Каменщик

 

В городе Якутске на улице Дзержинского и сейчас стоит трехэтажное здание МВД. Каждый раз, проходя мимо, я поднимаю голову и вглядываюсь в левый угол его фасада - ведь моими руками выложен этот угол. Но не гордость наполняет сердце...

Строительство каменного здания около общей тюрьмы началось, когда мы сидели в тюрьме. Нулевой цикл был уже готов. Огородили территорию стройки высоким забором, поставили вышки, чтоб можно было выводить на работу заключенных. Наша бригада 58-статейников тоже попала в этот список. Руководил работами тоже заключенный из спецпоселенцев, инженер-литовец.

Настлав на бетонный фундамент толь, начали класть стены. Бетон таскали в тачках по дощатому трапу, кирпичи таскали на спине на специальных поставках.

Инженер отбирал наиболее, на его взгляд, ответственных, способных и дисциплинированных, ставил на угол. Я попал на угол фасада, видимо, довольно ответственный участок. Никогда в жизни не видевший каменной стройки, я вдруг стал каменщиком, выполнял работу, требую-

 

щую высокого разряда. Уголовникам такую работу доверять не стоило. Здоровенные хулиганы и убийцы таскали раствор и кирпичи, на другое они и не годились.

Когда забываешь реальное положение вещей и когда все в новинку, любая работа становится притягательной, интересной.

Каменщик, каменщик, в фартуке белом,

Что ты там строишь, кому?

Эй, не мешай нам, мы заняты делом,

Строим мы, строим тюрьму.

Каменная кладка мне очень понравилась. Ничего сложного в обмакивании кирпича в раствор и укладывании его впритык друг к другу не было. Главное, нужно укладывать ровно и прямо, как по линейке. Да и это несложно при старании. Но мне не захотелось ограничиться лишь укладыванием кирпича по подсказке инженера, захотелось узнать побольше. Попросил у инженера какой-нибудь литературы. Тот охотно одолжил книгу "Каменная кладка". Глядя, с каким интересом я погружаюсь в изучение методов каменной кладки, И.Н.Сорокин ободрительно воскликнул:

— Вот таких дотошных работяг побольше бы! В другом месте, в другое время из тебя вышел бы замечательный инженер-строитель!

Не знаю, какой бы вышел из меня инженер, но эти знания явно пригодились потом при кладке печки в домах в Чурапче.

Пожалуй, я был единственным из заключенных, кто так заинтересованно и добросовестно отнесся к работе. Инженер заметил меня, но чем он мог помочь, сам тоже заключенный?

Бригадиром у нас был краснощекий дородный уголовник. Не знаю, за что сидел, фамилия, кажется, Елизаров. Без всякого образования, зато имел самое ценное в тюрьме — луженую глотку, за что и поставлен был бригадиром. Так вот этому недоумку показалось обидным, что якуты, вместо того чтобы таскать тяжеленные тачки с раствором, стоят на легком участке наверху, велел мне отправляться за раствором. Если б он сказал по-человечески, я, привыкший слушаться старших, уступать другим, пошел бы без слов, но бригадир отнесся с таким презрением, как надсмотрщик к невольнику-негру, что я отправил его куда и следовало:

— Иди на ...!

 

Тюрьма кого хочешь озлобит и научит ругаться.

Не выдержав такой наглости какого-то сопляка, бригадир с топотом примчался наверх. Я тоже стал в боевую стойку, крепко держа в руке молоток, которым отбивал кирпичи. Пусть только ударит, думаю я, все лицо разобью молотком. "Меня здесь поставил сам инженер, не пойду на раствор. Пожалуюсь лагерному начальству на твое самоуправство", — говорю я, густо пересыпая речь матом. Бригадир тоже не отстает: "Я заставлю тебя слушаться, олень такой-сякой!"

На этот раз мы с бригадиром оказались один на один, никто снизу на помощь ему не спешил. Ударить он не решился, удалился в ярости, полдня валялся, завернувшись, в балке, якобы успокаивался.

Вечером по возвращении в зону я решил довести дело до конца: отправился к начальнику лагеря жаловаться. Застал там бригадира. "Вот этот человек чуть не избил меня, пытался столкнуть вниз со стены, обзывал. Я сюда не выслушивать мат и ругательства пришел, а отбывать срок", — говорю, сознательно повторяя наивные, глупые слова карантинного шофера. И с жалобой-то явился, чтобы отбить охоту впредь обижать меня: я умнее, образованнее уголовников и в борьбе за выживание должен напирать именно на это. Должен дать понять, что не буду спускать любую попытку задеть, найду управу, рассчитывая, что вряд ли они захотят получить повторные сроки, имея сроки поменьше моего.

К моему счастью, в то время наглого, безудержного во всем начальника колонии майора Мовчана сменил более человечный лейтенант Цуркан. Выслушав мою жалобу, он очень спокойно вынес резюме: "Материть, обзывать нельзя". Бригадир заартачился: "Подумаешь, будто мата никогда не слыхали. Если так, то я отдаю карточку, от бригадирства отказываюсь". Начальник ответил так же невозмутимо: "Тогда найдем другого".

Конечно же, Елизаров от бригадирства не отказался. В этом случае я, кажется, вышел победителем. Но Елизаров оказался злопамятным, как тот надзиратель-чушка, засадивший меня в карцер. В одно воскресенье он дал мне наряд вне очереди. Как раз в тот день на свидание приходила сестренка Еля, ушла вся в слезах, что ей не дали со мной встретиться, унесла обратно принесенную передачу. Увидев меня на работе в воскресный день, инженер выразил недовольство бригадиру: "Я ведь велел оставить его, зачем вывел?"

 

Дом все поднимался, со второго, и особенно с третьего, этажа просматривалась вся улица Дзержинского. С завистью наблюдал я сверху за вольными людьми. Уже узнавал ежедневно снующих туда-сюда учащихся девятой школы, работников МГБ, упрятавших меня за этот забор. Постоянно видел следователей Березовского и Филиппова, особенно старавшихся при моем допросе. Работники МГБ проходили мимо с таким важным, суровым и озабоченным видом, как и подобало людям, выполнявшим государственной важности дело. Теперь-то мы знаем, какое дело государственной важности они выполняли. Если б об этом тогда знали все, заклеймили бы люди их позором, не стало бы попадавшихся по 58-й статье. Людей губила неосведомленность.

Там же я однажды увидел однокашника своего по Чурапчинскому училищу Мишу Максимова. Поговорили: он с тротуара, я — со стены. Не знаю, как выглядело мое лицо, но у собеседника оно было таким страдальческим, может, от жалости.

А еще был случай побега с этой стройки. Солдаты с вышки не заметили, как русский паренек перемахнул через забор на тротуар. Но куда он мог убежать? — вскоре был задержан.

Достраивали здание уже вольные работники.

Великий Достоевский говорит: "Сама работа, например, показалась мне вовсе не так тяжелою, каторжною и довольно долго спустя я догадался, что тягость и каторжность этой работы не столько в трудности и беспрерывности ее, сколько в том, что она — принужденная, обязательная, из-под палки". Работа в неволе, рабский труд — это действительно было тяжело.