Любовь не знает преград

Каждое посещение девушек так волновало, с ними словно врывалась веселая, свободная студенческая жизнь. Когда представлял себе, что вот они доедут до Сергеляха, вольются в шумную толпу молодых людей, становилось невыносимо тоскливо в смрадной, заиндевелой землянке. Непрерывный надрывный кашель умиравшего от чахотки старого хохла, безногость якута Данила, вечное занимание уборной из-за геморроя "придурка" нашего барака русского Сергея — все становилось так противно, хотелось выть.

Томление молодого тела в длинные ночи...

Но все равно отношение нашего поколения к любви, к девушке ставлю намного выше примитивного, слишком упрощенного отношения к ней сегодняшней молодежи. Для нас любовь была чувством светлым, высоким, чистым и прекрасным. Мне кажется, и чувствовали мы глубже, красивее, искреннее. Недавно прочитал в газете признание одного молодого человека, с гордостью ведущего счет десяткам "попорченным" им девушкам. Чем отличается такой человек от собак, скота? Нет, мы любили иначе. Боялись пальцем коснуться любимого человека, считали его чистым и хрупким, как хрусталь, старались поддерживать отношения, не оскорбляющие ничем эту его чистоту. Я горжусь такой любовью моего поколения, его чистой романтикой, искренностью отношений. Обоготворение девушки, преклонение перед ней во все времена было долговечнее, сильнее и прекраснее!

Яну я заметил еще в Чурапчинском педучилище, когда ей было шестнадцать, а мне девятнадцать. Но впервые поцеловались мы с ней только в пединституте, жаркой и темной ночью на скамейке около одного из старых деревянных домов, некогда стоявших на месте сегодняшнего каменного здания университета. Наши чистые, невинные отношения прервала тюрьма. Рассказывали, когда Яне сообщили "добрую" весть о моем аресте, у нее от волнения пошла носом кровь...

Как только меня перевели в первую колонию, она при-

шла на свидание. Мы с ней постоянно переписывались, Яна хранила все мои письма, несмотря на опасность. Приведу лишь одно письмо.

"Передо мной на столе лежит твоя фотокарточка — смотрят на меня до боли знакомые черты. Умолк голос диктора - бьют куранты 24.00. Значит, кончился еще один год, зачеркнув из моей жизни 365 суток и ничем не изменив мою судьбу. О, сколько пережито и передумано, сколько испытано и выстрадано! Яна, из всей немудреной моей молодости останутся светлым пятном теплого воспоминания годы дружбы с тобой и все, что лучшее, благородное — стремление к высшим идеалам, пылким воображениям и глубоким рассуждениям, — были связаны с тобой и с твоим именем, хотя сегодняшнее положение вещей нас уносит все дальше и дальше друг от друга.

Помнишь ли ты тот весенний вечер и ту нежную зареву, какой был облачен горизонт, приветствуя невинную дружбу молодости... Зачем воспоминанием лишним травить существование...

Как будто, дорогая, сомневаешься в счастье? Действительно, многое зависит от самого себя. Но никогда не забывай печальный наш пример — имеются обстоятельства непредвиденные и не зависящие от человека. Жизнь — не розово-малиновая, как рисуют в романах, она и не похожа на примитивное школьное представление о ней, а нечто другое. Яна, мне как-то всегда казалось, что ты хочешь слишком многого... Говорят, для человека истинное счастье, когда он довольствуется малым. Конечно, последнее зависит от потребности его, потребность, в свою очередь, зависит вообще от культурного уровня индивида. У тебя очень много хорошего, но ты о некоторых из них сама даже не подозреваешь и не ценишь. Боясь не оказаться в положении необъективного ценителя, я не могу продолжать дальше...

Говоря о себе, я приведу слова одного гения: "my soil is dark". Прочти этот стих, поймешь мое душевное состояние. В эти минуты на тебя смотрю, о тебе думаю. А ты навряд ли вспомнила обо мне хоть раз. Но где бы я ни был, куда бы ни выбросила меня волна жизни, ты думай обо мне, как о человеке, который питает к тебе самые искренние и теплые чувства.

На этом пока. Долго и долго целую, дорогая. Василий. 1 января 1954 г. 35 м. первого".

Из Яниного письма: "Здравствуй, Вася! Письма твои идут очень долго, и теперь я не уверена, дойдет или нет это письмо.

Какие же изменения прошли за это время? Сдали экзамены, довольно неудачно, т.к. по астрономии получила сначала "3", несмотря на то, что к ней готовилась очень долго. Но, видимо, чем больше учишь, тем меньше знаешь. Конечно, так не должно быть, но поневоле приходишь к такой мысли. Ну, остальные сдала хорошо. Затем пересдала и в результате получила стипендию, таким образом, вполне удовлетворена... На каникулы ездила домой и отдохнула в полном смысле слова: читала, спала и ела. Родители живут хорошо. Правда, отец болеет, принимает глюкозу, мама тоже сильно похудела. Ну, в общем, хорошо...

У нас скоро опять экзамены, сдаем 5 предметов, все довольно трудные, а затем госэкзамены. Распределения еще не было. Определенного желания нет. Егор лежит в клинике, в прошлое воскресенье ходила туда, настроение у него бодрое, сколько-то прибавил в весе. Экзамены сдал хорошо. Но он, наверное, пишет тебе.

Вот, Вася, все новости. Думаю, Вася, о тебе постоянно, даже больше, чем надо. Так хочется поговорить, и поневоле пожалеешь о прошлом..." Последняя страница письма потерялась в первой колонии...

В наше время еще не совсем растерялись моральные устои якутского народа. Тогдашняя школа очень строго регламентировала отношения между мальчиками и девочками. "Записочник", "этот мальчик дружит с девочкой" или "эта девочка смотрит на того мальчика" звучали как оскорбление. Педколлектив зорко следил, чтоб девушки и парни соблюдали дистанцию, чуть что — сразу принимались строгие меры. Конечно же, такой запрет мешал естественному, нормальному развитию чистого, только зарождающегося чувства. Иногда поневоле приходишь к мысли: не влияние ли того чрезмерно пуританского школьного воспитания — слишком большой процент холостых мужчин и женщин среди якутов, задержка демографического роста?

Как старый учитель, могу сказать: нельзя запрещать любовь в пору, когда юность достигает зрелости.