МОИ РАЦИОНАЛИЗАТОРСКИЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ
Чувствуем себя победителями. Теперь уже многие наши насмешники начинают думать, как последовать нашему примеру. Всем становится ясно и то, что не только в ближайшие месяцы, но и в ближайшие годы никуда отсюда не уйдем.
Как-то в мае опять приехал начальник политотдела леспромхоза Устинов. От нашего дома он в восторге. Такой индивидуальный дом первый не только на Черемшанском участке, но и на всей обширной территории Оно-Чунского леспромхоза.
— Вот видите, — говорит он, — вы получили от государственной промышленности всего три двери, три окна и пару кубометров досок. Ни одной копейки государственных денег не потрачено, ни одного часа рабочего времени не использовано, а вы живете в культурных условиях. Бараки — это временно, а ваш пример должен быть основой, образцом для всех лесорубов. Вот что нам надо пропагандировать везде — образцовый пример латышей.
Устинов остается в Черемшанке на ночь. Он ночует у меня. Вечером долго разговариваем. Я рассказываю ему всю свою жизнь. Он слушает очень внимательно. Вижу, что он относится ко мне сочувственно, но он тоже только колесик или винтик большого механизма и выполняет в нем положенное задание — крутиться в указанном направлении, не задавая лишних вопросов. Я очень признателен ему за сочувствие.
Примерно через неделю действительно приезжает из леспромхоза целая комиссия смотреть наш дом. Все хвалят нас за изобретательность, предприимчивость, старательность. Узнав, что мы латыши, некоторые вспоминают
латышских стрелков времен гражданской воины и их геройские боевые дела. По лицу некоторых членов комиссии видно, что упоминание о латышских стрелках им не нравится, но те ничего не говорят. Я вспоминаю 1937 год, когда латышских стрелков объявили националистической и контрреволюционной организацией в Красной Армии. Теперь, когда я опять слышу упоминание об их геройских делах, я радуюсь, что в народе о них помнят, что народ их уже реабилитировал. Хотя кое-кому это не нравится, но они молчат. Вижу, что и Лауцис, и Чиксте преисполнились гордостью.
— Пример латышей заслуживает внимания, — говорит директор Сидоренко, — его надо популяризировать, а застройщикам надо больше помогать.
Теперь мы становимся героями по всем участкам леспромхоза. Всем лесорубам рекомендуется следовать нашему примеру. Заявляют еще раз официально, что в ближайшие годы никаких перемещений высланных не будет. Мое первое рационализаторское предложение начинает внедряться.
В одном из писем Мелании я ей сообщил о нашем строительстве. Перед майскими праздниками я получил от нее письмо, где она обещала во время отпуска приехать в гости. Эта весть меня снова окрылила. В моей серой безрадостной жизни проглянул луч света. Отделывая теперь свою комнату, я думал только о том, как я тут встречу Меланию.
Мы вырыли общий колодец. Но с наступлением лета воды в нем стало мало, не хватает для всех. На этой почве возникают недоразумения. Мы с Чиксте хотим колодец углубить, но Лауцис не хочет больше работать. Тогда Чиксте сделал на колодце крышку и запер. Я решил вырыть себе отдельный колодец у своего конца дома. Мне очень хочется, когда приедет Мелания, чтобы тут были все возможные удобства.
В конце мая к Чиксте приезжает его жена Эмма. Она выглядит очень хорошо. Жизнерадостная, разговорчивая женщина, любит пошутить, хочет показать, что умеет вести
себя в обществе. Лауцис в свободное время теперь все чаще отправляется в Плахино. Он известен там как неофициальный местный поп. Свой первый выход он совершил на Пасху. Тогда он обошел все крестьянские дома с «Христос воскресе». Правда, он тогда вернулся очень злой. Жаловался, что местные крестьяне — скряги и нищие. Доход от его похода был весьма незначительный. Однако знакомства он там установил.
Однажды, когда уже была совсем весна, Лауцис уговорил меня и еще пару человек идти с ним в Плахино в гости к какой-то колхознице. Она встречает нас наряженная. Видно, что Лауцису она нравится. Мы захватили с собой пол-литра и банку консервов. Колхозница угощает копченой свининой, кислой капустой и черным хлебом. По местному обычаю, гостей принимают при открытых дверях. Соседи, особенно молодежь, дети, приходят, толпятся у дверей и наблюдают за приемом гостей. Хозяйка потеряла мужа на войне. У нее трое детей. Двое младших мальчиков ходят в начальную школу. Старшая, девочка лет пятнадцати, дефективная. Сама хозяйка — еще цветущая женщина лет сорока. Видно, что и она не прочь заигрывать с Лауцисом.
Через несколько дней Лауцис показывает мне письмо, которое будто бы получил от колхозницы. В письме она пишет, что такого очаровательного мужчину, как он, видит впервые на своем веку. Она обещает, что свою больную дочку отдаст в лечебницу, а старшего мальчика устроит в ремесленное училище. Она охотно видела бы рядом такого идеального мужчину, как Лауцис.
Лауцис показывает письмо и другим. Все начинают над ним смеяться. Видно, кто-то хотел пошутить над ним. Мне становится его жалко. Не хочу, чтобы он стал объектом общих насмешек.
— Дурак ты, — говорю ему, — ты разве не знаешь, что твоя Дульцинея даже писать не умеет? Кто-то посмеялся над тобой, а ты поверил.
Лауцис задумывается. Несколько дней он ходит совсем серьезный. В Плахнно больше не ходит. Однако начинает заигрывать с женой Чиксте.
Я получаю от Мелании письмо уже с конкретным обещанием: отпуск будет в середине июня и она готовится ехать. Теперь я ей пишу подробно, как попасть на Черемшанскую вырубку. До Почета можно доехать легко попутными машинами. Но от лесопункта к нам идет несколько лесных дорог. По самой удобной я делаю метки: через каждые 200 — 300 метров зарубка на сосне на видном месте и надпись по-латышски: «К дому».
Лодок здесь нет. Для поездки по реке делают плоты, связывая вместе несколько бревен. Я тоже готовлюсь покатать Меланию по Бирюсе. При таком катанье лучше всего видна могучая сибирская природа. Для этой цели я припас проволоку и выкатил к берегу четыре бревна. Теперь за пару часов могу смастерить плот.
И тут в середине июня я получил телеграмму: «Ввиду серьезных обстоятельств в этом году приехать не могу».
Еще одна разбитая надежда. Собственно, ничего страшного не случилось. Мелання сообщила, что не сможет приехать только в этом году. Позднее я продолжаю от нее получать такие же сердечные письма, как и раньше. Но крушение этой надежды я очень переживаю. Мне уже совсем ясно, что ввиду тех же серьезных обстоятельств она не приедет и в следующем году. Я понимаю, что эти серьезные обстоятельства от нее не зависят. Опять какая-то инструкция не позволяет ехать. Она ведь член партии и не имеет права поддерживать связи с высланным политическим преступником.
Моя жизнь теперь кажется мне похожей на костер, который догорел. В нем еще тлеют несколько угольков, но пламени нет, и больше не будет. Маленькие угольки, которые готовы были вот-вот воспламениться, так и остались тлеть из-за отсутствия новых дров. Они будут тлеть без пламени, пока не угаснут совсем.
Единственное, что мне осталось — это мой труд, только в нем я могу найти некоторое успокоение. Но и тут пламя моего счастья неустанно гасится. Учетчик заботится, чтобы мы слишком много не заработали, и все время обсчитывает нас.
Нашу бригаду (я пильщик и, следовательно, бригадир) прозвали аккуратистами за наши повадки в работе. Соседняя бригада Перова тоже работает хорошо, но у нас почти всегда на несколько процентов больше, да и во всей Черемшанке мы обычно первые.
— Мне непонятно, — говорит Перов, — как вы, аккуратисты, эти проценты нагоняете. Ты часами но лесу ходишь, бригада твоя столько времени возится, пока последний сухой сучок подберет. А когда пилите, тоже спины не дымятся от пота.
— Тише едешь — дальше будешь, — отвечаю. — Главное не спешка, а смекалка.
Лесосеку на бригаду дают примерно с гектар. Я действительно долго хожу по всему участку, разведываю, изучаю, соображаю, в каком порядке лучше валить деревья. Самая большая неприятность — когда подпиленное дерево цепляется за соседнее и зависает. Снимать его трудно и опасно. Еще хуже, если хлыст, падая, встречает на своем пути высохшее дерево. Оно обязательно ломается, причем сразу в нескольких местах, куски летят во все стороны, как снаряды, и увернуться от них нелегко. Поэтому, прежде всего надо вырубить и убрать с новой лесосеки все сухие стволы.
На расчистку и подготовку мы времени не жалеем. Ведут эту работу подсобники, но я всегда подхожу с электропилой, чтобы порезать на части сухие стволы — тогда их гораздо легче убрать. Очень признателен мне за это пан Пайдук, доктор юридических наук, бывший министр юстиции в кабинете Циранкевича в Польше. Его арестовали и выслали сюда в 1949 году, после того, как отстранили от руководства страной Владислава Гомулку. Пан Пайдук уже немолодой, но сохранил стройность. Его седая голова всегда непреклонно поднята, в глазах блестит чисто польская гордость. Это образованный и начитанный человек, убежденный демократ. Я с ним беседую часто и с удовольствием.
Очень помогает нам одно рационализаторское приспособление. Обычно, когда двое пилят двадцатипятикилограм-
мовой пилой, третий изо всех сил упирается в ствол вилкой на длинной рукоятке: валит его в нужную сторону. И вот вместо этой вилки я придумал валить дерево обычным автомобильным домкратом. В автомобильных мастерских я попросил подпилить ножку домкрата покороче. Тогда им удобнее пользоваться и легче носить его. На дереве ниже линии среза делаем зарубку и ставим туда домкрат. Когда дерево достаточно подпилено, начинаем крутить рукоятку, пока ствол не упадет.
Домкрат несравненно сильнее, чем человек с вилкой. Это особенно важно, когда дерево с обратным наклоном. Он и надежнее: вилка часто соскальзывает, домкрат — никогда. Наконец, домкрат удобнее, его можно таскать в кармане. Его работу можно даже электрифицировать. И самое главное: имея домкрат, можно работать вдвоем, без третьего. Когда Дубко сам взял пилу и ушел от нас, мы отлично управлялись вдвоем с Носом.
Зарплату третьего пильщика поочередно выписываем одному из подсобников. Но однажды кто-то возразил и потребовал, чтобы зарплату третьего пильщика делили поровну среди всех членов бригады. Так и делаем некоторое время. Но тут нормировщик, установив, что третьего пильщика вообще нет, перестает на него начислять зарплату, то есть просто снижает оплату бригады.
Я жалуюсь Устинову. Тот обещает наладить дело, но результата никакого нет. Падкин — учетчик — злится, что я пожаловался, и теперь вредит мне, где только может. Он часто ходит вокруг нас и ищет, к чему прицепиться. Особенно старается найти нарушение инструкций.
Свои права бригадира я никогда не использую так, чтобы работать меньше, чем остальные в бригаде. Наоборот, всячески стараюсь облегчить труд других. И отношения у нас в бригаде очень хорошие. Поэтому слежку Падкина вся бригада воспринимает как большую обиду. Особенно болеет за нашу честь пан Пайдук.
Лето идет к концу. Однажды опять приехал Устинов. Понаблюдав, как мы работаем, он предлагает мне оформить валку с домкратом как свое рационализаторское предложение. Рассказывает, как это надо сделать.
Мо когда Надкнн узнал, что я подал рационализаторское предложение, он становится невыносимым. Вдруг захотел совсем запретить пользоваться домкратом под тем предлогом, что в инструкции это не предусмотрено и мое рацпредложение нигде не регистрировано. Он говорит, что такой прием недопустим. Но и не очень настаивает. Боится все же Устинова. Он хочет, чтобы я его взял в соавторы. Но слишком нажимать на меня тоже боится. Знает, что я буду опять жаловаться. Потом вдруг становится заискивающе дружелюбным. Мне даже кажется, что он задумал вообще оформить работу с домкратом как свое рацпредложение.
Идет уже второй год в тайге. Приближается вторая весна. Однажды в морозный мартовский день мы с Носом опять замечаем на нашем участке Падкина.
Надо сказать, что он мог поймать нас на очень серьезном нарушении техники безопасности: мы вели групповой повал. Делается это так. Подпиливают целый ряд деревьев, одно за другим, в направлении повала. Потом валят крайнее, нацелив на второе. Оно должно стоять подальше, чтобы удар был посильнее. Потом второе дерево обрушивается на третье, третье — на четвертое, и так до конца ряда. Эффект в смысле повышения производительности труда большой, но и опасность чрезвычайная. Ведь вся работа идет под шатающимися подпиленными стволами. При неточном расчете они зависают, сцепившись вместе по два, по три и больше. К этой вздрагивающей мешанине и подойти-то страшно, растаскивать стволы в таком случае очень трудно. Поэтому такой прием запрещен категорически.
Но у нас, аккуратистов, все получается отлично. Мы этот прием используем широко. И вот, приготовив очередную группу, мы с Носом замечаем Падкина за деревьями, недалеко от последнего из подпиленных стволов — но все же на безопасном расстоянии. Я быстро прикидываю: оглядываться мы не обязаны, учетчик должен знать, что по участку, отведенному для повала, запрещено ходить, кому бы то ни было, кроме членов бригады. Мы его не видим — и все тут.
— Давай припугнем этого мерзавца, — говорю Носу.
— А потом что? — спрашивает он.
— А что потом? Хуже не будет, он и так пакостит нам, где только может, — зло отвечаю.
Пошла наша первая сосна. Удар по второй, пауза, потом начинает медленно валиться и вторая. В следующую секунду обе обрушиваются на третью. Первая грохнулась оземь. Гулкий удар, рыхлый морозный снег вздымается вверх, как от взрыва. Тяжкие удары и вихри взлетающего снега все быстрее надвигаются на стоящего за сосной Падкина — словно сказочный гигант сотрясает землю сорокаметровыми шагами. За снежной мглой мы слышим дикий крик:
— Ай, ай, что вы делаете! Спасите! Убийцы!
Мы сквозь снег ничего не видим и ничего уже изменить не можем. И я знаю, что наши сосны лягут чуть в стороне от Падкина. Ничего страшного с ним не случится, а испугаться мы желаем ему от всего сердца. Пусть другой раз не лезет шпионить.
Несколько дней только и разговору в Черемшанке, как Цируль с Носом Падкина напугали. Бледный, прибежал он в барак. Мчась по снегу, где-то падая, порвал одежду, поцарапал лицо. Влетев в барак, сначала не мог слова вымолвить. Потом пришел в себя, сказал, что Цируль с Носом хотели его убить, и ушел в лесопункт.
Через несколько дней в Черемшанку приехали Сидоренко с Устиновым. Устинов вручает удостоверение бюро рационализации Министерства лесной промышленности от 9 марта 1951 года, что мое предложение, регистрированное за номером 9283, признано ценным рационализаторским мероприятием, которое облегчает работу моториста и повышает производительность труда. Инженер Аманицкий рекомендует выработать чертежи для изготовления образцов.
Сидоренко перед всеми лесорубами Черемшанки хвалит меня и ставит в пример, как должен работать настоящий патриот нашей Родины.
— Вот дело стоящее, — говорит, — вот с кого всем надо брать пример. Чертежи мы поручим сделать инжене-
рам. Но Цируль за свое изобретение должен получить денежную премию, и он ее получит.
Всем этим я очень доволен. Но Устинов уже узнал о жалобе Падкина и спрашивает меня, в чем дело. Я ему признаюсь, что вели групповой повал, но, говорю, мы были уверены, что в лесу никого нет. Устинов подозрительно поднимает на меня глаза, но ничего не говорит. Уходя, сожалеет, что вышло нехорошо. Я тоже выражаю сожаление о случившемся, но заверяю еще раз, что это чистая случайность.
Назавтра очередной день регистрации высланных. Вместе с комендантом приехал и начальник пункта Туров. Комендант начинает меня спрашивать о случае с инженером Падкиным в лесу. Говорю, что ничего не видел, услышал только крик после того, как повал начался. То же самое подтверждает и Нос.
Однако за применение группового повала пилу у меня отбирают и тем самым отстраняют от должности бригадира. В глазах всех лесорубов я — пострадавший за правду.