- 217 -

ЗОЛОТЫЕ ЗУБЫ БЕНДЕРА

 

От истощения я чувствую себя всё хуже. К концу мая к тому же вдруг заболел. Несколько дней лежал с высокой температурой и ничего не мог есть. Врач не приходил даже осмотреть меня. Тут многие лежат и умирают, не увидев врача. Ухаживает за мной, сколько может, только Бергманис, немного помогает Унгурс, но он сам чрезвычайно слаб.

Мои продовольственные талончики, которые Бергманис каждый раз приносит, остаются неиспользованными. Я их засовываю под голову. Через неделю температура начинает спадать и у меня появляется аппетит. Я радуюсь, что накопилось несколько лишних талончиков. Теперь я их использую и скоро поправлюсь. Но сколько я ни ищу, талончиков нет. Кто-то их вытащил.

Вся группа латышей чрезвычайно возмущена и взволнована. Бергманис уверен, что украл кто-то из группы уголовников, расположенной рядом с нами. Я подозревал Ауниньша или Балиня, но они вместе с нами так возмущаются, что я эти подозрения отбрасываю. Не могут же люди так притворяться. В конце концов, они недостаточно искусны для этого.

Только Бендер ведет себя как-то сдержанно. Однако его никто из нас не подозревает. Он всегда такой корректный, такой джентльмен.

Но не верится и в то, что это сделал кто-то из уголовников. Я знаю, что у них есть неписаный закон: так называемую кровную пайку никто ни при каких обстоятельствах друг у друга не трогает. Это свято и неприкосновенно: ведь это нужно для поддержания жизни. Какой бы ни был вор, этого он воровать не будет. А если он это сделает, то знает, что будет исключен из среды своих. Это значит, что все от него отвернутся, и его ждет неминуемая гибель — в крайнем случае, свои его и прикончат, ибо нет преступления тяжелее в этой среде.

 

- 218 -

Эта мораль в обществе жуликов соблюдается с жесточайшей строгостью везде. Совсем другое дело, если речь идет о посылке или иной добавке к кровной пайке — например, стянули что-то с кухни, со склада. Такую добавку каждый порядочный жулик должен поделить со своими товарищами. Если не делится, его и обворовать не грех в этом случае. Обворовавший такого скрягу пользуется уважением, а потерпевшему сочувствия нет.

Но кто же меня ограбил? Обсуждаем это между собой по-латышски, однако наше волнение заметил Кривой — на самом деле он совсем не кривой, стройный, средних лет мужик, старший в группе наших соседей-уголовников. Он знает, в чем дело, и чувствует, что Бергманис подозревает кого-то из них. Кривой встает, проходит мимо нас и, не обращаясь ни к кому, замечает:

— Эх, и земляки друг у друга кровную пайку таскают.

После такого замечания кража моих талончиков становится делом всего барака. Бергманис прямо бесится, так же и Балинь, и Аунинын. Они думают, что Кривой заметает следы и хочет поссорить нас между собой. Это оскорбление нации грозит международными осложнениями.

— Если этот негодяй сейчас же не скажет, кого он подозревает и какие у него к тому основания, то драка неизбежна, — говорит Бергманис. Он вскакивает и бежит за Кривым.

Через некоторое время возвращается совсем подавленный. Не отвечает ни на какие вопросы. Все расходятся мрачные. Потом он мне одному рассказывает:

— Кривой сказал, что видел, как Бендер вчера подходил к котлу второй раз. Значит, имел два талона.

Это, конечно, не доказательство, но договариваемся следить за Бендером. Потом узнали и Ауниньш с Бадинем. У этих шарики крутятся в одну сторону:

— Давно пора было этого жида прогнать из нашей группы, какой он латыш!

Мы понимаем, что Бендер не будет пользоваться моими талонами на виду у кого-либо из нашей группы. Поэтому призываем на помощь Кривого и его друзей. Кривой охотно

 

- 219 -

соглашается: ему очень не нравится, что в таком грязном деле могли подозревать кого-то из его группы.

На следующий день Кривой позвал Бергманиса. Им удается поймать Бендера как раз, когда тот опять поедает второй обед. Бендер пытается выкрутиться, говорит, что опоздал. Ему тут же напомнили, что он обедал с бригадой. Тогда он говорит, что сберег один талон. Потом, поняв, что его видят не первый день, сознался. Но Бендер не Бендер, если не придумает оправдание:

— Друзья, дорогие мои, ну разве я крал? Вижу, человеку плохо, может, умрет, талоны пропадают. Зачем, думаю, им пропадать, лучше я их использую, а если поправится, отдам.

Он приносит обратно неиспользованные талоны и божится, что отдаст остальные.

Я зол на Бендера, но ничего плохого ему не желаю. И очень не нравится мне поворот этого дела на антисемитскую почву. Однако Бергманис никак не может успокоиться и требует обсудить вопрос в группе.

Вечером происходит суд над Бендером. Конечно, самые ярые обвинители — Балинь и Аунинын. Они требуют выгнать Бендера из группы. Однако мне кажется, они больше всего злятся оттого, что Бендер их опередил. Они вообще страшно завидуют Бендеру, его уменью обделывать все свои делишки. Но Бергманис присоединяется к ним, и Бендера из группы выгоняют. Я не выступаю в его защиту. Думаю, другой бы пропал, а этот не пропадет и без нас.

Скоро выясняется, что Кривой и его друзья имеют в этом деле особые интересы. Они давно облюбовали золотые зубы Бендера. Пока он был членом нашей группы, его не смели трогать, но теперь у них руки развязаны.

В бараке все спят. Светло: лето в Заполярье не знает ночей. Вдруг за бараком шум, суматоха, крик. Кое-кто выходит посмотреть, в чем там дело. Не утерпел и я. Вижу: небольшая толпа стоит и смотрит на что-то без особого возбуждения.

— Вора кровной пайки учат, — говорит кто-то с удовлетворением.

 

- 220 -

Подхожу и вижу: Кривой с друзьями поймали Бендера, повалили его на землю и, держа за руки и за ноги, грязной палкой выламывают золотые зубы. Окружающие с интересом наблюдают за этой процедурой. Никто и не думает помогать Бендеру: кто защитит похитителя кровной пайки? Мне становится не по себе от такой картины, но молчу и я. Сил у меня нет совсем, спорить и волноваться бесполезно.

Освободившись от своих мучителей, Бендер с воплем несется к дому начальника колонны, широко раскрыв рот, полный крови и грязи. Через полчаса является Семенов со стражей, делает обыск в бараке и отбирает у Кривого золотые зубы. Самого Кривого с друзьями отправляют в карцер.

На следующий день, чуть оправившись, Бендер идет к начальнику за своими зубами. Он шамкает: «Ап, ап», — а Семенов разъясняет, что о случившемся следует составить акт. Дело пойдет на расследование. К акту должны быть приложены и зубы как вещественное доказательство. Когда расследование будет закончено, возможно, зубы вернут. Но, скорее всего, он их получит только после освобождения, поскольку это уже не зубы, а золото, драгоценность. А иметь при себе драгоценности, как известно, заключенным воспрещается. Семенов составляет акт, и Бендер его подписывает.

Но когда Бендер возвращается от начальника, в бараке опять начинается подозрительная возня. У Бендера появилась махорка! Он взял себе в помощники Балиня. К моему удивлению, Балинь уже опять дружит с Бендером, и оба бойко распродают курево. Продают очень дешево. По существующему курсу за цигарку махорки дают полкилограмма хлеба, а Бендер с Балинем отдают за полкилограмма целых три штуки.

Торговля кипит, покупателей много. Балинь быстро крутит цигарки, Бендер меняет их на хлеб. Они дают даже в кредит.

Вдруг опять врываются Семенов со стражей. Бендер с Балинем мигом свертывают торговлю. Но Семенов теперь направляется прямо к Бендеру. Обыскивает его и отбирает

 

- 221 -

три пачки махорки. Бендера отправляют в карцер, где уже сидит компания Кривого.

Оказывается, когда Семенов готовил акт о зубах, его позвали к телефону в соседнюю комнату. Нескольких мгновений хватило Бендеру, чтобы вытащить из стола восемь пачек махорки — весь фонд для премий и наглядной агитации. Пять пачек они успели распродать.

В бараке опять тишина. На удивление тихо и в маленьком домике — изоляторе, где теперь Бендер со своими мучителями. К вечеру оттуда слышится негромкое пение. Поют какую-то сентиментальную песенку. Время от времени там даже виднеется струйка махорочного дыма. Между Бендером и Кривым мир. Славными подвигами Бендер искупил свое преступление. Подвиг первый: украл у начальника махорку. Второй: прежде чем начать торговлю, часть махорки припрятал, а во время обыска сумел сохранить и несколько цигарок, которые и пронес в карцер. Припрятанной махоркой обещал делиться с Кривым и его друзьями. Более чем достаточно, чтобы вернуть себе доброе имя. Группа Кривого зачислила Бендера в категорию своих.

Выйдя из карцера, Бендер сдержал слово: вернул талоны и еще долго снабжал меня добавочными порциями — как видно, за счет махорки.

Однако положение в лагере с каждым днем становится всё напряженнее. Балинь каждый день приносит новости. То о высадке каких-то десантов, то о бунтах заключенных, то о новых потерях на фронтах. Среди заключенных действительно создаются разные группировки, которые часто весьма враждебно настроены одна к другой. Всё определяется перспективами на будущее. Часть надеется в связи с неудачами на фронте скоро попасть на свободу и вернуться к прежней жизни. Разные группировки жестоко расправляются со своими идеологическими противниками.

Я после болезни немного оправился и опять начинаю ходить на работу. Возвращенный Бендером долг помогает встать на ноги. Бендер сейчас ко мне очень добр, и от всей души хочет искупить вину:

 

- 222 -

— Я тебя уважаю как человека. Ты, я вижу, настоящий коммунист, не какой-то антисемит, как Балинь или Ауниньш, — говорит он и снова начинает оправдываться.

— Я не крал бы, если бы знал, что ты поправишься. Думал, что ты всё равно умрешь, так зачем этим антисемитам — лучше я возьму талончики.

Он всё так просто рассказывает, что мне кажется, он говорит от всего сердца. Кроме того, Бендер меня подробно информирует обо всех новостях. Я чувствую, что его информация более достоверна, чем бредовые слухи Балиня. Однако ничего отрадного нет и в его сообщениях.

Однажды я наблюдаю такую картину. Идем на работу, как обычно, колонной по четыре. Проходим по мосту через ущелье. Мост высотою шесть-восемь метров. По краям перил нет. Внизу камни. Как только вступаем на мост, мимо меня бросается какой-то грузин и толкает с моста заключенного, шедшего крайним в ряду впереди меня. Однако через несколько шагов его самого тоже сталкивают с моста. Это борьба группировок. А колонна продолжает идти, как ни в чем не бывало. Только когда снизу раздаются стоны и крики о помощи, мы останавливаемся за мостом.

Один из конвоиров, взяв с собой нескольких заключенных, спускается к потерпевшим. Первый падал только метра три. Он может даже сам идти. Грузин летел с восьмиметровой высоты. Его пришлось нести, и скоро он умер.

Особенно оживились всякие националисты. Один из украинских националистов, бывший агроном, стал чуть ли не митинги собирать. Советская власть, говорит, распадается, и нужно организовать в республиках новую национальную власть. Его с несколькими единомышленниками тут же схватили.

До высшего лагерного начальства, очевидно, дошли слухи о чрезмерной старательности Семенова. Самодеятельность и песенки «спасибо Сталину» прекратились.

Хотя после болезни я поправился, но от истощения и нехватки витаминов скоро опять начинаю себя чувствовать очень плохо и уже не могу ходить на работу. В тундре в эту пору много ягод, но за проволоку ходить нельзя, да я

 

- 223 -

и не могу. Опять лежу. На сей раз заболел пеллагрой.

Врача не вижу. Не то чтобы врачи здесь были жестокие — просто до ближайшего медпункта больше пяти километров. Уже осень, дожди, дни короткие. Весь медперсонал занят работой на месте, ходить некогда.

Обычно из нашей колонны мало кого отправляют в больницу. Все больные лежат тут и тут же умирают, если не могут поправиться. Теперь после ревизии приказано всех больных отправить в больницу. Семенов назначил восемь человек на эвакуацию больных. Получен приказ и меня отправить. Кладут на носилки и тащат. Все восемь человек со мною, тащат, меняясь, по четыре. Наконец пришли. Я в Хановее, в больнице для заключенных.