Былое, милое...

 

Счастливы годы

Золотые дни,

Как вешние воды

Промчались они...

 

Город моего детства Зайсан утопал, в зелени у подножия трех склонов Алтайских гор. По середине его струились прозрачные воды звонкоголосой горной речки Жиманай.

Этот не умолкающий ни днем, ни ночью поток реки делил город на две социально различные части; с одной стороны селились мирные люди, обыватели; с другой - квартировала военно-казачья часть. Как я теперь понимаю, первые просто жили, а вторые охраняли их покой и рубежи российской империи. В нашем Зайсане содержался в совершенстве благоустроенный парк. По воскресеньям и праздникам в парке играл воинский духовой оркестр. По аллеям, усыпанным желтым речным песком, чинно прогуливались мирные граждане, военные с дамами, кавалеры с барышнями. На зеленых парковых лужайках резвилась молодежь, дети... Покой и благодать царили вокруг...

В городе были школы - русские и татарские, церкви, мечети. Были у нас богатые скотоводы, крупные торговцы кожей, шерстью, фабриканты, своя интеллигенция, бедняки, сироты и люмпен-пролетарии.

 

На чем держалось общее благополучие и жизненные устои народа? Я полагаю, в первую очередь, на религиозной морали. Думаю, что не ошибусь, если стану утверждать, что девяносто пять процентов людей искренне верили в Бога и жили по канонам церкви и мечети. Между двумя религиями существовало как бы негласное соревнование в благочестии. Так богатые мусульмане по Корану честно вносили свой «Зекат» - 7 % от доли своего дохода в пользу бедных и сирот. В мечети был Совет, куда входили мулла, муэдзин и староста от народа. Делили эти поступления между нуждающимися. Особо богатые мусульмане делали свои дополнительные взносы на развитие и благоустройство города.

Для порядка в Зайсане был полицейский участок. На службе в нем состояло несколько полицейских. Горожане относились   к ним вполне почтительно и с уважением.

Два слова по поводу грамотности. Меня раздражают напыщенные официозные эпитеты типа «Безграмотная Россия». Наша страна в начале века по уровню грамотности была не ниже, чем иные европейские страны. Например, в Зайсане подавляющее большинство населения было грамотным, что позволяло вести горожанам вполне цивилизованную, культурную жизнь.

Это удивительно, но даже часть люмпенов, несмотря на разгульную, ленивую жизнь, была достаточно грамотна; более того, среди них встречались очень образованные люди, начитавшиеся различной политической литературы.

Почему я берусь так смело судить об уровне жизни всего города? Отец мой — Ахмедзаки Ахтямов — был муллой. Он построил в Зайсане величественную мечеть, женскую и мужскую школы, был предпринимателем, имел небольшой кирпичный завод, в совершенстве владел арабским, татарским и неплохо русским, казахским языками. Дважды совершил паломничество к святым местам мусульман в Саудовскую Аравию Мекку.

В школах Зайсана мой отец преподавал основы мусульманской религии, татарский язык.

Моя родословная прослеживается с конца 17 века: прадед отца происходит из казанских булгар, и был он потомственным служителем ислама, а моя мать — из татарских мурз, феодалов Габдулжаббаровых. Старший сын отца Ибрагим

учился в русской гимназии Семипалатинска, одна дочь, Зухра, в русской средней школе, четыре дочери имели высшее образование. Двое из них учились в Бейруте. Все они преподавали в школах литературу, татарский язык, математику и русский язык. Сестры мои, как и отец, были просветителями, демократами. Одна из них, Масрура, преподавала в средней школе Коканда, принимала деятельное участие в становлении советской власти. В 1923 году во дворе школы ее зарубили басмачи.

Отец мой по натуре был жалостливым, добросердечным человеком, всегда сочувствовал несчастным, угнетенным. В Зайсане он каждую неделю по пятницам отправлял в тюрьму заключенным г. Казань, 1910 передачи, понимая, что тем самым облегчает их участь. При всем этом, отец был деятельным, деловым, активным человеком. Вставал в шесть утра, совершал омовение, надевал чистое белье и шел на утренний намаз (молитву) в мечеть. После намаза оставался в мечети в окружении желающих и рассказывал им об истории Ислама. После вечернего «ашхае намаза» он оставался в мечети и говорил уже на бытовые темы.

Отец обслуживал в городе и округе свадьбы, похороны, праздники: днем преподавал в школах, после обеда проводил в своей конторе деловые встречи, связанные с кирпичным заводом, стройками, торговлей, разбирал корреспонденцию, писал ответы на письма. Постоянно в его контору приходили горожане с деловыми предложениями, за помощью, советами.

 

В доме у нас была довольно большая библиотека.

Отец выписывал религиозную и художественную литературу на татарском, арабском, русском языках, вел переписку с писателями и поэтами. Он постоянно следил за поступлениями в татарскую библиотеку современной литературы и учебников... Как я теперь это оцениваю с высоты лет, он был вполне современным общественным деятелем и просветителем не только ислама, но и культуры и науки.

Как и каждая зажиточная семья, мы держали лошадей. Для меня отец купил двухлетнего скакуна. Его воспитывали специально для меня, да и сам я постоянно холил коня и ухаживал за ним. С трехлетнего возраста скакуна я ездил на нем верхом, а позже, зимой мне запрягали моего коня для выезда в маленькие легкие сани. Седло, сбруя, уздечка и нагайка были кожаные, инкрустированные серебром.

У отца был свой любимец прекрасный конь Турат. Его он купил в-молодости жеребенком, выкормил и воспитал. Как сейчас помню: это был чудо конь - стройный, красивый, сильный; быстроногий бегун не раз спасал отца от волков и бандитов. Турат признавал и подпускал к себе троих — отца, ухаживающего за лошадьми в нашей конюшне дядю Ваню и меня. Я, даже без уздечки, мог вскарабкаться на его спину и ехать куда угодно, направляя его легкий бег рукой...

Во время штурма города красный командир не смог поймать Турата в нашем дворе и, пригрозив отцу оружием, вынудил его оседлать коня. Однако далеко он не ускакал. Конь тут же взвился на дыбы и сбросил нежеланного всадника на землю. Опозоренный честолюбивый «кавалерист» выстрелил в коня, обозвав его «Белогвардейской сволочью!» и ранил его в заднюю ляжку. Долго наш бедный Турат ходил с кровоточащей раной, но выжил, вся наша семья переживала, видя страдания животного...

Любовь и страсть к лошадям у меня врожденная, вероятно, в генах от далеких предков, да и отец бредил лошадьми не менее. Он был знатоком и отличным наездником, его беззаветная любовь к Турату немалое свидетельство тому.

Удивительно, по утрам, как только я переступал порог двери во двор, сразу из далекой конюшни раздавалось приветливое ржание Турата и ему вторил мой юный верный скакун по кличке Булат. Какое все-таки удивительное чутье было у него! Через

 

ворота, дворы, не видя меня на таком расстоянии. Эти чудо-создания природы любят и помнят ласку, добро и любовь к ним как ни одно другое существо.

А какие призы я брал по праздникам на своем скакуне! По городу шла добрая молва о наших успехах.

В Троицке у хозяина кумысной дачи, в юные годы я объезжал полудиких молодняков из табуна, лихо участвовал в бегах и даже брал призы. Как-то в командировке в Москве, в один из выходных я был на ипподроме. Облюбовав на беговой дорожке скакуна, сделал на него ставку и выиграл на удивление «штатным игрокам» немалую сумму. Меня и по сей день не покидает любовь к этим милым животным. Я с увлечением коллекционирую альбомы, фото и марки с изображением породистых коней-рекордсменов.

 

Уровень жизни и культуры нашей семьи в то время можно предположительно определить по сохранившейся фотографии моей старшей сестры Фатимы. Муж ее был фабрикантом, имел текстильные фабрики в Коканде. В 1920 году он с двумя сыновьями гимназистами эмигрировал, спасаясь от "триумфального шествия советской власти", и следовавших вслед за этим репрессий, а сестра Фатима осталась в СССР одна. Позже Фатима окончила юридический факультет Среднеазиатского государственного университета и работала юристом-адвокатом.

Брат отца Хафиз был зятем и управляющим купца 1-ой гильдии миллионера Казани Галькеева.