ЖЕНЩИНЫ В ЛАГЕРЯХ

 

Почитайте женщину, мать вселенной.

В ней лежит истина творения.

Она — источник жизни и смерти.

Она — осознание всего доброго и прекрасного.

Защищайте ее. Благословляйте ее.

Геннадий Горчаков

 

Одно из самых страшных впечатлений от лагерной жизни — страдания женщин-заключенных. Как вспомнишь — сердце кровью обливается! Ежедневная картина: стоит женская бригада на разводе, мороз около 30, да с ветерком, они, бедняжки, жмутся друг к дружке, словно стадо колхозных овец весной — захудалых, облезлых за долгую голодную зиму. Типичный облик советской женщины, заключенной в лагерь: голова укутана каким-то тряпьем, бушлат, весь в больших и малых дырках, из которых торчат клочки серой ваты, стеганные мужские брюки, тоже все в дырах, на ногах обуты ЧТЗ. (По поводу этой обуви, в те времена ходил такой анекдот: обокрали квартиру, хозяин изумленно смотрит на следы, оставленные на полу и восклицает: «Я допускаю, что машина каким-то образом вошла в квартиру, но как она могла развернуться на такой крохотной площади!») На левом боку на грязной веревке — опояске висел черный ржавый котелок — столовый сервиз — посуда для черпака холодной лагерной шлюмки. Это так назывался обед на объекте. Баланду привозили из лагеря в больших деревянных бочках. На три тысячи человек один раздатчик. Раздача жижи производилась на улице — в мороз, в летнюю жару, в осеннюю слякоть. Получил черпак — сразу здесь же и выпил. Хлеба на обед не было: пайку съедали еще утром. Женщины зиму и лето ходили в мужских брюках, бывших в употреблении, латаных-перелатаных. Некоторым доставались галифе цвета хаки, снятые, похоже, с убитых солдат. Добавлю несколько штрихов к групповому портрету лагерных мадонн XX века. Стриженные под машинку, с изможденными лицами серо-зеленого цвета, с потухшими глазами — все они выглядели гораздо старше своих лет.

Мне довелось бывать в женских бараках. Скажу вам: зрелище еще то — кругом грязь и запах ... специфический. Самое поразительное в том вертепе — искусная отборная матерщина, на которой объяснялись его обитательницы. Бывало, обращаешься к одной из них с каким-нибудь вопросом, а в ответ: «Ну, ты ...! Дай закурить». Других слов она, видимо, уже не знала. Кто они были — эти несчастные? Может, они были недостойны лучшей жизни?

 

Не будем торопиться с осуждением. Расскажу несколько историй, из тех, что видел сам, а не придумал. В нашем бараке полы мыла старушка. Спрашиваю:

— За что сидишь, мамаша?

— Был у меня теленочек. Я, дура, его ободрала и решила шкуру выделать на кожу, а соседка донесла на меня. Явился председатель сельсовета — морда красная, здоровый мухряк, у него была какая-то броня и на фронт его не взяли — и отобрал энту шкуру. А она уже совсем была готова. Ну я, того, обозлилась, схватила чугунок, в котором варилась картошка и ударила энтим чугунком председателя. Через неделю приехал из райотдела милиционер и забрал меня.

— Дети у тебя есть?

— Дома у меня осталось трое детей: две дочки и сынок. Старшей было 13 лет, второй 9, а сыночку шел третий годик. Он у меня родился, когда отца забрали на фронт. Как меня осудили, то детей сдали в детдом. Старшая-то пишет из детдома, где ждет меня домой, а про младшеньких я ничего не знаю, их разлучили там. Сейчас старшей дочке пошел пятнадцатый годок, красивая она у меня, моя тростиночка, — утирая слезы, говорила женщина. — А муж-то не знаю, живой ли: ни слуху, ни духу, а может давно уж лежит в сырой земле.

— А сколько тебе лет, мамаша?

— Сорок второй пошел, — отвечала она, а по внешнему виду ей можно было дать все шестьдесят.

Еще одна история. В ее центре опять поломойка, на этот раз немка по национальности. Мыла полы она вместе с дочерью. Девушка была красивая: большие выразительные глаза, пухлые обветренные губы, маленькая стриженная головка на тонкой и длинной шее придавали ей вид детской куклы. В барак они попали по решению врачебной комиссии, перевели их с общих работ в жилую зону. Легкий труд они получили не потому, что были инвалидки, а потому, что они отощали до такого состояния, что считались дистрофиками. Сидели они по 58 статье, пункт 10 — антисоветская агитация — 10 лет сроку. Непонятно, где и кого они смогли сагитировать?

По каким признакам врачи определяли, кто дошел до кондиции и на объекте уже работать не может? Мера измерения этого у врачей была одна: заходишь в кабинет, где заседает врачебная комиссия, и, в первую очередь, снимаешь штаны. Если вместо ягодичных мышц торчат два острых мосла, а между ног может проскочить футбольный мяч, то считай ты уже кандидат на легкий труд. Натянул штаны, оголяешь тело до пояса. Если врачи видели скелет, обтянутый тонкой кожей, то в твоей больничной карточке появлялась запись: легкий труд, зона, сокращенно ЛТЗ. Через неделю тебя переводили на работу в жилую зону: в хозобслугу лагеря, в промкомбинат и т.п.

 

В те годы в лагере было очень много совсем молоденьких деревенских осужденных девчонок, за побеги с заводов, других производств, куда их мобилизовывали во время войны. За побеги домой, к маме, им давали по 7 лет ИТЛ. Многие женщины сидели за кражу. Например, Зоя Калмыкова, народная артистка республики, певица, эвакуированная из Ленинграда вместе с Ленинградской филармонией. Она осуждена на три года за попытку вынести с фабрики трико. Помню женщину, которая попала в лагерь на пять лет за то, что была поймана с 3 кг гороха, который несла с производства своим голодным детям. Тысячи и тысячи несчастных матерей за подобные «преступления» попали тогда в лагеря.

Помню, что в нашем лагере много было женщин, осужденных по статье 155 УК РСФСР — проституция. Красивые, они имели успех у мужчин. Прибыв в лагерь, становились любовницами бригадиров, поваров, хлеборезов и т.д. Лагерная элита имела возможность регулярно подкармливать своих подруг. Сидели в лагере воровки — крадуньи, пользовавшиеся авторитетом среди воров-профессионалов. Сидели аферистки, кукольницы, формазонщицы, которые крутили червонец за сотню, марьяны, которые марьяжили богатых фраеров — уводили клиентов в темный угол, а там с ними разделывались сообщники. Сидели за убийство мужей, любовников, собственных детей. Один пример: влюбилась женщина в курсанта военного училища, а училище переводят из Сибири на Украину. Стала она просить его взять ее с собой, в ответ слышит: «Если бы у тебя не было ребенка, тогда — другое дело». И она решила избавиться от дочки-первоклассницы. Нашелся и консультант — соседка, которая насоветовала подвешивать ребенка каждый день за ножку вниз головой, чтобы у нее произошло кровоизлияние в мозг. Дуреха так и сделала. Экзекуции начались. На подавленное состояние девочки обратила внимание учительница.

— Ты что, болеешь? — спросила она однажды во время урока.

— Да, — ответил ребенок.

— А почему мама не сводит тебя к врачу?

— Мама сама меня лечит.

— А как она тебя лечит?

— Она подвешивает меня за ножку каждый день в гардеробе.

Учительница отправила девочку домой, а сама позвонила в милицию и указала адрес, где живет школьница. Приехав по указанному адресу, милиционеры обнаружили девочку в гардеробе, подвешенную за ножку. В результате — следствие, суд — 10 лет ИТЛ.

О женской доле в лагерях можно рассказывать бесконечно. Я ограничусь только этими эпизодами. Кто-то умный

 

сказал: об обществе можно судить по тому, как оно относится к женщине. Лучше не скажешь — человеконенавистническая коммунистическая система, господствовавшая в стране в течение десятилетий, переломала миллионы жизней несчастных женщин. Не будем торопиться с осуждением их поступков, а молча обнажим голову в память жертв государственного террора.