- 437 -

РЕАБИЛИТАЦИЯ

 

В Риге меня встречает Мелания. Ее квартира на улице Антоновас достаточно удобна и просторна, чтобы там и жить, и отдохнуть, и лечиться. Но когда являюсь в туберкулезный диспансер в Риге, меня сразу посылают в санаторий Бикерниеки на окраине города. Через два месяца из санатория отправляюсь в туберкулезную больницу.

Пока был в санатории, меня признали инвалидом. Но у меня нет никаких документов, чтобы получить пенсию. Я не член профсоюза, не имею трудовой книжки. У меня нет производственного стажа.

Чтобы выяснить свое положение и возможность получить пенсию, являюсь в республиканский комитет профсоюза работников просвещения, где я числился до последнего ареста. Меня встречает сотрудник, который мне знаком с тех лет, когда я посещал народный университет в двадцатых годах. Тогда он был активным социал-демократом и политическим противником для нас, коммунистически настроенной молодежи.

— Вы, товарищ, должны вступить снова в какой-нибудь профсоюз. Иначе, пока вы не член профсоюза, мы вам ничем не можем помочь.

Я ему пытаюсь объяснить, что я член профсоюза с 1924 года. Но по не зависящим от меня обстоятельствам не имею профсоюзного билета. Но он ничего знать не хочет. Пока не имею профсоюзного билета, он мне ни делом, ни советом помогать не может. Чтобы начать дело о пенсии, нужна рекомендация профсоюзной организации. Так и не удается ни о чем договориться.

Заходит какой-то другой товарищ и уводит в другую комнату. Там сидит молодая женщина. Выслушав мои объяснения, а также рассказ о беседе с предыдущим товарищем, она, слегка улыбаясь, говорит:

 

- 438 -

— Так оно и есть — инструкцию надо соблюдать.

Потом звонит кому-то и говорит, что меня надо оформить членом профсоюза со стажем с 1924 года. Затем говорит:

— Прошу вас, напишите заявление о выдаче вам профсоюзного билета и приеме на учет. Потом пойдете с заявлением через улицу в кирпичное школьное здание, там оформитесь, тогда вернетесь и поговорим, как быть дальше.

В школе быстро делают, как договорились. Через полчаса я возвращаюсь с профсоюзным билетом в руках. Молодая сотрудница велит написать заявление о выдаче единовременного пособия и зайти через неделю.

— За это время я выясню, как быть с вопросом о вашей пенсии.

Когда прихожу через неделю, она говорит:

— Видите, чтобы вы могли получить обычную трудовую пенсию, нужна трудовая книжка, стаж. Все это будет очень трудно оформить. Пока нет еще никаких указаний насчет того, как оформить пенсию таким, как вы. Но вы можете получить персональную пенсию. По этому вопросу вам надо обратиться в Министерство социального обеспечения. Обращайтесь к заместителю министра Межсаргсу.

Межсаргс меня знает. Я его тоже помню с тридцатых годов. Он тогда был активным левым профсоюзным деятелем в Милгрависе, предместье Риги. Сейчас он принимает меня очень тепло, как старого друга. Внимательно выслушав, говорит:

— Да, друг, обычную трудовую пенсию тебе искать нечего. Хотя ты по партийной линии еще не восстановлен, все равно ты имеешь полное право на персональную пенсию. Пойдем, я тебя представлю Кагис, заведующей отделом персональных пенсий. Она тебе скажет, что надо делать.

Кагис сама пострадала в 1937 году. Она советует, как короче оформить необходимые бумаги, и распоряжается дальше:

— На это я сейчас получу резолюцию министра, и вы получите в кассе пятьсот рублей. Вторая бумага останется

 

- 439 -

у меня. Так как вы ни в какой организации не состоите, то вам надо будет обратиться в Рижский горисполком и получить оттуда ходатайство определить вам персональную пенсию. Не горюйте, — говорит она на прощанье, — держитесь, теперь все позади. Дальше все будет хорошо.

В министерстве я пробыл час, не больше. За это время, кажется, мир перевернулся. Я опять стал человеком в нормальном человеческом обществе.

Пришел пятьдесят пятый год. Еще зима, но уже чувствуется приближение весны. У меня такое чувство, будто семнадцать лет продолжалась суровая морозная зима. Небольшая оттепель была для меня только в сорок седьмом году. Но теперь приближается настоящая весна.

Через несколько дней иду в горисполком. Заведующий отделом социального обеспечения, выслушав меня, говорит, что ничем не может мне помочь. Я должен обратиться к Келле, секретарю горисполкома. В его ответе я не чувствую бюрократического желания избавиться от посетителя. Похоже, он действительно не уполномочен заниматься делами, подобными моему.

Зато Келле принимает меня как долгожданного старого знакомого. Она разговаривает со мной с исключительной сердечностью и заботой. Видно: ей не безразлична моя судьба и она готова сделать все, что в ее силах, чтобы облегчить мое положение.

Расспрашивая меня, она указывает, как надо написать заявление о пенсии. Тут же дает бумагу, чтобы я сразу написал и лишний раз не ходил. Прочитав заявление, говорит:

— Ну вот и хорошо. А вы теперь идите в больницу и лечитесь. Не думайте ни о чем. Теперь уже наше дело думать о вас. Я вам позвоню, как будет продвигаться ваше дело.

Недели через две Келле мне действительно позвонила в больницу:

— Вот, товарищ Цируль, ваше заявление с визой товарища Лециса послано в республиканскую комиссию. Теперь ждите звонка от товарища Кагис.

Через несколько дней мне позвонила Кагис и сообщила, что мне выделена путевка на лечение в одном из санатори-

 

- 440 -

ев в Крыму. Когда являюсь за путевкой, она опять выдает единовременное пособие — для поездки в Крым.

— А когда вернетесь, тогда уже вам пособие не понадобится, будете иметь свою персональную пенсию.

Весна на улицах Риги, и я чувствую ее каждым своим вздохом.

Когда через два месяца возвращаюсь из Крыма, персональная пенсия уже определена. Выдавая пенсионную книжку, Кагис говорит:

— Пока определили ли вам только пятьсот рублей в месяц, но через некоторое время, я надеюсь, сможем вам ее повысить.

Я ей очень благодарен. На пятьсот рублей можно скромно прожить. Мелания работает и получает свою зарплату. Главное не то, сколько рублей получаю, а то отношение, какое я встречаю к себе.

Некоторое время живу дома. Однажды Мелания приходит с работы очень взволнованная и возмущенная. Она рассказывает, что у нее в райисполкоме Сталинского района, где она работает заведующей жилищным отделом, было партсобрание. На собрании выступила некая Васильева, работавшая домуправом, и предложила принятую резолюцию закончить словами: «Веди ты нас теперь, дорогой товарищ Маленков!»

— Когда я возражала против этого, — говорит Мелания, — и заявила, что нас ведет партия, а не один человек, Васильева напала на меня и выпалила: «Ты скажи лучше, где твой муж!» Я ответила, что муж в больнице. Васильева не унималась и продолжала: «А почему он в больнице? Ты скажи, откуда он вернулся!» Тогда я не выдержала и сказала: «Это надо спрашивать у Ежова и Берия, которые его довели до больницы».

Собрание отвергло предложение Васильевой. Но Мелания опасается, что могут быть опять какие-нибудь неприятности. На следующий день она зашла к секретарю райкома Спалве и рассказала о своей перепалке с Васильевой. Спалва ее успокоил, сказал, что не надо нервничать. Теперь таким вопросам не придают большого значения, как рань-

 

- 441 -

ше. Однако, я вижу, что Мелания продолжает нервничать. Случай сам по себе мелкий. Но он и меня взволновал. Он заставляет меня снова задуматься.

Умер Сталин. Расстрелян Берия. Я освобожден. Мне определена персональная пенсия. Ко мне относятся с сочувствием. Мне всячески помогают. Все это так. Все это хорошо. Однако в глазах Васильевой я амнистированный преступник. Это Межсаргс, Кагис, Келле знают, что я не преступник. Но это ведь и в сорок восьмом году так же знали и Чейксте, и прокурор Линде, но в сорок девятом это мне ничуть не помогло.

В нашей печати нигде открыто ничего не сказано еще о страшных беззакониях тридцать седьмого года. Пострадавшие тогда и выжившие возвращаются. Однако возвращаются как-то тихо. Откуда Васильевой знать, что я не амнистированный преступник?

Я хочу быть вне подозрений. Хочу, чтобы, был и сняты нелепые обвинения, которые давят меня столько лет. Надо не только тихонько прекратить преследовать невинных людей. Правдивость требует, чтобы во всеуслышание было сказано, что тридцать седьмой и сорок девятый годы были страшной трагедией всего нашего народа. Вся страна должна осознать это, и Васильева тоже. Все должны понять, что мы не можем идти за одним человеком. Это опасно, это рано или поздно всегда заведет нас в тупик. Сталины, берии, ежовы и рюмины могут воскреснуть, если мы ничего не изменим.

Объявлено, что в начале 1956 года состоится XX съезд партии. Он должен сказать по этому поводу свое слово.

Зимою нахожусь дома. Выздороветь от тяжелой болезни не могу. Однажды ко мне пришел Лайвиньш, бывший транспортный рабочий в Рижском порту, подпольщик. Он теперь инвалид Отечественной войны. Разговариваем о вещах, которые волнуют нас.

Вдруг приходит почта, и мне приносят извещение из прокуратуры. В извещении сказано, что я должен явиться в Министерство внутренних дел на бульваре Райниса, где меня ознакомят с материалами следствия по моему делу.

 

- 442 -

Далее пишется, что мое дело расследовано вновь и теперь прекращено за отсутствием состава преступления.

Я читаю долго, много раз подряд. Я не знаю, что делать. В глазах у меня слезы. Я хочу прыгать, кричать. Потом начинаю опять сомневаться, правильно ли я понял содержание бумажки. Даю читать Лайвиню. Я не очень хорошо разбираюсь в юридической терминологии. Что такое «отсутствие состава преступления»? Значит ли это то же самое, что я ни в чем не виноват? Читает Лайвиньш. Он тоже читает очень внимательно. Уверяет, что я все понял правильно — новое дополнительное следствие доказало, что я ни в чем не виноват. Я могу зайти и ознакомиться с материалами следствия.

Наконец я чувствую страшную усталость и бессилие. У меня такое чувство, что я шел по бесконечно длинной дороге. Я шел и шел, выбился из сил, но шел, шел, шел, падая бесконечное число раз, поднимался и шел опять. Я хотел дойти до конца пути. Окончательно измученный, я даже начал терять веру в свои силы. Но я все шел и шел и наконец... пришел. Теперь все хорошо. Теперь мне хочется только покоя. Я страшно устал.

Лайвинын уходит. Когда приходит Мелания, я уже совсем успокоился.

На следующий день иду в министерство. Часа два приходится ждать, пока подходит моя очередь, и я могу зайти к прокурору. За столом сидит майор. Предъявляю ему полученное вчера извещение. Он очень любезно здоровается со мной и приглашает присесть. Поискав некоторое время в своих папках, находит заключение по моему делу на пяти машинописных страницах и дает мне ознакомиться. Это заключение прокурора в Ташкенте, который вел новое расследование моего дела.

Знакомлюсь с заключением. На двух первых страницах — сведения общего характера. Идет речь о незаконных и недопустимых методах ведения следствия в 1937 году, в результате которых и сфабрикованы необоснованные обвинения против коммунистов и других ни в чем не виновных советских людей.

 

- 443 -

В дальнейшем подробно, по пунктам разбираются все выдвинутые против меня обвинения и доказывается их несостоятельность:

1. О группе Яроцкого — выяснено, что такой группы вообще не существовало, нет никаких данных о ее существовании.

2. О моем брате в Киеве — нет никаких доказательств его вредительской деятельности, все обвинения против него оказались несостоятельными.

3. О латышской контрреволюционной группе в Ташкенте, где будто бы работали Удрис, Остров и другие латыши — не было такой организации. Нет тому никаких доказательств. Наоборот, освобождение Удриса, Острова и других доказывает несостоятельность этого обвинения.

4. Об обвинениях, выдвинутых Эглитисом — Эглитис сам уже тогда, в 1937 году, отозвал свое первое показание, которое дал при недозволенных приемах следствия.

5. О связях с Вилксом-Лацисом — после проверки оказалось, что последний — активный коммунист, живет в Советском Союзе, и органами Советской власти никогда не был репрессирован.

Заключение гласит:

На основании повторного следствия и заключения этого следствия трибунал выносит решение, что в деятельности гражданина Цирулиса-Индзерса нет состава преступления, и поэтому дело прекращается.

Прокурор говорит, что я могу этот документ только читать. Копию его мне выдавать не будут. Выписки также делать запрещается.

Читаю несколько раз. Вижу, что во всем так называемом моем деле по своей воле никто против меня никаких клеветнических показаний не давал. Никто на меня никаких клеветнических заявлений не писал. Еще раз убеждаюсь, что все обвинения против меня были сознательно придуманы и сфабрикованы только Кузьминым и Затуранским. Они использовали для этого исключительно только мои биографические данные, о которых я сам писал. Значит, они лучше кого-либо знали цену этим обвинениям.

 

- 444 -

— Надеюсь, что это решение трибунала вас удовлетворяет, — говорит прокурор. — Понятно, было бы лучше, если бы это было раньше. Но что поделаешь. К сожалению, это не зависело от воли тех, кто принял решение сейчас.

Я чувствую, что задерживаю прокурора. За дверьми остались еще многие, которые, очевидно, как и я, вызваны для ознакомления со своими делами.

— А почему не выдаете решение на руки? — я вдруг спрашиваю.

— К сожалению, не положено. Вы только подпишитесь, что читали, а на руках у вас остается извещение, которое вы вчера получили.

Наконец я реабилитирован. Выходя на улицу, взглянул на вывеску министерства. Прошло девять лет с тех пор, когда я, первый раз вернувшись в Ригу, шел тут мимо и, увидев вывеску, испугался, что меня тут могут арестовать. Мое предчувствие тогда оказалось верным. А теперь как? Буду я вне всяких подозрений?

Да, теперь я реабилитирован, никто не имеет права меня подозревать. Теперь-то я могу начать снова. Только бы вылечиться скорее от этой проклятой болезни. Но первое дело сейчас — получить партийный билет. Раз я реабилитирован, я должен быть и членом партии с партийным билетом в кармане.

Как только состояние здоровья несколько улучшается, иду в Центральный Комитет КП Латвии, к председателю партийной комиссии Плесумсу. Он некоторое время ищет в своей записной книжке, потом говорит:

— Цирулиса нет в моем списке реабилитированных.

— Ну тогда должен быть Индзерс, — я ему уверенно говорю, так как теперь уже у меня нет никаких сомнений в моей реабилитации.

Индзера он скоро находит. Подход Плесумса деловой и товарищеский. Он составляет справку по поводу моего дела и обещает по возможности быстрее достать все необходимые данные и тогда поставить мой вопрос на бюро ЦК КП Латвии, где уже будет решено зачислить меня вновь в партию.

 

- 445 -

В марте 1956 года XX съезд партии осуждает культ личности Сталина, однако в печати об этом ничего не сообщается. Только в июне публикуется постановление ЦК КПСС «О культе личности и преодолении его последствий».

Летом вызывают меня на бюро ЦК. Там встречаю и журналиста писателя Юлия Кипера, которого постигла та же участь, что и меня. И он реабилитирован и оформляет восстановление в партии. Еще несколько таких же, которых я не знаю. По одному нас вызывают на заседание бюро.

Когда приходит моя очередь, захожу и я в большую комнату заседания. Плесумс приглашает меня сесть рядом с ним в конце стола. Председательствует Калнберзин.

Доклад очень короткий. Сообщается, что биографические данные проверены в Москве, в Ташкенте, в архиве республики. Ответы везде положительные. Калнберзин спрашивает, есть ли у кого вопросы. Вопросов нет. Тогда Калнберзин предлагает:

— На основании письма, так же, как и предыдущего, просить ЦК КПСС восстановить принадлежность к партии со стажем с 1928 года.

Предложение принимается единогласно. Я свободен. Решение моего дела на бюро заняло не более пяти минут.

8 ноября получаю сообщение из Москвы. На основании ходатайства ЦК КП Латвии я восстановлен в рядах партии со стажем с 1928 года.

9 января 1957 года получаю в райкоме партбилет.