- 371 -

НАЧАЛО НОВОЙ ЖИЗНИ

 

Ближайший населенный пункт от нас в шести километрах. Это деревушка Плахнно. Оттуда каждый день привозят хлеб. Наскоро делаем шалаши. Потом приступаем к строительству барака на зиму.

Мастер Черемшанского участка литовец Стасионис — бывший офицер литовской армии. Он тут в ссылке с 1941 года. К нему приехала жена, которая работает в конторе пункта. У нее есть паспорт и вместе с ним — право на свободное передвижение. Это в здешних условиях очень важно для снабжения.

Первое время нам не привозят даже соли. Живем буквально на хлебе и воде. Только после долгих требований привозят соль. Ни у кого нет даже котелка. Собранные в лесу грибы можем только жарить на костре. Километрах в восьми от нас, за лесом, убранное картофельное поле деревни Плахино. Там можно еще накопать порядочно картошки. Мы туда часто ходим. Но и картошку можем только печь на углях.

Каждый день требуем привезти нам котелки, кружки, ложки, тарелки. Самое большое богатство, какое здесь пока тоже не все имеют, это старая консервная банка — она и котелок, и тарелка, и кружка.

Наконец привезли эмалированные кастрюльки. Но смотрим — у них только но одной ручке сбоку. В раймаге залежались детские ночные горшочки, вот и нашли для них сбыт. Но и эти «кастрюльки» не всем достаются. У меня нет денег и на это. Обхожусь консервной банкой.

Так началась наша новая жизнь.

Строим бараки. Кто соображает в плотницком деле, те строят. Я зачислен в заготовители. Работаем вдвоем. Мой напарник — Муравьев, тоже арестованный в 1937 году коммунист, бывший командир Красной Армии. Мы хорошо

 

- 372 -

понимаем друг друга. У него работа спорится, он работать умеет и любит. Муравьев переписывается с домашними, но денег ему тоже никто не присылает. За картошкой на плахинское поле ходим вместе.

Муравьев по натуре беспечный лирик и фантазер. У него золотые руки и изобретательный ум. Он вечно что-то придумывает, чтобы создать кое-какие удобства в нашей новой жизни.

Каждые две недели приезжает помощник коменданта, регистрирует нас и делает отметки в удостоверении личности. Все высланные должны каждый вечер быть на месте. Если кто хочет куда-либо уйти на ночь, то на это требуется специальное разрешение. Такое разрешение дается только, если имеются хорошие отношения. Кроме обычных, очередных регистрации наших удостоверений личности, часто делаются и внеочередные проверки. Если кто-то из высланных самовольно ушел и при проверке не оказался на месте, его могут арестовать. Тогда он из высланного превращается в заключенного со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Кое-что из самого необходимого нам удается достать в Плахине. Деревня лежит в очень красивом месте на берегу Бирюсы. Дорога туда ведет через березовую рощу. Но со всех берез до высоты, которую может достать человек, содрана береста. Ее здесь заготавливают для производства особой смолы. Березы от этого не погибают, только нижняя часть у них теперь какая-то желто-коричневая. Внизу между березами заленеет сочная трава. Днем, когда светит солнце, в березовой роще получается своеобразная яркая пестрота красок.

Работаем каждый день, без выходных. Дневная норма — восемь кубометров лесоматериала — требует довольно большого напряжения. Для строительства барака необходимо искать только небольшие деревья, не толще тридцати сантиметров в диаметре, иначе их трудно обработать. Лесопилки нет, каждое бревно надо обтесывать топором. Но тонких деревьев здесь немного, их надо искать. И метраж из тонких деревьев набирается не быстро.

 

- 373 -

Материал для барака скоро заготовлен. Плотники заняты строительством, а мы, лесорубы, начинаем уже выполнять производственный план, данный новому участку леспромхозом.

В лесу далеко слышны обычные звуки топора и пилы. Время от времени тяжело падают спиленные деревья. Раз в день, когда из Плахина прибывает подвода, раздается голос хлебовоза:

— За хлебом! За хлебом!

Лесорубы в свою очередь повторяют:

— За хлебом! За хлебом! — чтобы услышали и те, кто работает подальше.

Все бросают работу и собираются около хлебовоза.

Работа лесоруба требует большой напряженности и опыта. Приобретя необходимые навыки, можно сэкономить много времени и энергии. Надо умеючи выбирать деревья, чтобы не заготовить несортовые. Если дерево имеет сучья толще карандаша, оно считается несортовым и в норму не зачисляется. При этом несортовое дерево надо очистить от коры, чтобы там не завелись вредители. Ветки надо собирать и жечь. Надо правильно выбирать, в какую сторону валить дерево, чтобы оно не зацепилось и не повисло, чтобы сваленный ствол было удобно распиливать.

Очень ловко работает финн Манненен. Он тоже коммунист, арестован в 1937 году. До ареста он был ответственным работником лесной промышленности. Он учит меня, как обращаться с финской лучковой пилой, как давать ей правильный ход, как лучше точить. Пила очень легкая, и ею может работать один человек.

Особенно надо следить, чтобы зубья были достаточно широко разведены: тогда пила не застревает. Манненен научил меня и многим другим приемам.

Муравьеву отлично удается точить пилу. Мы с ним быстро осваиваем все навыки лесоруба. Деревья у нас никогда не зависают и надают точно в нужном направлении. Пила всегда острая и идет легко, не застревает. Спиленные нами деревья учетчик никогда не бракует. Своей работой мы скоро заслуживаем признательность нашего мастера и на-

 

- 374 -

чальства лесопункта. Но пока, кроме хороших слов, мы больше ничего не имеем за свои старания.

Октябрь. По ночам становится холодно. Мы уже в новом бараке. Там уютно, тепло и пока просторно. Кирпича нет, печку сложить не из чего. Делаем из веток каркас и заполняем его толстым слоем глины. Если вначале топить медленно, каркас превращается в уголь, а глина твердеет, становится все равно, что кирпич. Такая печка очень хорошо греет. Время от времени только надо заделывать щели. Смолистые сосновые комли и сердцевина очень хорошо горят без всякой сушки.

Муравьев, однако, долго не выдерживает и оставляет меня. Однажды он получил присланные из дому сто рублей. Тогда это были небольшие деньги. Но он попросил отпуск и ушел в Плахино за покупками. Там он уже заимел какое-то знакомство. Приглашает и меня с собой. Но я денег не имею и отказываюсь.

В тот вечер он не возвращается. На следующий день приходит в приподнятом настроении и радостно сообщает:

— С меня хватит лес рубить, перехожу в колхоз.

На присланные деньги Муравьев купил пол-литра водки, еще кое-какое угощение и зашел в гости к колхознице, с которой успел познакомиться раньше. Выпили пол-литра. Муравьев остался у гостеприимной хозяйки на ночь, и они решили начать общую семейную жизнь. У колхозницы хороший дом, огород, корова и прочая живность. Потом я встречал Муравьева. Он доволен. Очень уговаривает и меня следовать его примеру. Он уже присмотрел для меня подходящих хозяек. Однако я отказываюсь. Нет у меня желания стать навечно сибирским колхозником. Я еще не потерял надежду когда-нибудь вернуться в Латвию.

Приближаются Октябрьские праздники. Наконец я тоже получаю посылку. Мелания прислала теплое белье, шерстяной шарф, теплую шапку. Все нужные здесь вещи. Кроме того, два тома сочинений Ленина на русском языке. Это первые книги в бараке. Правда, читать их здесь негде и некогда. Я положил их на свои нары в изголовье.

 

- 375 -

В бараке появляются новые поселенцы. Возвращаются из колхозов и те, которые в Абане были мобилизованы на уборку. К самым праздникам появляется и старый знакомый: Чиксте. Как земляку, я предлагаю ему место рядом, где до того спал Муравьев. Потом приглашаю его в напарники. Я уже заметил, что он умеет трудиться, и очень аккуратен в работе.

Скоро на Черемшанской вырубке появились еще два земляка: православный поп Лауцис и Тенис Броме, бывший тракторист. Последний всегда следует за попом и всячески старается ему услужить. Старается, видимо, потому, что Лауцис часто получает из дому довольно богатые посылки. За услуги кое-что из них перепадает и Тенису.

Октябрьские праздники у нас — первый день отдыха. Кое-как помылись — и праздновать. Мне удалось где-то добыть солдатский котелок, кажется, Муравьев оставил уходя. На праздничный завтрак я пью чай с малиновыми ветками и ем свой килограмм черного хлеба. Чиксте, наблюдая эту картину, решил позубоскалить. С подчеркнутой вежливостью он говорит:

— Привествую вас по случаю праздника. У вас же это самый приятный праздник, особенно когда после завтрака сможете почитать произведения Ленина.

— Так как по воле судьбы он у нас сегодня одинаково приятный, то разрешите мне и вас поприветствовать с тем же. А что касается сочинений Ленина — могу и вам дать почитать.

Потом Чиксте просит меня одолжить ему котелок. Из колхоза он привез десяток яиц и большой каравай крестьянского хлеба. Сварив все яйца в котелке, приглашает и меня:

— Прошу к праздничному завтраку.

Я не отказываюсь, но первое яйцо, которым он меня угощает, оказывается тухлым. Он дает следующее, но оно такое же. Не лучше и все остальные. Чиксте начинает извиняться. Я очень рад: теперь могу отыграться. С деланной вежливостью говорю:

 

- 376 -

— Не стоит нервничать. Очевидно, сама судьба решила, чтобы в этот день мы были равными. Разрешите предложить вам чай из малиновых веток. Весьма вкусный, здоровый чай, определенно лучше, чем водичка из речки.

Не отказывается и он от моего приглашения. Так вместе с бывшим полицейским надзирателем из Лиепаи в далекой Сибири встречаю тридцать вторую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции завтраком из черного хлеба с чаем из малиновых веток — конечно, без сахара.

В день праздника является с пункта также мастер нашей вырубки и всем, кто выполнил нормы, выдает в счет зарплаты к обычным пяти рублям аванса за неделю еще и добавочный аванс: пятьдесят рублей. Никакого окончательного расчета с самого начала работы все еще нет. При нашем денежном голоде это целое состояние. Однако для заработка почти за два месяца это очень мало. Купить за эти деньги мало что можно, да и покупать нечего.

Правда, по случаю праздника и выдачи денег вместе с хлебом привозят и некоторые продукты. Но среди них нет продуктов первой необходимости. Нет масла или других жиров, нет сахара, нет даже простой водки. Привезены разные дорогие консервы, коньяки и вина.

Я вспоминаю обещания Сидоренко в Абане: «Будем жить и работать вместе, как равные друг другу... обещаю делать все, сколько в моих силах, чтобы улучшить условия вашей жизни и труда». Хотя он же торгующими организациями не ведает, а у работников торговли свои планы и расчеты. Дело в том, что вообще до нашего житья-бытья никому дела нет. Мы вне общества. Жаловаться некому, даже смешно подумать о том.

Покупаю какие-то консервы. Все-таки праздник и деньги выданы.

Манненен на все свои деньги купил коньяк, выпил, быстро опьянел и весь вечер хвастается:

— Поддерживаю развитие советской торговли!

После праздников продолжает прибывать пополнение. В нашем бараке обитает уже около двухсот человек. Стало

 

- 377 -

так тесно, что вечерами не повернуться. Бани нет, помыться негде. Начинают мучить насекомые. Требуем срочно строить баню. Но по плану это предусмотрено только в следующем году. Плановики порешили, видимо, что одну зиму можно и не мыться. Начинаем строить добровольно, вечерами. Через две-три недели баня готова.

Но число лесорубов продолжает расти. Приступают к строительству новых бараков.

Начинаем получать письма. И я получаю из Риги. Получаю и деньги. Но теперь они уже совсем не нужны. Нам, наконец, выдали зарплату. А возможности тратить деньги тут страшно ограничены. Торговые организации крепко придерживаются своих принципов: нам посылают только то, что в центре залеживается.

Знакомлюсь ближе со своими земляками. Невзирая на все различия, есть вопросы, которые нас объединяют. Все мы очень интересуемся событиями в Латвии. В любом полученном письме всегда есть какие-то сведения для всех. Нас объединяют общие обычаи, язык. Нас сегодня сближает и то, что в силу каких-то от нас не зависящих обстоятельств мы поставлены в совершенно равные условия. Сейчас у нас одинаковый образ жизни, одинаковые интересы. А те условия, в которых складывалась наша идеология, остались в прошлом, и в течение долгих лет делалось все, чтобы мы о них забыли.

Конечно, идеология не меняется сразу в новых условиях, мы остаемся каждый при своих взглядах. Но сосуществуем вполне мирно, как того требует обстановка, которая для нас создана.

В молодости, во время первой империалистической воины и первой немецкой оккупации, Чиксте работал на строительстве узкоколейной железной дороги в Курземе.

— Вот там-то немцы меня и научили аккуратно и тщательно делать всякую работу, — вспоминает он часто.

Чиксте женат. Жена его — швея, имела в Лиепае небольшое ателье мод. Он был выслан уже в 1940 году и работал где-то в Красноярском крае на мельнице механиком. К нему тогда приехала жена и работала швеей. Оба

 

- 378 -

хорошо зарабатывали и за время войны никаких трудностей не имели. После войны, когда было разрешено, вернулись на родину. Теперь он выслан вторично. Переписывается с женой, и она снова собирается приехать к нему. Только пока об этом и думать нечего.

Вообще Чиксте человек спокойный, расчетливый, любит удобства, умеет устроиться. В общении с товарищами он честен, всегда готов помочь. Не пытается строить свое благополучие за счет соседа.

Лауцис — доброволец ульмановских латышских рот в 1918 году, когда создавалась буржуазная Латвия в борьбе против Советской власти. Отец Лауциса в царское время был урядником в Мазсалаце. После заключения мира Латвии с Советской Россией Лауцис поступил в военную школу, хотел стать офицером. Будучи кадетом, он познакомился с дочерью белогвардейца, бывшего русского помещика, и женился на ней. Тесть убедил его изменить план жизни. Лауцис поступил в духовную семинарию и через два года стал попом в православной церкви.

Лауцис весьма способный и умный человек и притом ярый карьерист. Везде и всегда он стремится быть по-своему «передовым». Любит подчеркивать, что хотя офицером он не стал, по своей природе прирожденный джентльмен.

Благодаря протекции тестя, а также своей активности в политической жизни Лауцис быстро стал популярным в руководящих кругах Православной церкви в Риге. Он участвовал в церковных спорах, которые в те времена происходили в Латвии в связи с отказом Латвийской православной церкви от подчинения Московскому патриархату и присоединением к греческому, Константинопольскому патриархату.

Лауцис утверждает, что, будучи попом православной церкви, он, тем не менее, оставался верным идеям латышского национализма и не переставал проповедовать идеи латышских националистов. Следуя своей воображаемой прогрессивности и модернизму, Лауцис исправно брился и стригся, одевался по парижской моде. Он зашел так далеко, что на каком-то поповском сходе предложил всем попам бриться и

 

- 379 -

стричься. Тут он потерял благосклонность и доверие главы рижской православной епархии Августина, который до того относился к нему терпимо. Теперь Лауцис с гордостью вспоминает те времена: как он боролся за «прогресс» и «реформы» в церкви.

Его выступления против старых русских церковных традиций были высоко оценены оккупантами. Лауцис рассказывает, как во времена немецкой оккупации местный идеолог, балтийский немец Герингер, сын известного владельца конфетной фабрики в Риге, назначил его настоятелем рижского кафедрального собора. Хотя Лауцис характеризует Герингера как заносчивого и ограниченного немца, однако но его рассказу чувствуется: он был весьма польщен тем, что Герингер часто приглашал его к себе на кофе и обещал, когда будет взята Москва, сделать все, чтобы Лауцис получил значительный ноет в Синоде Московской православной церкви.

Лауцис высоко ценит утонченные нравы и обычаи буржуазного общества. Он без конца вспоминает о красивых женщинах, которых знал, с которыми встречался вечерами, которых посещал; о мебели, которая имелась в его квартире; об автомашинах, в которых ездил; об одежде, которую носил; о лакомствах, которые ел; о винах, которые пил. Однако ни его русская жена, ни протекция высших кругов православной церкви, ни дружба с фашистами и балтийскими немцами не мешают ему снова и снова твердить, что сердцем и душой он всегда был и до конца останется верным идеям латышского национализма. Я слушаю его рассказы с громадным удовлетворением. Именно так я всегда представлял себе идеолога нашей национальной буржуазии. Он легко может окраситься в любую политическую и национальную окраску и продолжать твердить, что остался латышским националистом.

После изгнания оккупантов и освобождения Советской Латвии Лауписа выслали на пять лет за сотрудничество с немцами. Он работал на строительстве железнодорожной линии Тайшет — Ангара в Красноярском крае. Оттуда он сейчас прислан сюда.

 

- 380 -

Лауцис жалуется, что жена его оставила. Он глубоко оскорблен в своих национальных чувствах.

— Она меня оставила потому, что я латыш. Теперь в Риге снова много русских, очевидно, подыскала себе какого-нибудь ответственного работника. Зачем ей сейчас латыш!

Тенис Броме — сын мелкого подрядчика в Риге. Он страшный хвастун, но очень неразвит как политически, так и в отношении обшей культуры. Хвастаясь, он страшно врет и всегда путается в своем вранье. У него вообще нет никакой морали и принципов, ему ничто не свято и не дорого. Ничем он не увлекается, ничто его не волнует, кроме простейших животных инстинктов.

Тенис говорит, что он сын богатых родителей. У него несколько братьев. Младший, инженер-строитель, во время оккупации занимал ответственную должность. Но один из старших братьев, будто, был в Советской Армии. Когда Тенису угрожал призыв в фашистский Латышский легион, он испугался и пытался скрыться, но его поймали и арестовали. Он говорит — прятался от призыва потому, что не хотел стрелять в своего брата.

Благодаря заботе младшего брата его назначили в охрану лагеря военнопленных. Желая похвастаться, он кому-то рассказал, что был комендантом лагеря. Это хвастовство ему потом дорого стоило.

На него никогда ни в чем нельзя положиться. Даже Лауцис, которому Тенис в первое время всячески старается услужить, скоро отвернулся от него. Из-за неимоверного вранья Тениса они поссорились.

Если с Лауцисом и Чиксте о чем-то можно договориться, можно вообще поговорить как с людьми, имеющими какие-то свои взгляды на жизнь, то Тенис вообще пустое место.

Строятся новые бараки, но народу все прибывает, и в бараках очень тесно. Из леспромхоза приходит сообщение, что желающие могут строить свои индивидуальные дома. Я понимаю, что это единственный способ создать тут сколько-нибудь терпимые условия человеческой жизни. Вспоминаю

 

- 381 -

нашу диспетчерскую будку в Воркуте, которая за несколько недель преобразилась в удобное жилье.

Однако большинство высланных относятся скептически к такому начинанию. Не стоит стараться, все равно через несколько месяцев опять прогонят на другое место — таково общее мнение. Вообще у всех какая-то тяжелая апатия, безразличное отношение даже к самим себе. Нет веры, что можно добиться улучшения в жизни. Нет перспектив. Правда, и моя вера в лучшее будущее стала очень слабой. Однако меня охватывает злость против давящего отчаяния. Мне хочется какой-то активной деятельности, чтобы побороть безразличие, равнодушие к своей судьбе.

Но один я ничего не смогу сделать. Начинаю переговоры с Лауцисом и Чиксте. Чиксте быстро соглашается строиться вместе. Он вообще человек трудолюбивый, работать умеет и понимает реальность такого начинания. Кроме того, если будет свой дом, его жена сможет приехать и вся жизнь войдет опять в нормальную колею. Лауцис тоже очень хочет иметь индивидуальное жилье. Он привык к удобствам и очень тяжело переживает лишения. Целыми днями мечтает о чистой и удобной жизни. Но он лентяй и просто не верит, что у нас что-нибудь получится. Наконец, мне удается его убедить. Когда мы с Чиксте уже твердо решили, что будем строить свой дом, Лауцис заявляет, что тоже будет участвовать. С Тенисом я разговора не начинаю, потому что толку все равно не будет.

Мне сегодня совершенно безразлично, какое мировоззрение у Чиксте и Лауциса. Мне необходимо их согласие и желание бороться против пессимизма, который душит нас, нужно их желание и умение работать, нужна их вера, что назло всему кое-что все-таки зависит от нас самих.

Декабрь 1949 года. Измученные насекомыми и грязью кругом, при тусклом свете лучины мы с Чиксте и Лауцисом длинными вечерами обсуждаем план нашего будущего дома. Решаем, что он будет десять метров длиной и шесть метров шириной. Двумя внутренними стенами он будет разделен на три равных части. Таким образом, у каждого получится примерно по двадцать метров со своим индивидуальным вхо-

 

- 382 -

дом. Сделаем три окна на юг и три двери на север. Решаем, что будем вместе работать, пока подведем его под крышу, потом по жребию разделим, какая часть дома кому достанется. Окончательную отделку будем делать каждый для себя, по-своему. Чиксте берет на себя техническое руководство всем делом, я — организационное.

Выбираем место на небольшой возвышенности метров за четыреста от центральных бараков, чтобы не мешать дальнейшему развитию поселка, но и не быть слишком далеко от центра.

Когда приезжает начальство из леспромхоза, мы заявляем о своем решении. Особенно тепло встретил его начальник политотдела леспромхоза Устинов. Он заверяет, что согласно плану Черемшанская вырубка будет вести здесь заготовки по крайней мере лет пять.

Хотя лес тут практически даровой, однако, на всякий случай я делаю заявку на тридцать кубометров и получаю за очень незначительную плату официальное разрешение пользоваться лесом для строительства.