Ганя Кузьмин

 

Передо мной лежит еще одно дело. Дело № 784, заведенное 8 августа 1950 года. Следствие продолжалось всего две недели. Двадцать второго августа уже был вынесен обвинительный приговор согласно пункту 1 статьи 58-10 УК РСФСР. Ганя Кузьмин... Всего-то двадцать лет было ему, только-только получившему специальность. Ему не дали сделать даже первый шаг во взрослую жизнь... Еще одна капелька в море жертв коммунистического режима. Еще одна человеческая жизнь. За что?

Я хорошо знал его. В первой колонии мы с ним попали в одну землянку. Это был робкий, чистый, болезненный юноша. Не осталось после него никакого следа на этой грешной земле — как будто и не рожала его мать никогда. Так пусть хоть эти строчки послужат ему памятью.

С только что полученным дипломом финансового техникума Ганя должен был вылететь в далекий Среднеколымск. Не было ни долгих сборов, ни проводов, некому было провожать сироту. Но, оказалось, его в порту ждали... Майор Сабардахов и лейтенант Блейдер произвели арест "опасного врага" советской власти прямо в аэропор-

 

ту с согласия и ведома министра МГБ Я АССР Зимина и прокурора республики Артемова. Судя по всему, едва ступив на якутскую землю в качестве прокурора, Артемов сразу же широко развернул подобную деятельность.

Привезли ошеломленного, совершенно сбитого с толку парня, и, не давая ему времени опомниться, майор Сабардахов и лейтенант Шаронов тут же устроили ему допрос. Из протоколов следствия видно, что Ганю подвергали допросу десять раз. В основном следствие вел лейтенант Шаронов, но время от времени к нему подключались майор Сабардахов и прокурор Кондраков. Ганя потом рассказал нам, как велось следствие. Допросы велись по одному и тому же знакомому нам сценарию: крики, мат, ругань, угрозы. В справке, выданной фельдшером внутренней тюрьмы лейтенантом медицинской службы Савиновской 9 августа 1950 года, ясно указано, что Кузьмин болен туберкулезом легких и лимфатических узлов. Тем не менее бугаи из МГБ и не думали давать поблажек худенькому потерянному мальчишке.

Первым же вопросом в лоб Шаронов и Сабардахов совершенно оглушили и без того растерянного паренька: "Вы арестованы за проведение антисоветской агитации. Расскажите более подробно, где, когда и при каких обстоятельствах вели антисоветскую агитацию?" Как говорится, сразу взяли быка за рога. Но какой же был Ганя противник им? Перед моим мысленным взором возникает такая картина: серая, гнетущая своей пустотой и нарочитой суровостью обстановки комната следователя. На высоком табурете посреди комнаты дрожит от страха бледный, худенький, слепой на один глаз паренек. А с двух сторон на него с матом наседают румяные, сытые, пышущие здоровьем и силой самодовольные чины госбезопасности.

— Признавайся, следствие располагает точными данными. Органам все известно. Признание облегчит твою участь. Если враг не сдается...

— Нет, я не враг, никакой антисоветской агитации я не вел.

— Мы знаем, что ты враг. Если не хочешь добром признаваться, другие средства применим. Нам разрешается все. С какими студентами жил? Разве с ними не разговаривали? Разве при этом ты советскую власть не ругал?

После нескольких часов подобных истязаний следователь, наконец, взял верх над ним, записал в протокол следующее: "Как таковой антисоветской агитации я не вел, но были случаи, когда среди студентов Якутского финан-

 

сово-кредитного техникума допускал антисоветские высказывания". Пока для следователя достаточно и этого. Главное, найти зацепку, а дальше — дело техники.

—  Я так не говорил. Я только сказал, что милицейская форма напоминает форму полицейского царских времен и что с колхозников слишком много налогов берут, — пытается защищаться испуганный неожиданным истолкованием собственных слов подследственный. Ведь и в мыслях не было, что, говоря так, он "допускает антисоветское высказывание"...

—  (Мат). Хула на милицию, клевета на колхозный строй — это антисоветская агитация! (Мат). Подпиши! (Мат).

Деваться некуда, пришлось ему подписать. А следователи знали: начало положено, теперь что бы они ни подсовывали — подследственный будет подписывать. Налегая со всех сторон, за десять дней выжмут из него какие угодно показания на себя, состряпают предъявление вины и отправят дело прокурору. Теперь-то мы знаем, что ни в одном цивилизованном государстве не допустили бы такого судебного произвола, такого наглого цинизма. У нас же плевать хотели на презумпцию невиновности, право на адвоката, а уж о правах человека и во сне не снилось.

За что так взъярились на Ганю разжиревшие на легкой и сытной работе молодцы из МГБ? В чем его вина?

Оказывается, в финансовом техникуме Ганя был художником редколлегии стенной газеты. В декабре 1948 года, готовя номер газеты, посвященный дню Сталинской Конституции, он ненароком облил краской портрет Сталина: "в момент оформления стенной газеты Кузьмин забрызгал красками портрет вождя советского народа и высказал злобные антисоветские измышления по его адресу" — вот и готов первый пункт обвинения.

В марте 1949 года в каком-то споре в студенческом общежитии он в сердцах сказал, что Жданов достаточно пожил-поел на своем веку, пусть умирает, даже Сталин умрет, когда придет пора: "в комнате 6 общежития вышеизложенного техникума среди студентов высказывался в антисоветской клеветнической форме в адрес вождя советского народа и одного из соратников" — второй пункт обвинения.

Весной 1950 года опять-таки в общежитии, когда разговор пошел о фильме "Падение Берлина", заметил, что слишком уж карикатурно изобразили Гитлера, неужели целых четыре года воевали с таким идиотом? "Среди студентов восхвалял главу фашистской Германии" — третья его вина.

 

18 июня 1850 года сказал, что хлеб из Якутии вывозят на запад, а к нам ввозят с запада, разве можно хозяйствовать так неумело и глупо? А когда кто-то спросил, какие колхозники нынче платят налоги, ответил: "Ты лучше скажи, что ничего не оставляют — не ошибешься". Четвертый пункт обвинения: "высказывался в антисоветской клеветнической форме в адрес Советского правительства и советского строя".

На суде, состоявшемся 8 сентября 1950 года, судья Петров, народные заседатели Арефьева (на нашем суде тоже была она), Белолюбская, прокурор Трофимов и даже адвокат Козлов общими усилиями вынесли приговор, сочтя нужным, даже необходимым упрятать Ганю Кузьмина на 10 лет в тюрьму и еще на 5 лет отнять все права. Значит, заведомо толкнули парнишку в пасть смерти, они не могли не видеть, что тюрьмы ему не пережить.

Как верить строкам из Сталинской Конституции, что "судьи независимы, подчиняются только закону", если в обвинительный приговор эти самые судьи просто-напросто переписали все, что записали следователи МГБ в обвинительном заключении, даже не удосужившись изменить хотя бы словечко.

Ганя признал себя виновным и на следствии, и на суде, как все заключенные, прошедшие по статье 58.

Признание или непризнание вины...

Это сейчас легко осуждать тех несчастных, сидя в теплой светлой комнате в безопасности, когда раны общества уже затянулись, когда уже мало осталось очевидцев и свидетелей тех времен, обвинять их в трусости или слабости.

Чего только не мог сказать в запальчивости восемнадцатилетний студент в горячке спора? Но разве можно было судить его за это? По совести ли это — бросать в тюрьмы детей за бездумные слова? В крайнем случае, допустимо сделать замечание, порицать, запретить. Но при коммунистическом режиме действовал совсем иной критерий: не смей пикнуть, не смей дышать без ведома. За неосторожные слова можешь поплатиться, подобно Гане Кузьмину, целой жизнью, светлой душой...

Две разные жизни, два разных понятия — система двух разных координат.

Нельзя судить о тех годах с позиций сегодняшнего дня, сегодняшних понятий.

Тогда все было иначе.

Сегодня даже ребенку ясно, что Ганя не виновен. А с точки зрения тогдашнего коммунистического режима —

 

он виновен настолько, что должен расплатиться десятью годами тюрьмы и пятью — лишения прав, т.е. должен стать изгоем, с которым даже заговаривать небезопасно.

Всеми силами и средствами коммунистический режим старался привить каждому, укоренить в его сознании твердую уверенность в том, что марксистско-ленинская теория самая окончательная, ленинско-сталинская партия самая справедливая, что уже построен социализм, строится коммунизм, СССР — "лучший из лучших миров". Органы МГБ, вооруженные силы партии, были созданы для устрашения маловерных, инакомыслящих. В такое время, в таких условиях свою вину твердо мог отрицать лишь убежденный противник коммунистического режима. Судя по архивным документам, таких встречалось единицы. В 1928 году в Якутии, с мужеством отстаивая свои позиции, погибли Ксенофонтов с товарищами. В России против ошибочно выбранного советской властью пути боролись Рютин, Раскольников. Но рыцари борьбы против коммунистов были истреблены уже в процессах тридцатых годов.

Большинство арестованных были вынуждены всячески доказывать свою невиновность перед советской властью, преданность коммунистической партии, солнечному вождю Сталину. Это была борьба за жизнь, за выживание. Все процессы тридцатых годов велись подобным образом.

Из дела Гани Кузьмина и всех причастных к его делу четко видно, что они тоже попались на эту хитроумную уловку.

Откуда болезненный якутский паренек без никакого жизненного опыта и обширных знаний мог почерпнуть сил и убеждений, чтобы стать противником режима, подобно известным противникам коммунизма с их несгибаемой волей и убеждением в своей правоте? Он тоже свято верил, что коммунистическая партия ведет нас по правильному пути, что наш строй — лучший в мире. И поплатился всего за несколько слов возмущения такими моментами жизни, которые ему просто не нравились. Поэтому и признал свою виновность, неправильность поступка. И более сильные ломались.

За год с лишним в землянке с покрытыми инеем и льдом стенами (это, несомненно, тоже приблизило конец жизни Гани) я близко узнал его.

Ганя даже ходил, качаясь от слабости, в основном лежал. Оживлялся, только когда мы все собирались вместе, охотно вступал в разговоры. Парень он был не совсем заурядный, очень умный, развитый.

 

Ганя рос сиротой, с малых лет испытал немало трудностей. Потому и рано повзрослел. Мать умерла в 1936 году, когда же в 1946 году умер отец, они остались вдвоем с братишкой. После Батаринской наслежной школы седьмой класс он заканчивал в школе № 2 в Якутске. Потом поступил в финансово-кредитный техникум, который закончил в 1950 году, был назначен инспектором центральной Колымской сберкассы. Короткая, полная лишений и нужд жизнь наделила Ганю слабым здоровьем и вдумчивым, аналитическим умом. Мы с уважением прислушивались к его словам. Особенно заинтересованно слушали его объяснения о неоправданно жестком отношении государства к колхозникам, чего он, как финансист, не мог понять и принять.

К пятидесятым годам стало ясно, что отдалились в необозримое будущее горизонты коммунизма, обещанного Лениным, дала трещину вера в насильно насаждаемую в жизнь России социалистическую теорию. С тем большей силой и фанатизмом коммунисты, используя средства массовой информации, начали массированную обработку умов. Целые мозговые центры с многочисленным штатом пропагандистов, ученых, писателей, деятелей искусств днем и ночью доказывали, что наступила эра коммунизма. Мало кто тогда мог выдержать такой идеологической атаки, не поддаться всеобщему гипнозу, сохранить способность трезво мыслить, иметь обо всем свое мнение, любое убеждение можно было втиснуть в душу, приуготовленную к его восприятию многолетним долблением. Мне кажется, одним из таких мог бы стать именно Ганя Кузьмин. Даже тогда он смотрел на все незамутненным чистым взглядом.

Его сокурсник, с которым Ганя вместе учился в техникуме в 1948-49 учебном году, дал такие показания в 1950 году при допросе в Нюрбе: "Я считал его студентом антисоветского настроя, в своих речах он всегда был непримирим с нашей жизнью и обществом. Всегда говорил очень агрессивно". Может, человеку, находящемуся во власти массового психоза, он на самом деле казался таким.

Хоть не со всей уверенностью, но Ганя все же предполагал, кто мог донести на него, кто мог быть осведомителем МГБ.

Сейчас коммунисты больше всего страшатся раскрытия всех их грехов в прошлом. Только коснись кто опасной для них темы — сразу в крик: "начинается охота на ведьм". Таким образом в тени осталось самое страшное злодеяние двадцатого века — уничтожение 40—60 милли-

 

онов человеческих жизней. Но, несмотря на поговорку "ворон ворону глаз не выклюет", как нельзя больше подходящую к Фемиде коммунистической, я уповаю на другой суд — суд народов мира, который когда-нибудь обязательно осудит это преступление. Когда читаю об оборванных в самом начале юных жизнях, не расцветших талантах, о тех чистых и восторженных детях, подобных Гане Кузьмину, кого только подразнили жизнью, как дорогой игрушкой, и отняли с такой же легкостью, лично у меня сразу же возникает вопрос: кто же виноват в этом?!

Судя по делу Гани Кузьмина, вроде бы все началось с показаний старшего налогового инспектора из Намцев, данных 21 апреля 1950 года. А 21 июня на допрос был вызван Дьячковский Василий Иннокентьевич. Потом в июне, июле и августе друг за другом были опрошены еще семь человек. Почему-то совершенно не упоминаются восемь студентов, с которыми Ганя учился и жил вместе: Кладкин В.М., Яковлев К.А., Стручков, Давыдов Е., Обутов Н.К., Попов И.К., Старостин И.К., Аргунов С.С.

К нашим делам следователи МГБ и не подумали подшить протоколы допросов тех, с кого не сумели выжать показаний на нас. Так что можно предположить, что эти ребята ничем не смогли "помочь" следователям.

Странно, что дело началось с Намцев. Если подумать, тут никак не могло обойтись без доносчика. Но кто мог быть в финансовом техникуме агентом МГБ? Судя по нашим собственным делам, агент МГБ, доносчик, получающий мзду за свою "опасную" работу, ни в одном деле не фигурировал. Но в целях той же конспирации он мог проходить и как один из свидетелей. Думаю, надеюсь, все равно когда-нибудь тайное станет явным и откроются имена этих оборотней. Пусть даже нас на этом свете тогда уже не будет.

Ганя Кузьмин так и не понял до конца сути коммунистического режима — не дали времени. Государственный репрессивный аппарат всей своей тяжестью навалился на одинокого парнишку, чтобы затух его ясный ум, в будущем представлявший опасность для режима.

Кто же был причастен к убийству Гани Кузьмина? Кто помог задуть еще одну искорку жизни? Постановление об аресте Гани Кузьмина написал старший оперуполномоченный МГБ лейтенант Блейдер, утвердил своей подписью министр МГБ ЯАССР Зимин, дал согласие прокурор ЯАССР Артемов. С произведенным майором Сабардаховым арестом согласились полковник МГБ Шило и помощ-

 

ник начальника следственного отдела лейтенант Васильев. Следствие вел лейтенант Шаронов. Помогал ему прокурор Кондраков. Свидетелями выступили девять человек: стар-щий налоговый инспектор Б.Г.Аргунов из Намцев, студент И.В.Дьячковский, старший бюджетный инспектор С.С.Афанасьев из Булунского района, старший бюджетный инспектор С.Н.Слободчиков из Усть-Майского района, студент Д.С.Слепцов, помощник бухгалтера Мархин-ского райпо Нюрбинского района П.В.Семенов, старший налоговый инспектор К.Н.Ефимов из Абыя, бухгалтер Оленекской сберкассы И.С.Евсеев, бюджетный инспектор И.Н.Платонов из Нижнеколымского района. Готовил материалы на него лейтенант Аманатов, судили народный судья Петров, народные заседатели Арефьева, Белолюбская, прокурор Трофимов, секретарь Колесова, адвокат Козлов, подтвердили приговор члены судебной коллегии Верховного Суда РСФСР Круглов, Котляров, Крапивин.

Какую силу собрал против беспомощного паренька репрессивный аппарат! Вот какой он был опасный враг.

Каждый из этих людей причастен к гибели Гани Кузьмина. Но сейчас кого из них обвинять? Наверное, многие из них еще живы. А Ганя Кузьмин давно уже превратился в прах, слился с родной землей. Интересно, кто-нибудь из них вспоминает с болью в душе об этом мальчике? Только один И.В.Дьячковский обратился с заявлением, и в 1990 году Ганя Кузьмин был реабилитирован. Таких людей, как Дьячковский, единицы, а пособников массовых репрессий было великое множество. Вот почему так упорно наше общество цепляется за старое, не хочет принять новое. Отсутствие покаяния — вот запущенная психологическая болезнь нашего общества.