Адовы круги

 

Оглянешься в конце жизни на всю прожитую долгую, но промелькнувшую, как мгновение, жизнь — удивишься ничтожному числу людей, которых любил истинно, уважал безоговорочно. У меня тоже их было немного и среди русских, и среди якутов, и среди других...

Кроме своей жены, ставшей лучшей моей половиной, среди русских могу назвать еще троих. Это — учитель Федор Зиновьевич Самарин, директорствовавший в педучилище в последние годы моей учебы, наш семейный друг инженер Семен Кондратьевич Казанцев и мой неграмотный сокамерник Иван Николаевич Сорокин. К сожалению, никого из них нет уже в живых.

О первых двух, может быть, когда-нибудь напишу. А сейчас хочу вспомнить добрым словом Ивана Николаевича.

Сколько было восторгов по поводу "Судьбы человека" М.Шолохова. Безусловно, вещь сильная, но прежде всего пропагандистская. Реализма социалистического через край... История жизни воронежского крестьянина Ивана Николаевича Сорокина намного проще, но полнее и трагичнее. Между двумя героями лежит такая же пропасть, какая между вымыслом и правдой: "Сера теория, вечно зелено древо жизни". Литература еще не подарила человечеству такого произведения, которое правдиво отобразило бы всю страшную, трагическую историю русского, украинского, белорусского и других народов, на себе вынесших бремя войны. В истории жизни Ивана Николаевича, его злоключениях словно переплелись судьбы Платона Каратаева, шолоховского Соколова, солженицынского Ивана Денисовича... Какое получилось бы произведение, если б за этот образ взялся талантливый писатель с современным взглядом...

После призыва в армию Сорокин шесть месяцев учился в школе военной подготовки Новороссийского гаубичного полка. В звании сержанта его оставили при полковой школе командиром отделения. В 1941 году был назначен

 

командиром отделения взвода связи полкового штаба, квартировавшего в Одессе. Потом их перебросили в деревню Дальник Одесской области. Не выдержав вражеского натиска, его часть отступила к Одессе. Добравшись на пароходах до Севастополя, держали оборону под деревней Ешунь. 29 октября в десяти километрах от деревни Ново-Ивановка он попал в плен к немцам.

Иван Николаевич и не пытался скрывать историю своего пленения, рассказывал без прикрас. Их, человек сорок, оставили в заслоне прикрывать отступление частей и штаба. С обеих сторон тоже залегли по сотне бойцов. Одним словом, более двухсот солдат оставили на верную смерть, прикрылись их телами, как щитом. Суров закон войны — живой стремится к жизни, пусть даже ценой жизни другого, особенно если эта жизнь подчинена тебе. Командиром был лейтенант Любимов. Немцы открыли по ним шквальный огонь из минометов и пулеметов. Командир приказал залечь, не поднимать головы. Опомнились только тогда, когда прямо над головами раздалось: "Хэндэ хох! Баффен хэллеген!" Если выразиться словами Тараса Бульбы: "Сила пересилила силу".

Немцы погнали пленных сперва в Береслав, потом в Херсон, оттуда — в лагерь для военнопленных в Николаев. Весь ноябрь продержали в лагере. А в декабре повели на чистку улиц города. Иван, улучив момент, юркнул в щель забора.

Тогда немцы вместо колхозов организовали около тридцати общин по выращиванию овец. Сорокин какое-то время жил у женщины по фамилии Павличенко, потом — у Курочкина, помогал общине ухаживать за овцами. Но в 1944 году его разоблачили калмыки, служившие у немцев, вернули в тот же самый лагерь.

Иван Николаевич за время плена на службе у немцев видел и украинцев, и белорусов, и грузин, и калмыков. Немцы сколачивали отдельные отряды из этих людей.

— Чем попасть к таким, лучше к немцам самим в руки,— говорил он. — Эти пуще лютовали, настоящие звери.

Во второй раз его из Николаева отправили сперва в Одессу, оттуда повезли в польский город Перемышль. Продержав там всего две-три недели, отправили во Францию, в город Ман-Пулье, где поставили возчиком сена в хозяйственном взводе немецких конных частей.

— Видимо, союзные войска были совсем рядом, судя по близкому громыханию фронта, — привычно, без эмоций, рассказывал Иван Николаевич. — У немцев воевало

 

много разных национальностей. Даже нам вручили по восемьдесят патронов и по две гранаты, перевезли на другой берег Сены. Теперь нам предстояло воевать на стороне немцев против англичан. Черт бы побрал их всех! Этого только не хватало! Не знал, куда деваться, что делать. Неожиданно один немец и поляк предложили перебежать к англичанам. Умирать никому неохота. Сговорились пленные с немцем и решили сдаваться без боя. Поляк вызвался в проводники. Англичан увидели километров через сорок.

— Ну, и как вас встретили англичане? — оживляюсь я.

— Нас было четверо: мы с Федором — пленные, а немец с поляком — солдаты. Нас сразу же окружили человек десять, заставили поднять руки, обыскали. У меня отобрали перочинный нож, флягу. Потом отвели в лагерь, где собралось уже тысячи людей, около сотни национальностей. На второй день построили отдельно по национальностям. Нас, славян: поляков, чехов, словаков, русских — набралось около ста человек. Так и поселили отдельно в брезентовых палатках.

Через две недели советских пленных посадили в машины, повезли в порт, оттуда на пароходе перевезли в Англию. В наш лагерь вскоре прибыла советская миссия в составе одного полковника и капитана-лейтенанта. Обещали примерно через неделю подыскать транспорт и увезти домой. На второй день подошел еще один офицер, раздал всем анкеты, которые надо было заполнить. В конце октября около десяти тысяч человек из-под Ливерпуля погрузили на два парохода и отправили в Мурманск. На родную землю ступили шестого ноября. Дураки были, лучше б не приезжали, — Иван Николаевич плевался от досады.

— После драки кулаками машем, — Сорокина поддерживает зек, всю Европу проехавший на велосипеде, но, едва ступив на родную землю, к которой с таким упорством стремился, тут же оказавшийся на приисках Якутии.

— Спешили коммунистам добывать золото, — иронизирует младший из Прищычей. — А то остались бы, бедные, без драгоценного металла.

— На хрен мы им нужны...

Оказалось, не прошел еще Сорокин до конца адовы круги, путешествие по которым началось для него в 1941 году, нет, еще раньше — с того самого дня, когда пришли раскулачивать в 1932 году его отца. Оказалось, самые тяжкие испытания еще впереди.

Сперва он попал в Таллин, где в лагере МВД в марте

 

1945 года состоялся первый допрос. За службу в рядах немецкой армии его в 1947 году осудили на шесть лет ссылки и отправили в Якутию. В Якутске работал электромонтером в тресте "Джугджурзолото". За год до конца срока ссылки его опять арестовали, теперь уже за антисоветскую агитацию. Припомнив все прежние грехи, приговорили к десяти годам тюрьмы и пяти годам лишения всех прав. В Якутске у него остались жена и маленький сынишка.

Конечно, человеку, не владеющему языками, к тому же содержавшемуся в лагерях, невозможно было узнать так уж много о Германии, Франции, Англии. Но глаза-то никуда не денешь, особенно если они не застланы пеленой коммунистической пропаганды и принадлежат человеку умному, проницательному. Двенадцать раз его использовали на перевозке грузов, два раза фермер выпрашивал в подмогу. Так что возможность понять, как там относятся к рабочему человеку, у него все же была. Вот и рассказал об этом на свою беду знакомым в Якутске. О том, что нет там никаких колхозов, а людям живется свободнее и богаче, что мы работаем голыми руками, а там самую тяжелую работу выполняют машины.

В смертельной схватке двух монстров, двух могучих тоталитарных систем, считающих человека всего лишь винтиком, строительным материалом, никакого значения не имели судьбы каких-то отдельно взятых жалких, ничтожных Иванов и Фрицев. На ход войны могли повлиять только миллионы, десятки миллионов жизней, брошенных в ее жернова. Перед этими огромными, несметными массами кажутся крохотными войска Аттилы, Чингиз-Хана и даже Наполеона, насчитывавшие в своих рядах сотни тысяч. Сколько невинных жертв сгорело в пламени второй мировой, сколько потенциальных гениев было погублено, сколько жизней превратилось в пепел, не оставив следа, будто никогда и не приходили все эти люди в средний мир творить и плодить себе подобных. Не сохранились даже их имена.

С горечью и чувством невосполнимой утраты вспоминаю годы войны, отнявшей у нас самую прекрасную пору в жизни человека — годы юности и молодости. И в голове рождаются вопросы, стыдом обжигающие душу: за что? как живем сегодня мы, победители? почему, забыв о стыде и гордости, тянем руку за милостыней к побежденным? Мне кажется, немцы тоже задают себе подобные вопросы: за какие грехи народу был явлен Гитлер? во имя чего уничтожены миллионы людей?

Если б великие державы избрали в свое время мирный, демократический путь развития, не дали одержать верх шовинизму и национал-социализму, не ввергли весь мир в пучину войны, насколько бы ушли далеко вперед по пути прогресса и цивилизации?