"Националистическая организация пединститута"

 

"Органам МГБ Якутской АССР издавна было известно о существовании антисоветской националистической организации в Якутском пединституте", — так начиналось обвинительное заключение нашего дела. Следствие велось по этому заранее определенному направлению, по уже готовому плану. Легко догадаться, каких показаний добивались следователи и как они добивались их.

До сих пор вспоминаю с удивлением и недоумением, с какой ненавистью говорили о единственном в республике пединституте, о его студентах и преподавателях все эти филипповы, березовские, немлихеры, допрашивавшие меня.

Первые же допросы следователя Филиппова, все его допросы с пристрастием преследовали одну цель — добиться показаний о якобы существующей националистической организации и действиях ее. Как я мог говорить о том, чего не существовало вообще? Несмотря ни на что, Филиппов остался ни с чем.

В пединституте, открытом в 1934 году, обучалось примерно тысяча студентов. Преподавателей было около ста. То, что сыны и дочери якутского народа получили на своей родине возможность стать специалистами с высшим образованием, считалось одним из ярчайших достижений национальной политики КПСС и Советского государства, и мы гордились тем, что у нас появились условия для дальнейшего роста, для создания национальной интеллигенции.

В пединституте учились и литовцы, и финны, были и евреи. Конечно, основную часть студентов составляли рус-

 

ские. Только на исторический факультет поступали преимущественно якуты — сельские ребята. Так, половина нашего курса была якутской.

Из сельских чаще всего поступали ребята из Мегинско-го, Борогонского, Вилюйского, Чурапчинского, Таттин-ского районов. Почему-то из близлежащих районов — Намского и Орджоникидзевского — студентов было немного. Основную часть составляли студенты из города и Ленского района, Алдана и других приисков.

Жили мы в пяти деревянных двухэтажных общежитиях в Сергеляхе: литфаковцы — в пятом корпусе, физматовцы и биологи — в четвертом, историки — во втором. В третьем — рабфаковцы, а в первом — техперсонал. Преподаватели размещались в длинном одноэтажном здании. Жизнь была скудной, бедной, не сравнить с нынешней, но мы не унывали в единой дружной студенческой семье.

О каком-то заговоре и саботаже смешно было подумать, не говоря уже о тайной организации. Студенты — выходцы из села жили одной мечтой — вернуться домой с высшим образованием, помочь родным, поднять на ноги сестренок и братишек. Почти все послелекционное время проводили в научной библиотеке им.Пушкина. До самого закрытия ее, до 11 часов вечера. Мы чувствовали, понимали, осознавали, как нужны родному народу знания и культура. И каждый из нас личным своим примером стремился к желанному и необходимому. Пьянки, развлечения и тому подобное были редкими исключениями в нашей среде. Некогда было отвлекаться на это, да и условий для развеселой жизни не имелось. А республика нуждалась в учителях. За восемнадцать лет своего существования пединститут подготовил около двух тысяч учителей. И заслуживал добрых слов, а не обвинений в том, что он превратился в гнездо антисоветчиков.

"Кто еще состоял в антисоветской националистической организации?", "Все это доподлинно известно нам, органам", "Следствие располагает точными данными", "Признавайся, признание облегчит твой удел", "Если враг не сдается, то его уничтожают", "Кто не с нами, тот против нас", "Неразоружившийся враг..." — все это повторялось и днем и ночью на допросах Филиппова.

Допрашивали меня в том крыле, где находился кабинет коменданта внутренней тюрьмы старшего лейтенанта Туркина. Быть может, из-за нехватки комнат в двухэтажном здании МГБ. Эти допросы ночи напролет, видимо, утомляли и следователя. Время от времени Филиппов раздражался, вскипал, вскакивал с матом и набрасывался было

 

со сжатыми кулаками. Я тоже вставал — навстречу ему. Со страхом ожидал, что вот-вот последует удар. Для человека, не получившего в жизни ни единого удара, это было ужасно. Врать не буду, Филиппов ни разу не ударил. Но я далек от мысли, что это свидетельствует о мягкости методов МГБ. Очевидно, избиение заключенных вышло уже из "моды". Да и надобности особой в этом не было: всей практикой работы органов доказано, что из людей, измученных, измотанных бессонными ночами в застенках, можно выбить любые показания угрозами, ошеломительной наглостью, грубостью, яростью.

Каждую ночь я доказывал Филиппову, что нет никакой крамольной организации в помине, что мы обыкновенные студенты. Не прислушиваясь к доводам моим и доказательствам, он требовал с настойчивостью маньяка выдать моих единомышленников и руководителей организации.

А вот как допрашивали Мишу Иванова. Вопросы, которые задавали ему, мне и Афоне Федорову, ничем друг от друга не отличались.

"На сегодняшнем допросе Вы заявили, что никакой связи с Г.Башариным Вы не имели. Так ли это?"

"Вы правильно показываете о содержании бесед с Башариным?"

"Покажите о лицах, которые в последнее время оказывали на Вас антисоветское влияние и направляли Вашу антисоветскую деятельность".

"Когда Вы намерены дать правдивые показания по вопросу о том, кто руководил антисоветской деятельностью Вашей и Ваших единомышленников?"

"Вы по-прежнему не даете правдивых показаний. Следствие требует прекратить запирательство и показывать правду".

(В протоколе допроса написано "Вы", притом с большой буквы. На деле же ни разу не обращались к нам на "Вы", кричали на "ты" и поливали такой грязной руганью, таким многоэтажным матом, что и представить трудно. Пусть читатель при ознакомлении с протоколами помнит об этих поправках).

Как видно, следствие ставило своей целью поиск и арест руководителей, широкого круга людей.

В обвинительном заключении по нашему делу третьим пунктом была указана статья 58-11 УК РСФСР ("Всякого рода организованная деятельность, направленная к подготовке или совершению государственных преступлений"). Согласно этой статье, обвиняемый приговаривался к расстрелу или тюремному заключению сроком на 25 лет. Уси-

 

лия следователей, затраченные на выявление в пединституте тайной преступной организации, и настойчивые их требования включить в приговор вышеупомянутую статью свидетельствуют, что "дело Башарина" не ограничивалось нами, студентами пединститута, что готовился очередной удар по национальной интеллигенции, что сталинская селекция собиралась выхолостить народ.

Очевидно, что работники МГБ через нас, безусых, подбирались к преподавателям — Г.П.Башарину, А.Е.Мординову, И.М.Романову, С.П.Данилову и другим. Для обоснования их ареста и нужны были наши показания и признания. Вослед друг другу появлялись очерняющие и обвиняющие их в буржуазном национализме статьи, на собраниях развязывалась шумная, оголтелая критика их творчества и общественной деятельности. До сих пор возмущают запомнившиеся своей циничностью провокационные статьи двух учеников.

После облавы на ученых намечалась охота на руководителей республики. Уверенные в том, что нам уже не вырваться из их рук, следователи прямо заявляли об этом на допросах. Горько и невыносимо было слушать это.

Поражали также глубина и неподдельность ненависти эмгебешников, особенно Березовского и Немлихера, к Башарину и другим представителям интеллигенции, их страшные угрозы. Я был испуган: "Что будет с ними, если они попадут в руки таких страшных и непримиримых людей? Нет, живыми их не выпустят".

Не могу понять, откуда взялись эта ненависть и злоба, эта жажда убивать, уничтожать ни в чем не повинных людей. Мы тогда еще не испытали на себе, что сталинская система воспитывала в людях такую звериную ненависть друг к другу, уничтожала всякое подобие жалости, что действует (и давно) секретный указ, гласящий: "...метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь в виде исключения в отношении явных и неразоруженных врагов народа как совершенно правильный и целесообразный метод". Ведь работников МГБ мы до ареста считали кристально честными, думали, что побои и пытки практикуются только в капиталистических странах.

Следствием по нашему делу был завершен первый этап "дела Башарина". Безостановочно крутился маховик репрессий. Начался второй этап.

6 мая 1952 года помощник начальника следственного отдела МГБ старший лейтенант Березовский вынес постановление об изъятии из следственного дела материалов о

 

студентах Габышевой (Софроновой) Генриетте, Троеве Дмитрии и работнике газеты "Кыым" И.Е.Федосееве и передаче в оперативный отдел МГБ на проверку.

Следствие было уверено, что у этих людей удастся выбить необходимое для ареста Башарина и Данилова. Имя последнего тоже фигурировало в списке.

Молодой писатель И.Е.Федосеев был арестован 15 мая того же года. Но эмгебешники просчитались — парень оказался крепким орешком. Почти двадцать дней усиленной обработки не дали результатов, и писателя вынуждены были отпустить на свободу. И тот в своей жалобе на имя Никиты Сергеевича Хрущеве напишет следующее:

"Работники МГБ ЯАССР — начальник оперативного отдела Павлов П.С., сотрудники Ютковский и Блейдер - говорили мне, что я арестован по распоряжению Первого секретаря ОК ВКП(б) т. Борисова С.З., и в течение шестнадцати суток принуждали меня давать показания о "националистической деятельности" Семена Данилова и о его связи с "идеологами буржуазного национализма в Якутии" братьями Мординовыми. Я ничего об этом не знал и не мог давать требуемые показания. Тогда вышеназванные работники МГБ уговаривали и под конец всячески вынуждали меня давать ложные показания. Более того, Павлов, Блейдер, Ютковский многократно требовали от меня давать показания о националистической деятельности писателей Н.Е.Мординова-Амма Аччыгыйа, В.М.Новикова-Урастырова, Л.Попова, мл.научного сотрудника В.Н.Чемезова и др. Все эти допросы сотрудниками МГБ почему-то не зафиксировались в протоколах следствия.

Начальник оперативного отдела МГБ Павлов П.С. мне говорил: "Вот арестовали вас, молодых ребят, затем угробим поколение Даниловых, потом доберемся и до стариков — до Мординова и других. Все они от нас никуда не уйдут".

Сотрудники МГБ применяли ко мне совершенно недопустимые и запрещенные методы следствия:

1. В тюрьме меня посадили с неким Лукиным, который, по его словам, будто бы обвинялся в драке с русскими. Лукин всячески провоцировал меня, вызывал на явно контрреволюционные разговоры. А позже я этого Лукина встретил на улице в форме младшего лейтенанта МГБ.

2. Бывший министр МГБ ЯАССР Речкалов и бывший его заместитель Желваков обзывали меня врагом народа, махровым буржуазным националистом.

Сотрудники МГБ Павлов, Ютковский, Блейдер во время

 

допросов всячески издевались надо мной, цинично ругали, матерились и играли на национальных чувствах. Так, например, 28 и 29 июня, в дни празднования юбилея республики, они приводили меня к окну и, показывая юбилейное торжество моего родного народа, говорили: "Вот, посмотри, как хорошо на улице. И ты мог бы быть среди празднующих. Дай показания, хотя бы и ложные, но необходимые нам показания, и мы выпустим тебя сразу из тюрьмы".

Маховик репрессий, раскрученный для того, чтобы вернуть тридцать седьмой — тридцать восьмой годы и уничтожить национальную интеллигенцию, как бы споткнулся на молодом писателе и остановился.

Почему остановился? Жалость тут ни при чем, жалостливыми сотрудников МГБ не назовешь. Или после осуждения студентов пединститута и допросов И.Е.Федосеева стало ясно, что нет никакого основания для широкомасштабных репрессий? Или был спущен приказ сверху, из Москвы? До сей поры я удивляюсь этому. Но как бы то ни было, национальная организация в пединституте, "о существовании которой давно уже знали органы МГБ", так и не была раскрыта.