставило в тупик то, что в таком состоянии я пробовал писать стихи - ничего хорошего не получалось, по крайней мере вразумительного - одни натяжки и надрывы, а тут наткнулся на одного античного автора и его описание поэта, находящегося в состоянии буйного экстаза и в то время, когда его экзальтация и выкрики достигли предела, он упал в колодец, так как уже не видел окружающей действительности. Точно так же этот ключ не срабатывал в каких-либо серьезных попытках проанализировать крупное историческое событие - вот так я и перегорел иллюзиями исключительности и особой космической ценности нашего этноса». «Подскажи теперь своим друзьям», - продолжил «Питирим» - «Духовной эволюцией которых ты так озабочен». - «Нет - в данном случае подсказки со стороны ничего не дают». - «Понятно, - это опять из собственного опыта», - безжалостно процитировал наш «Питирим».

Дискуссия благополучно завершилась, вернее, ее первая фаза, и хорошо, что такая болезненная тема была закруглена в узком кругу, и все личное было преодолено, а к нам приближались с новыми идеями и проблемами наши уже постоянные участники дискуссионного клуба - твердо вышагивал Жора Майер, в очередной раз оторвавшийся от своих земляков ради возможности «прояснить и углубить» какой-нибудь вопрос, с улыбкой подходил Соломон Дольник, радуясь возможности дополнительно пообщаться с «Питиримом» Сорокиным, так как он ранее, как это ни странно звучит, занимался с ним библеистикой, наряду с Владимиром Шелковым, а собственно, почему странно, если у нас на зоне не было раввина. Подтягивался и наш украинский друг Миша Витер. Наш неугомонный Валентин Соколов, по привычке, продолжил уже в расширившемся кругу, на правах своеобразного лидера тему религиозной веры в ракурсе ее соотношения с мировым развитием культуры и творчества во всех его основных проявлениях - литературы, живописи, театра и т. д. Выдвинув аксиоматическую и хрестоматийную мысль, что религиозная вера не противопоставлена культуре и даже не параллельна ей, а в своих лучших и высочайших проявлениях культура подтверждает и до-

обосновывает веру, он заострил внимание слушателей еще и на таком аспекте, как изменчивая, прогрессирующая изощренность человеческой мысли в библейской интерпретации.

Для начала процитировал следующее место из Библии, Иеремия гл. 48: 11 «Моав от юности своей был в покое, сидел на дрожжах своих и не был переливаем из сосуда в сосуд, и в плен не ходил: от того оставался в нем вкус его, запах его не изменялся; 12 Почему вот, приходят дни, говорит Господь, когда я пришлю к нему переливателей, которые перельют его и опорожнят сосуды его, и разобьют кувшины его».

Практически всем присутствовавшим людям большого жизненного опыта нашлось что сказать на эту своеобразную тему, но видно было, что настоящего дискуссионного горения еще нет, так как ситуация сознательной отрешенности от стихии мира нетипична для круга собравшихся, а меня несколько угнетало - неужели Валентин до сих пор терзаем сомнениями по поводу уже повергнутых им затворников и бегунов, трясунов и скопцов, которые столетиями сидели на дрожжах своих и кроме смутной мистики ничего не высидели. Наверняка, и у Сорокина возникли такие же впечатления. Он решил перехватить инициативу, обратившись персонально к Соломону Борисовичу Дольнику - процитировал уже из Исайи гл. 43: 4 «Так как ты дорог в очах Моих, многоценен, и Я возлюбил тебя, то отдам других людей за тебя, и народы за душу твою. 5. Не бойся, ибо я с тобой: от востока приведу племя твое, и от запада соберу тебя. 6 Северу скажу: отдай; и югу: не удерживай; веди сыновей Моих издалека и дочерей Моих от концов земли».

Конечно, бурная реакция последовала незамедлительно. Темпераментный и экспансивный Соломон Борисович с искренним чувством зрелого человека начал на самой высокой ноте: - «Как можно не верить в Бога и не верить Библии, когда более двух тысяч лет назад была расписана вся мировая история, и мы ясно видим, что она подходит к финалу, и все сказанное исполняется». Его воодушевление передалось, и мы горячо обсуждали обоснованность и логичность идеи сионизма, и ее воплощение в лице государства Израиль. В разрезе темы финала мировой истории и для Жоры Майера возник момент постижения истины, к тому же он получил серьезную сумму уроков по библеистике у Владимира Андреевича Шелкова, с которым в свое время я его познакомил. Владимир Андреевич с большим миссионерским усердием передавал свои уникальные знания. Жора уже мог, используя весь свой академический потенциал, изложить почтенной публике тему пророчеств Даниила. Глава 2: 41, «А что ты видел ноги и пальцы на ногах частью из глины горшечной, а частью из железа, то будет царство разделенное и в нем останется несколько крепости железа, так как ты видел железо, смешанное с горшечной глиной. 42 И как персты ног были частью из железа, а частью из глины, так и царство будет частью крепкое, частью хрупкое. 43 А что ты видел железо, смешанное с глиной горшечною, это значит, что они смешаются через семя

человеческое, но не сольются одно с другим, как железо не смешивается с глиною. 44 И во дни тех царств Бог небесный воздвигнет царство, которое во веки не разрушится и царство это не будет передано другому народу; оно сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно». Это из видения Вавилонского царя Навуходоносора о большом истукане. Майер рассказывал, что в Германии в 30-е годы был один автор, толковавший эту часть пророчеств как прообраз «тысячелетнего Рейха», и идея прижилась. В последнее время никто не берется делать какие-либо предположения насчет «последнего царства», будет ли это какое-то образование на основе «Объединенной Европы» или усовершенствованная Организация Объединенных Наций, но Жора акцентировал внимание на том, что принцип национальных государств не будет лишен ценности их особого пути в истории всего человечества и имеет глобальное, космическое значение, и опираясь уже на Библию, Жора, все более вдохновляясь, эффектно заканчивал: «Мир - европоцентричен, и вся наша история неизбежно подталкивает нас к мысли - все наше движение - результат инициативы Бога». «Последние две тысячи лет постоянного и упорного развития по восходящей, несмотря ни на какие жертвы, преобразили и человека, и всю планету». Но тут наш оратор понемногу стих, начал ослабевать его преподавательский запал, наверное, увидел со стороны, что слушателей не очень вдохновляет такая прямолинейная и ходульная осанна, вернулся к своей обычной, предельно искренней манере рассуждать. «Впрочем, если быть до конца откровенным, сомнений во мне больше, чем веры. Внутренне я содрогаюсь произнося слова «жертва» и «преобразился». Может ли быть непоколебимой богословская логика, вводящая понятие «жертва» в какой-то рациональный контекст? В начале войны я молился перед боем и просил у Бога, чтоб он даровал мне жизнь, ну, а позже, видимо, устав от зрелищ чрезмерных и не поддающихся разумному объяснению ни с нашей, ни с чужой стороны, я после короткого «Отче Наш» просил у Бога понимания — есть ли смысл у такого огромного количества мучений и смертей?» Наступила многозначительная пауза и эту болезненную тему взялся углубить Соломон Дольник. «Да - провиденье Божье не всегда выглядит в оптимистических тонах и в общечеловеческой истории, и в библейском изложении истории моего народа. Многострадальный народ Божий - как сурово его наказывают за каждое его заблуждение: заставили Аарона сделать золотого тельца - поплатились жизнью нескольких тысяч, и так за все искушения иными богами - за Астарту и Ваала, за истуканов и тельцов - тысячи и десятки тысяч жизней, за нерешительность и сомнения в возможности овладеть землей обетованной, текущей молоком и медом, где каждый будет сидеть под своей смоковницей и кустом винограда, - и за это следовали наказания и опять человеческие потери тысяч и тысяч. А неоднократные пленения, переселения, расселения, - ставившие под вопрос само существование нашего народа и наконец наша последняя невообразимая катастрофа - 6 миллионов погибших в Европе. Какова же цена отдельной чело-

веческой личности, по понятиям философов - целой Вселенной? Сколько их нужно отдать за отдельные умозрительные иллюзии, незначительные заблуждения, а тем более за крупные исторические движения? А сколько за идею, такую естественную и общепринятую, как национальное государство?»

Тут уже встрепенулся Миша Витер - «Действительно, идея национального государства подробно преподана в Библии, наверное, впервые, и идея всенародной вины, национальной вины также изложена в этой Книге Книг. Вначале, под верховенством судей и пророков, а затем царей -народ Божий претерпевал единую, универсальную ситуацию — нарушения заповедей Божьих, непослушание пророкам, за что неизбежно следуют суровые наказания - поражения в войне, пленения, расселения, и все это сопровождается самыми немыслимыми мучениями и унижениями, голодом и смертью многих тысяч. Нечто подобное я вижу и в истории своего народа. Наша национальная вина выросла до масштабов великой трагедии: когда зашаталась великая империя, мы не услышали голоса наших настоящих лидеров - политических пророков, таких, как Грушевский, Скоропадский, Петлюра, и нашего народного гения Нестора Махно, не достигли уровня поляков, и через какой-то десяток лет пришло возмездие - организованная чуждой нам властью сначала жестокая и маловразумительная коллективизация, а затем - тотальный, все той же властью запрограммированный, голод, унесший миллионы жителей».

«В связи с этим меня иногда посещают сомнения» - продолжал Миша Витер, обращаясь непосредственно к Соломону Борисовичу. «Иногда хочется реконструировать реальные исторические события и перепланировать их в улучшенную сторону или хотя бы избежать катастрофических сценариев развития - например, наша последняя надежда «с оружием в руках всего взрослого населения» - Нестор Махно. Не подтолкнул ли его Лева Задов - декадентский поэт из Одессы, в сторону военного взаимодействия с красными, и его знаменитая пулеметная тачанка склонила чашу весов и предопределила поражение белых. Соломон Борисович недолго размышлял: «Не один раз я слышу эту песню, но вы, Миша, неуместно отклонились от темы религиозного обоснования национальной вины и несоразмеримости на человеческий взгляд - чрезмерных наказаний». Миша возразил: «Нет! Нет! Я не уклонился, меня всегда смущало это место из пророка Исайи, которое вы цитировали - но только в той части, где говорилось — «отдам других людей за тебя, и народы за душу твою». То есть иными словами - как соотносятся и взаимодействуют между собой принципы вины отдельных наций? Как они влияют друг на друга?».

«Не усложняйте, Миша. Я вас прекрасно понял и готов прояснить свою личную точку зрения, но начать хочу с анекдота. «Кто совершил большевистскую революцию? - Еврейские мозги, латышские стрелки и - русские дураки». Этим анекдотом и рассуждениями на подобную тему меня очень доставал один мой сотрудник по работе. Мы долгое время,

пока я не вышел на пенсию, работали в одном из подразделений института картографии и геодезии. Хотя в целом наши отношения были почти приятельские, он иногда заводил эту тему, пока наконец я не нашел достойный ответ, после чего он прекратил свои атаки, а надо отдать ему должное, он копался в каких-то исторических документах, да и биография у него была своеобразной — он участвовал в гражданской на стороне белых и был по родословной мелкопоместный дворянчик. Расскажу я вам эту невымышленную историю. Многие знают, есть даже фильмы на эту тему, что в прекрасном городе Одессе жил хороший парень — Беня Крик. Его помнят до сих пор, - как он шикарно одевался, какие красивые девушки были у него, как он хорошо стрелял, не целясь, на лету, попадал из маузера в муху, какие сильные и ловкие у него были ребята. Да, он грабил, но он был благородный разбойник и грабил зажиревших и плохих, и как Робин Гуд, делился с бедными и даже как-то выделил деньги на нужды синагоги. Справедливейший и блестящий был молодой человек, и ему бы, когда началась вся эта заваруха, податься куда-нибудь и украсить своим обществом спокойную и благополучную страну, например Штаты, он бы и в Чикаго сделал себе карьеру. Так нет же. Большевики, которые раньше выманивали у него деньги, эксплуатируя его тягу к справедливости, украли у него душу - подтолкнули к созданию отряда диверсантов для борьбы с белыми в их тылу. Об этом мало кто знает, хотя он собрал серьезную бригаду из своих ребят и сочувствующих. И совсем мало кто знает, как окончил свою героическую жизнь Беня Крик и его команда, когда белых загнали за крымский перешеек, и большие командиры решили, что Беня сделал свое дело, - ему не дали ни ордена, ни воинского звания, ему даже не дали уйти. Инсценировали боевое задание, выманили на подходящее место и рано утром на рассвете уложили всех до единого пулеметным огнем. Засаду организовали не армейские части, а только чекисты, соблюдая режим секретности. Вот вам и образец судьбы наивных еврейских ребят в этой сатанинской революции. Кстати, о Леве Задове. После того, как он доставил в ЧК золотую казну армии Махно - он все-таки был казначеем, он недолго купался в лучах славы, и его постигла судьба Бени Крика - и все та же секретность. Нестор Махно благополучно дожил свои дни в Румынии, и по вашей схеме, Миша, его анархические убеждения, отшлифованные годами каторжной тюрьмы до революции, делали его неизбежным союзником большевизма. Ну, а теперь насчет «мозгов» - после того, как наш социал-демократический Бунд влился в большевизм, хотя были и такие, как уже забытый Мартов и другие меньшевики - весьма приличные люди, многие оказались на гребне революционной волны, ну, а сколько их уцелело к началу 30-х? По разным причинам они сошли со сцены, начиная с Урицкого, Якова Свердлова, заканчивая Львом Троцким и всяческими «врагами народа», вплоть до Ягоды. Все мы знаем, что реальная власть уже давно, еще со времен заката Ленина, оказалась в руках

кавказца, которого вдохновлял даже не российский деспотический стереотип, а, поскольку Грузия столетиями едва удерживалась, чтоб не подпасть под власть персов или турок, наш «отец народов» оказался идеальным воплощением классического азиатского коварства и деспотизма».

«Надеюсь, уважаемый Миша, я ответил на Ваш вопрос, который Вы так удачно замаскировали философско-религиозной оболочкой. У каждого народа своя вина и свое искупление, и моменты взаимовлияния не должны быть поводом для упрощенных манипуляций». Конечно же, все мы согласились с приведенными аргументами и выводами и дружно поблагодарили Соломона Борисовича и, наверное, мы странно выглядели - разные по национальности и возрасту, мы находили в каждом вопросе и проблеме моменты, объединяющие нас, и не возникало даже тени враждебности. Осознавали ли мы тогда, более тридцати лет назад, что будем союзниками в борьбе против общего врага, хотя до сих пор его черты не определены - расовый, религиозный или бедные страны против богатых (Север - Юг) или Европа против Азии. Поживем - увидим. В тот день мы даже устали и разошлись в надежде, что в следующий подходящий день соберемся снова и опять будем «прояснять» и «углублять», «прогнозировать» и даже «немного мечтать».

Заканчивая эту главу, должен с некоторым сожалением уточнить, что к концу лета 1970 г. лагерь №11, где было более двух тысяч народа, расформировали, и наш дружный дискуссионный клуб распался. Павел Григорьевич Сорокин получил своего рода помилование, ему резко уменьшили срок и он, неожиданно для себя, получил свободу. На прощание подарил мне два томика Достоевского «Братья Карамазовы», потрепанные, они до сих пор на моем столе. Очень эмоционально выспрашивал у меня - какую манеру поведения избрать в этом совершенно непонятном для него мире, где он дважды уже был так сурово наказан за «призрак интеллектуальной свободы». Я не нашел ничего лучшего, как посоветовать ему по старому монашескому принципу «наложить на себя обет молчания», так как очень мало было искренних слушателей, а велика вероятность его провоцирования со всеми вытекающими последствиями. Не знаю, как сложилась его судьба. Он мне дорог. Наверное, «там» встретятся наши души, и мы продолжим свои беседы и дискуссии.

Валентин Соколов попал в другой лагерь. И этот человек мне дорог, но о нем услышал более года назад, что нет его в живых, и что-то из его творчества опубликовали.

Заканчивал я свой срок в лагере № 17 в районе Барашево, нас было около 800 - 900, имелся небольшой механический цех и лесопилка. Книг хватало, интересных и знающих собеседников тоже, а значит, было о чем поговорить и поспорить. 13 сентября 1971 г. я был освобожден «по концу срока».