НЕОЖИДАННЫЙ ДОПРОС

 

Томская тюрьма, камера № 7. Открывается кормушка, голос надзирателя: «Алин, на допрос». Вскоре я оказался в маленькой комнатке в здании управления тюрьмы. За столом сидел давно знакомый мне человек — бывший начальник Зырянского райотдела НКВД.

На минуту я прерву свой рассказ о допросе и вернусь в весну 1939 года. Уважаемый читатель, наверное, помнит ночной разговор между нашим бригадиром Худобиным Николаем и конюхом Гусевым Андреем, из которого я узнал, что в деревне обо мне говорят как о враге народа. И вот с той ночи я каждый день ожидал ареста. Однажды приезжаю на обед на культстан и сразу заметил незнакомого мне мужичка среднего роста с приветливой улыбкой. Одет он был в гражданский костюм, поверх которого был накинут знаменитый серый плащ с блестящими медными пуговицами. Я понял, что приехавший — человек из НКВД. Мое сердечко ушло в пятки, но внешне я старался быть спокойным и делал вид, что незнакомец меня совсем не интересует, но сам незаметно наблюдал за ним. Бригада была вся в сборе, сидели за общим столом, хлебали суп. Я смотрю — мой незнакомец подходит к стене, где висел список пахарей всей бригады. В этом списке указывалось, кто сколько пахал. Ежедневная сводка. И вдруг он спрашивает: «Кто Алин Данил Егорович?» — Я отозвался. Он так внимательно посмотрел на меня.

— Слушай, товарищ Алин, как это у тебя получается, что ты ежедневно не выполняешь норму вспашки? Норма вспахать гектар, а ты пашешь 60-70 соток. Я ответил, что я пашу первый год и поэтому не имею еще опыта, да и лошадей-то мне дал бригадир самых худущих, заморенных.

— Слушай, бригадир, почему так получается у тебя с лошадьми? — обратился незнакомец к бригадиру, на что Худобин ответил, что все лучшие лошади закреплены за старыми бригадниками, а Алин новенький, поэтому ему и достались плохие лошади. На этом разговор со мной был окончен. Затем он для порядка побеседовал еще с людьми и, распрощавшись со всеми, собрался уезжать. Когда он одевал плащ, я увидел, что у него на левом боку болтался кинжал в красивом футляре, а справа висел пистолет. А как же иначе: ведь он ехал на свидание с государственным преступником. И вот ровно через год мы снова встретились с ним, но не на культстане, а в тюрьме. Я его сразу узнал. Да и он, видимо, признал того Пугачева, с которым довелось ему встречаться весной 1939 года, только в других условиях. Я поздоровался, он тоже.

— Садитесь, — пригласил он меня и, улыбнувшись, добавил, — Ну что, молодой человек, узнаешь?

 

— Конечно, я вас сразу узнал, гражданин начальник.

— Я привез тебе добрую весть.

У меня радостно заколотилось сердце. «Не свободу ли?» — подумалось.

— По поручению следственного отдела областного НКВД я обязан ознакомить вас с новым обвинительным постановлением. — И, достав из портфеля бумагу, зачитал мне содержание постановления (воспроизвести его я не могу, забыл, прошло с тех пор ровно 53 года). Суть его такова: все пункты о восстании, терроре, о повстанческой организации отпали. Остался только один пункт обвинения — ст. 58 п. 10 (антисоветская агитация).

— А теперь вот здесь распишитесь, что вы с новым постановлением ознакомились.

— Я поставил свою подпись.

— Слушайте, молодой человек, — обратился он ко мне, — я вижу по вашему лицу, что вы чем-то недовольны?

— А чем, гражданин следователь, я могу быть доволен?

— Да ты понимаешь ли то, что я тебе зачитал? Ты понимаешь ли то, что значит только один второй пункт? Это же восстание, а 8 пункт — это же террор. И вот эти два пункта из постановления ликвидируются, а это же значит, что следственные органы не поверили тем показаниям свидетелей, значит, если так дело пойдет дальше, то тебя могут и оправдать. Теперь все зависит от тебя, от того, как ты поведешь себя на следствии.

— Гражданин следователь, разрешите задать вам один вопрос?

— Пожалуйста, задавай.

— Зачем вы приезжали на культстан весной 1939 года?

— Моя фамилия Жаров. В то время я работал в Зырянском отделе НКВД. И как только я получил сигнал на тебя, я решил сразу же познакомиться с тем, кто готовит восстание. Скажу откровенно, я не ожидал, что встречу мальчика-повстанца. Я сразу убедился в том, что все разговоры о восстании и терроре — полная чушь и, если бы меня не перевели тогда в Томск, то я бы давно тебя уже освободил. Недавно я ездил по делам в Зырянку, и мне довелось встретиться с твоей матерью. Я и ее постарался успокоить, что все для тебя кончится благополучно, и все, что на тебя наболтали, является только болтовней. А теперь до свидания. Желаю встретить вас на свободе. Я надеюсь, что все, о чем мы с вами побеседовали, останется между нами. Я тоже не застрахован оттого, что постигло вас. Как говорится, «от сумы да от тюрьмы не зарекайся».

Вот на какой допрос я был вызван в июне 1940 года. Были и в то время добрые люди в органах НКВД. А Жаров до сих пор живой и проживает в г. Томске. А встретиться с ним мне до сих пор не удалось. Но я всю свою нелегкую

 

жизнь о таких людях не забывал. И до сих пор вспоминаю о них с благодарностью.

Вернувшись в камеру, я подробно рассказал ребятам обо всем, что услышал от Жарова. Все сокамерники были рады за меня. Особенно радовался за меня мой дядя Федор Ильич. Он все это время переживал за меня, хорошо понимая, чем может кончиться мое дело. Восстание, террор — об этом страшно подумать. Сейчас все то, что инкриминировали мне, кажется смешным, но в те кровавые времена совсем было не до смеха.

Продолжу рассказ еще о двух обитателях камеры № 7. Ероховец Александр Викентьевич, 1915 года рождения. До ареста проживал в г.Томске, был женат, но детей еще не было. Весной 1940 года его призвали в Красную Армию. Не для того, чтобы служить, а на переподготовку на 4 месяца. Находясь на сборном пункте в городе Томске, они с дружком Полуяновым Степаном решили сбегать к себе домой. Пришли, выпили, показалось мало, пошли к друзьям, там добавили. Короче говоря, наклюкались до потери сознания, по-русски. А пьяному, известно, любое море по колено. На второй день похмелились на другой бок и пошло-поехало. А на четвертый день их обоих схватили и привезли на сборный пункт. На второй день с гауптвахты обоих поволокли к следователю. А там Саша, еще не отрезвевший как следует, сначала вступил в пререкание со следователем, а потом и поколотил его. И дело закрутилось. С начала следствия их хотели пропустить по 193 статье УК РСФСР, обозначив их действия как самовольную длительную отлучку. Но военный прокурор запротестовал, и им обоим ввалили 58-ю пункт 1а — измена Родине в мирное время. Вот так оба оказались под следствием как изменники Родины.

Забегая вперед лет так на 26, скажу, что мне довелось встретиться с Ероховцом Сашей в 1966 г. Я тогда работал на лесозаводе в г.Асино. Я много раз слышал знакомую мне фамилию Ероховец, и у меня появилась мысль: а не тот ли это Ероховец из камеры № 7 Томской тюрьмы? И вот нашелся человек, который устроил нашу встречу. Мне позвонили и сообщили что в 5 часов вечера меня будет ждать на центральной проходной лесозавода Ероховец Александр Викентьевич. Этот час я ждал с нетерпением и сильно волновался: шутка ли — 26 лет прошло с тех пор, как мы с ним расстались. Сколько же воды-то утекло за эти годы! Сколько пережито и испытано! Узнаю ли я его? В 40-ом году ему от роду было 25, а сейчас 51. Мне было 17, а сейчас 43.

И вот я иду на центральную проходную. Не дойдя до проходной, я увидел мужчину среднего роста в полушубке, который смотрел в мою сторону. Я узнал его! Да, это он! Он же меня не узнал, да и не мог узнать. Он видел меня пацаном, а теперь к нему подходил пожилой мужчина. И

 

когда я остановился перед ним, я не выдержал и воскликнул: «Сашенька, дорогой ты мой человек!» Он кинулся ко мне, обнял меня, поцеловал и заплакал. Заплакал и я. Вот так мы и стояли молчком, в слезах, сжимая друг друга в объятиях, а люди проходили мимо нас и не понимали, что за встреча. Почему два пожилых мужчины обнимают друг друга, плачут и улыбаются радостно?

В первую ночь нашей встречи мы не сомкнули глаз, проговорили всю ночь. Да разве за одну ночь выскажешь все то, что нам пришлось пережить за эти годы! Он мне рассказал, что войну он встретил уже в лагере в городе Новосибирске на ОЛП № 1. Этот лагерь располагался неподалеку от авиационного завода им. Чкалова и они работали на территории завода. Лагерь, в котором тогда находился я, тоже работал на заводе им. Чкалова. Оказывается, что мы жили друг от друга недалеко, но встретиться не могли — разные зоны. Он рассказал, что все 10 лет отсидел в одном лагере, а я в 1946 году попал на Колыму еще на 10 лет. Итого получилось 17 лет. В Новосибирске — 7, да на Колыме — 10. Освободился только после 20-го съезда партии — в 1956 году. Он рассказал, что так и живет все с той же женой, с Марией Павловной, о которой часто нам рассказывал в камере. Он гордился своей женой, которая честно жила и ждала его эти долгие 10 лет. В 1975 году он ушел на пенсию, и уехал в родной город Томск. С тех пор мы с ним не встречались, не знаю — живой ли мой друг Саша?

Вернемся, однако, в 7 камеру. Александр Викентьевич интересно рассказывал о Томске. Он знал много историй из разгульной жизни легендарного томского купца Кухтерина. Несколько ночей мы слушали рассказы о том, что купец Кухтерин содержал банду, которая терроризировала дороги Иркутского тракта, грабя и убивая богатых путников, а все награбленное они честно отдавали купцу, который и содержал их. Но кроме разгульных ночных кутежей Кухтерин занимался широкой благотворительностью. Он содержал за свой счет ночлежки для бездомных и бедных людей. К каждому празднику Кухтерин направлял целый обоз в тюрьму с разными праздничными яствами. Я запомнил такие Сашины рассказы о томском цирке, где он собственными глазами видел знаменитых борцов, в том числе мирового силача и борца Ивана Поддубного. Видел он и знаменитого дрессировщика животных Дурова и многих других. Словом, о родном городе Томске Саша знал много и рассказывал очень интересно, хотя был малограмотным человеком. Этим своим знанием он гордился и правильно делал.

Однажды вечером в нашу камеру втолкнули маленького, щупленького старичка. Как выяснилось потом, от роду ему было 53 года, но по виду ему спокойно можно было дать все 70, а то и больше.

 

— Здравствуйте, — проговорил вошедший.

— Здравствуйте, — хором ответила камера.

— Ну что, проходи дед! — пригласил его Саша.

— Вот твоя койка, располагайся.

Это прибыл восьмой жилец. Игра в домино была прервана, и желания продолжать ее ни у кого не оказалось. Все знакомились с новеньким. Может, он сможет что-нибудь сообщить о жизни там, на свободе. Старичок оказался не из робких, да уже и немало хлебнувшим тюремной мурцовки.

— Звать Георг Лупсович, 1887 года рождения, фамилия моя Собослай, по национальности — венгр, последнее время проживал в городе Томске на улице Советской, дом 101, кв. 1, работал на ликеро-водочном заводе плановиком. Обвиняют меня в шпионаже в пользу Венгерской капиталистической страны.

— Что-то ты, дед, тово, худой больно!

— Будешь худой, если три месяца следователь мучил, избивал, опускал в холодный и мокрый подвал, где давали триста грамм хлеба и кружку холодной воды на сутки. А в камере у меня шакалы отбирали пайку. Они все молодые и здоровые парни. Вот поэтому я и стал такой старый да «жирный».

— Зачем же ты, Георг Лупсович, приехал к нам в нашу страну?

— Да я не приехал, меня привезли в Россию в 1916 году как военнопленного. Поместили нас в городе Иркутске, где был огромный лагерь военнопленных, собранных со всей Европы. После октябрьского переворота в 17 году нас постепенно стали отпускать на Родину. Я не захотел возвращаться в свою Венгрию, а в 1918 году вступил в ряды Красной Армии, а потом — гражданская война. Находясь в рядах РККА, я подал заявление и стал активным членом ВКП(б). После гражданской войны я окончил рабфак и работал на разных работах: бухгалтером, нормировщиком, экономистом. Женился на русской, имею 2-х детей, дети уже оба взрослые. Я сумел дать им высшее образование. Сейчас не знаю, что с ними: может и их посадили, ведь они являются детьми врага народа.

— А что, дед, ты действительно шпион? — обратился с таким вопросом к Георгу наш словоохотливый Саша.

— А вы за что здесь сидите?

— Да мне следователь говорит, что я изменил Родине.

— Вы на самом деле изменили Родине?

— Да нет, дед, какая измена? Три дня пропьянствовал, а потом еще похулиганил, вот и вся измена.

— Ну, вот и я такой же шпион, как ты изменник, — проговорил Георг. На этом разговор окончен, и больше мы к этому никогда не возвращались.

— Дед, а вы в шахматы играете?

 

— Да в молодости играл маленько, — ответил Георг.

— Тогда давайте сыграем, — предложил я. Он согласился.

В то время мои сокамерники считали меня неплохим шахматистом и я, конечно, этим гордился.

И вот начался «исторический» шахматный турнир. Я, как всегда, игру начинал ходом пешкой от короля, притом на две клеточки вперед. Мой партнер делал ходы совершенно непонятные для меня. Я старался быстрее вывести на поле боя главные фигуры: ферзя, слонов, коней, мой противник спокойненько передвигал пешки, но при каждом ходе он неожиданно разрушал все замыслы моей «стратегии» и мне приходилось отступать своими фигурами на исходные рубежи. Все мои попытки проникнуть внутрь расположения войск противника не имели успеха, а он планомерно теснил меня своими солдатиками, а потом неожиданно объявил, что через пять ходов я получаю мат. Я был крайне удивлен. Он предложил мне самому оценить ситуацию, создавшую матовый исход игры. Я почти целый час разбирался в том, с какой стороны надвигается угроза, но обнаружить ничего не мог. Тогда Георг показал мне, что и как. Через пять ходов я получил мат. Я предложил сыграть еще одну партию. Георг отказался. Свой отказ он мотивировал тем, что я играть совсем не умею, и не буду уметь никогда. Шахматистом надо родиться, — заявил он, — так же как поэтом, художником, музыкантом. Притом шахматную науку надо долго и настойчиво изучать.

— У тебя же ничего этого нет, и ты никогда никого не приглашай играть в шахматы, если не хочешь попасть в неловкое положение. А теперь послушай историю из моей жизни. Я уже рассказал, что я в Россию попал как военнопленный и, находясь в лагере военнопленных в г. Иркутске, где были собраны люди со всего белого света (война-то шла мировая), мы решили организовать международный шахматный турнир, на котором я оказался победителем и мне было присвоено звание чемпиона мира по шахматам.

Так я играл в шахматы с чемпионом мира! Выходит так. Георг Лупсович много рассказывал об истории шахмат, о происхождении этой замечательной игры, о ее родине, познакомил меня с правилами игры. Я был молодой, любопытный, все запоминал, а позже, когда уже находился в лагерях, много раз выполнял на турнирах роль арбитра.

Прежде чем попасть в нашу камеру, Георгу довелось много претерпеть и голода, и холода, и побоев. Таким образом, он превратился почти в доходягу, дистрофика. И вот примерно через неделю нам дали добавку, оставшуюся после раздачи ужина, суп гороховый. Георг получил горохового супа полную миску и с голодухи сразу все съел. А через полчаса его скрутил живот: сначала он потихоньку стонал, но потом боль усилилась, а живот его становился твердым и

 

почти на глазах распухал. Мы начали стучать в дверь, требовать врача. Но в тюрьме пока дождешься врача, можно десять раз умереть. Но, слава Богу, Георг умереть не успел. Его утащили на носилках. А через полмесяца он снова появился в нашей камере и, когда поднял рубашку, мы увидели огромный шрам, от ложечки до пупа. Заворот кишок, чудом остался жив.

Недавно я приобрел в томском «Мемориале» книгу памяти томичей, репрессированных в 30-е — 50-е годы (том третий), книга называется «Боль людская». В ней на 142 странице я обнаружил фамилию нашего Георга Лупсовича, арестованного в 1940 году, осужденного на 10 лет ИТЛ. Все эти пятьдесят лет я вспоминал о нем. Я не знал, сколько ему вломили сроку. Когда мы сидели с ним в камере № 7, он всегда говорил, что сидит до суда, а суд, конечно, разберется, и его освободят. Да, жди освобождения, но через деревянный бушлат. Было такое лагерное выражение: освободился в деревянном бушлате, т. е. умер.