Юные "бандиты"

В письме министра МГБ полковника Речкалова секретарю обкома С.З.Борисову есть такой пункт: "В 1945—46— 47 и 1951 гг. в г.Якутске были вскрыты и ликвидированы контрреволюционные националистические группы из студентов учебных заведений г.Якутска. На почве националистических побуждений участники их вели националистическую пропаганду, призывали к беспощадной борьбе с русскими, организовывали групповые избиения лиц русской национальности".

В 1945 году в Якутском педагогическом училище учился Д.В.Кустуров — известный сегодня в республике журналист. Он вспоминает о переводе учащихся Булунского педучилища в Якутское в связи с его закрытием. Заведующий учебной частью училища М.И.Романов произвел большую чистку, отчислив из училища многих ребят, в которых он якобы не нашел задатков и способностей к профессии учителя. Так вот именно из числа этих сельских юношей, неожиданно оказавшихся в столь голодное время на улице без определенного места жительства и занятий, и были арестованы многие по обвинению в организации шайки и драках с русскими. Неужели они, вчерашние дети тундры и тайги, были столь тяжко виновны, как утверждает полковник МГБ? Лично я сомневаюсь в этом.

Нескольких из этих "бандитов", заслуживших в качестве особо опасных по 25 лет тюрьмы, я видел собственными глазами.

После войны состоялся суд над "бандой Горохова". Из трех ребят, прошедших по этому делу, моим солагерником оказался Сеня Баишев. Помещен он был в другом бараке с "бытовиками" (уголовниками), но часто приходил к своему земляку Коле Саввину в наш барак.

Был он примерно наш ровесник, небольшого роста, но очень шустрый, веселый парнишка. Уже успел хлебнуть горя в алданских лагерях.

— Знаете, друзья, там было полно кавказцев во-от с такими носами и такими глазищами, — ловко орудуя пальцами, он демонстрировал, как выглядели поразившие его люди. — Там зеки пытались бежать в сторону железки. Пойманных беглецов во время развода ставили на железные бочки и заставляли кричать так, чтоб было слышно всем отправлявшимся на работу заключенным: "Не пытайтесь убежать! Дальше Нимныра дороги нет!"

— Никто не пытался обижать тебя там? — спрашивали мы.

— Нет, себя в обиду не давал, — говорил он. — Я понял одну хитрость, пользовался тем, что никто толком не имел представления, кто такие якуты. Большинство были людьми необразованными, темными, считали нас дикарями, таежными людьми. Так что вполне серьезно воспринимали мои угрозы зарезать во сне всех, кто осмелится обидеть меня. К тому же я "любил" рассказывать о привычной для каждого якута охоте на медведей и волков, о том, как я собственными руками добыл несколько зверей. Как ни силен человек, во сне мы все одинаково беспомощны, да и долго ли прокараулишься без сна? Поэтому никто не имел охоты связываться со мной.

Видимо, Сеня не врал: в первой колонии тоже не находилось желающих проверить его выдержку. Настолько он был отважен и независим.

При близком знакомстве не мог не понравиться каждому этот толковый, беззлобный парнишка, ничем не выделяющийся от других. Нет, пожалуй, было отличие — это его веселый, открытый нрав, неиссякаемый оптимизм.

До сих пор стоит перед глазами такая картина: студеное утро, мороз градусов под пятьдесят, туман. Около вахты приплясывает от холода плотная толпа сотен заключенных, закутанных во всевозможные лохмотья и тряпье. Надзиратели, конвоиры пересчитывают многократно, крики, мат. Душа стынет, кажется, из нее вытекает последняя капля теплоты и человеческого, уступая место темной ярости и чувству гнетущей безысходности. Только Сеня Баишев не унывает: в расстегнутом бушлате, надетом поверх телогрейки, выскакивает вперед, начинает бить чечетку. Мы обступаем его, смотрим угрюмо, но постепенно на самом дне души опять начинает теплиться что-то доброе, тихонько светиться...

Видать, стайку вот таких бесшабашных, голодных парней в расстегнутых телогрейках и завернутых валенках, наводивших шмон в техникумах, дерущихся не только с русскими, но и со всеми, кто заденет их, пытаясь изображать из себя "атаманов", превратили в организованную банду, раздув дело до бандитизма. Главарь их Горохов был убит в первой колонии. Получил удар ножом вместе со словами: "Вот твой должок", когда потребовал отдать долг у какого-то зека, отбиравшего пайки у других. Третьего же, кажется, Сыроватского, отправили в Иркутск, в Александровский Централ.

Вот так, из жизни и судьбы совсем еще юных парней кто-то смастерил очередную ступеньку к власти.

Еще ярче доказывает вымышленность проблемы, описанной в письме полковника МГБ, другой случай.

Перед самым нашим арестом была, оказывается, раскрыта еще одна, теперь уже "голиковская банда". Опять-таки три парня нашего возраста, приехавшие в город на учебу. Мне кажется, это был просто черный оговор. Может, и имели место драка, хулиганство, но никакими бандитами они не были. Может, просто не пришлись кое-кому по нраву их гордость, стремление давать отпор обидчикам? С Антоном Голиковым мы тоже сидели в одно время. Он недолго сидел в тюрьме, освободившись, жил на Алдане в одном наслеге с Афоней Федоровым. Долгое время работал председателем сельсовета, снискал уважение народа. Всегда старался поддерживать связь с нами, в журнале "Хотугу сулус" были опубликованы его искренние, очень добрые воспоминания об Афоне.

Больше никаких дел ни о каких контрреволюционных националистических группах якутского студенчества тех лет, о которых пишет полковник МГБ, я не обнаружил в их архивах.

"...Были вскрыты и ликвидированы..." Легко было говорить так очередному временщику, министру МГБ с "низшим образованием" (как утверждает он в собственноручно написанной автобиографии). А чего стоило это якутскому народу?

Может, я тогда был неопытен в жизни, не умел распознать истинную суть людей, излишне идеализируя их, но не встречал в тюрьме ни одного якута, о ком мог бы сказать: вот он должен был стать преступником — все были люди как люди. Даже в нескольких убийцах не увидел никакой психической аномалии, кроме решимости постоять за себя в любых условиях. Припоминаю только одного

бесцеремонного, чересчур нахального парня, которому тогда не придал никакого значения. Только теперь начинаю понимать, что, пожалуй, его цинизм, нахрапистые повадки, безудержная наглость и наплевательское отношение ко всем человеческим ценностям были предвестниками сегодняшней аморальности. Очень опасный гибрид безжалостности и дегенератства, воспитанный большевизмом, — логичный итог злоупотребления спиртным. Для новой породы преступников не существует никаких сдерживающих факторов, никаких моральных тормозов. Под винными парами они способны на все. Судя по сегодняшней криминальной хронике, большинство тяжких преступлений происходит в районах исконного проживания якутского народа, некогда славившегося своим мягким нравом и деликатностью. В первой колонии, все еще находящейся на том самом месте, большая часть контингента состоит из местных парней...

В тюрьме, да и после нее, я наблюдал один странный контраст. Люди доколхозных, довоенных поколений разительно отличались от современных своих сородичей. Они намного труднее привыкали к тюремной жизни, очень страдали, но оставались верны своей совести, широте натуры, не роняли достоинства. Поколение, выросшее уже в годы советской власти, было заметно мельче во всем, их тюрьма меняла очень быстро.