Глазами посторонних
Кроме нас троих и Вани Федосеева, к счастью, никто из студентов и преподавателей не был арестован. Башарин успел тайно улететь в Москву, потому и уцелел. Но все же над пединститутом нависла гнетущая атмосфера. Все ждали стука в дверь: чья очередь? за кем сегодня придут? Настало время всеобщей недоверчивости и подозрительности.
К слову сказать, нечто подобное творилось в республике после апрельских событий 1986 года. Сложилась, как говорят теперь, "напряженная межнациональная обстановка". И сейчас не могу понять, зачем и кем периодически совершаются провокационные действия по разжиганию межнациональной вражды...
В пединституте шли экзамены. Большинство студентов не знали, когда состоится наш суд. Кроме вызванных в качестве свидетелей. Несколько человек стояли за дверями зала суда и тщетно пытались что-то расслышать. Охранники МГБ отгоняли их. Девушкам моих друзей не разрешили передать им посылку. Молоденький лейтенант нашел в ней листы бумаги и карандаш и обрадовался, говорят, так, как будто обнаружил бомбу, и конфисковал все.
Подругам удалось лишь пройтись рядом с Мишей и Афоней от дверей нарсуда до "черного ворона". Я нарочно задерживал шаг, отвлекая внимание младшего лейтенанта, который отгонял девушек. "Твоим друзьям бабы носят передачи. А ты... неужели ни одну бабу... чтоб она носила тебе передачу", — гнусно допытывался Березовский. Даже наедине с самим собой не смел я назвать имя своей Яны, чтоб, не дай Бог, не разузнали о ней и не замучили допросами.
В ожидании развязки судебного процесса парни и девушки опоздали в библиотеку, где оставили свои конспекты и тетради, и поэтому явились на экзамен, как говорится, с голыми руками. Но П.М.Корнилов допустил их к экзамену без лишних слов. Видно, обо всем догадался по их лицам...
Вот что вспоминает о нашем деле писатель И.Ф.Семенов, тогда учащийся юридической школы:
"Мы знали о большом скандале в пединституте. Ходили слухи, что Башарина то ли сняли с работы, то ли исключили из партии, то ли арестовали.
Из арестованных парней я лично знал только Афоню Федорова. С двумя друзьями его не был знаком.
Летом, кажется, в июне, услышал, что следствие по делу трех парней-"башаринцев" закончено, дело передается на рассмотрение уголовной коллегии, суд будет закрытым. Раньше нас, студентов-юристов, допускали на закрытые судебные процессы. На этот раз завуч, к которой мы обратились, запретила и думать об этом.
Зал заседаний был заперт изнутри. Я пытался подслушать, но из этого ничего не вышло. Через замочную скважину увидел, что судей трое, как и обвиняемых.
Парни были острижены наголо. Особенно худым и бледным казался Афоня. Как раз заслушивали одного из свидетелей. Невысокого, в светлом коверкотовом костюме, болезненного вида. Лишь Иванов, то и дело поправляя очки, о чем-то решительно спрашивал свидетеля. Из зала доносились только обрывки: "В наших теоретических разногласиях..." Там же, в нарсуде, я встретил грустную Машу Бучугасову (позже она стала женой Афони Федорова) с подругой...
Все трое были осуждены. Я окончил учебу, три года проработал в Булунском районе. Вернувшись оттуда, услышал, что Иванов, Федоров и Яковлев освобождены, реабилитированы. ...Учась в юридической школе, я ничего не знал о репрессиях".