Глава 8. Уплывшая касса

 

Кассиры в Ухтпечлаге были анекдотическими фигурами. Сами премиальное вознаграждение выписывали, сами и выдавали его.

Бывало, не окажется в кассе мелочи, - а для заключенного и двугривенный дорог, ведь вся-то получка от двух до десяти рублей, - так я эту мелочь выплачивал либо папиросами высшего сорта «Зефир» - 6 копеек штука, либо английскими булавками.

- Да мне твоего «Зефира» не надо! Я некурящий.

- Сдай в ларек.

- Пока туда доберусь - поломаю. Не примет. Дай лучше булавками.

- Пожалуйста, мне все равно.

В кассе лежат три сотни булавок, по пять копеек штука. Они - как деньги «внутреннего рынка». Ларечник, по договору со мной, при выдаче выписок, принимал их по той же цене. Таким образом, финансовые затруднения Судостроя с разменной монетой были преодолены.

Сделали под кассу жестяной сундучок с крохотным замком, а хранить его негде.

Кругом воров да мошенников хоть отбавляй. Одним оком в премиальную ведомость глядишь, а другое с кассы не спускаешь. Мало ль фокусников! Запустят пятерню, а тебя под суд за халатность. Сундучок заманчивый. До десяти

 

тысяч набиралось, да на такую же сумму облигаций займа Второй Пятилетки.

Но сыскал под кассу место. Укромное и надежное. За стенкой, под кроватью у начальника Судостроя Маслехи, рядом с другой семейной утварью. Иной раз и замок не закрыт, все равно, ни копейки не пропадало.

Однажды, все-таки, перетрусил. Летом 1933 года - Судострой тогда работал в шести километрах от Чибью - пошел я вдоль Ухты на Радиевый промысел рассчитаться с партией лагерников, отправленных туда этапом с верфи. Иду каменистым бережком, поросшим густым лиственным лесом, подмышкой коробка из-под халвы с деньгами, что-то около двух тысяч. Иду и не думаю, что вокруг всякие люди шляются. Укокошат и следов не оставят. Не лезли в голову такие мысли. Уж больно хорошо было вокруг. И зеркальная поверхность Ухты, и птички, и узкая тропинка в прохладной тени, и таежный воздух, распирающий грудь.

Пришел на промысел. Куда там нашей верфи. Действительно, предприятие! Со всех сторон проложены к гигантским бочкам деревянные трубы, а по ним журча бежит радиоактивная вода из буровых скважин! Десятки каких-то зданий, еще не готовых. Лаборатории. Изолятор. Городок, а не концлагерь. Всюду кишат люди. Тысячи. Однако разыскал своих. Честь честью рассчитался. Обменял на валюту булавки, которые на этой бирже не котировались, проверил остаток - 860 рублей и сунул его обратно в коробку.

Возвращаюсь прежней дорогой и вижу у берега плотик из четырех бревен, а на нем трава. Чего, думаю, ноги мозолить! Поплыву. Течение быстрое, к вечеру доберусь. Надо мной не каплет... Отчалил. Сунул коробку в изголовье, прикрыл травой. Лежу на спине, плыву и любуюсь июльским небом. В голове разные лирические мысли копошатся. Невольно проникаюсь благодарностью к лагерному начальству за доверие к нашему брату-арестанту. Следователь - тот определенно негодяй и сукин сын, запрятал меня по пустякам на десять лет, - а Мороз и Берзин, начальник финансового отдела, славные люди. Тысячи мне доверили. И я их за это ни на копейку не обжулил. Как-то и не думается вовсе, что дело совсем не в том, хорош Мороз или нет, а в том, что на Судострое больше некому доверить кассу. Не ставить же кассиром техника по постройке барж! Или растратчика. В те годы в Ухтпечлаге был большой голод не только на специалистов и вольных, но и вообще на грамотных людей.

Убаюканный мирным течением воды и мысли, я задремал. Вечерняя прохлада реки, прознобив, разбудила меня. Также, как днем уходили назад берега с таежным лесом, так же чист и тих был воздух.

Я повертелся набок. Но что это?!. Мать честная! А где же коробка? Туда, сюда, - нет коробки. Что делать? 860 рублей! За пять лет не отработаю. А позор! Что подумает Маслеха, как посмотрит уполномоченный 8-й части! Скажут: растратил, а теперь на потерю ссылается. Даже в пот бросило.

Взгляд пытливо исследует поверхность реки. Вон там, сзади, что-то непонятное. Не то щепка, не то обрубок. А может она - коробка? Я, как был, соскочил в мелководную и холодную Ухту и, разбрызгивая воду, побежал навстречу приближавшемуся предмету, забыв про плот. Так и есть! Она! Коробка! Сердце замирает. Не пустая ли? У сонного выкрали, а потом порожнюю бросили в реку. Я судорожно срываю крышку. Ура! Целы! Во сне, значит, сам столкнул ее в воду. Ну и ну! Была бы история!

Простота у нас в те годы была поразительная. Кассу проверяли раз в три месяца. Заранее предупредят: «Приготовьтесь к ревизии кассы». Вот тогда я и начал бегать, как ошпаренный. Сердце мягкое, - пораздашь под расписки кому

 

десять, кому двадцать рублей, а потом сам упрашиваешь: «Не подводите! Верните хоть для ревизии!» Но ничего - обходилось.

Заглянешь, бывало, в Кожвинский кооператив, а туда как раз конфеты привезли.

- Почем?

- Четыре двадцать за кило.

- Сколько в двух ящиках?

- Тридцать два килограмма.

- Беру. Вот 134 рубля 40 копеек. Выпиши счет Судострою.

В другой раз макароны подвернутся или мясные консервы. Тоже закупаю. В кармане на эти случаи всегда есть деньги.

По закону, кожвинский кооператив не имел права продавать лагерю продукты. Он получал их для своего населения, а не для арестантов. Однако блат ломал все законы. Заведующий кооперативом отпускал нам сладости и съестное, а мы ему китайский чай и трикотажные изделия и папиросы из фондов вольнонаемных и спецпереселенцев.

Такими «комбинациями» улучшалось питание на Судострое. Каждую неделю из ларька отпускались выписки за наличный расчет сверх лагерных ларьковых фондов. Разумеется, все эти финансовые манипуляции по кассовой книге не проводились. Зачем копать себе яму? Сдашь, например, конфеты в ларек, а через три дня получаешь оттуда деньги -134 рубля. Счет на клочки. Ведомость на отпуск конфет тоже. Поди докажи, что тут антигосударственная товарообменная операция Судостроя с Кожвинским кооперативом! Да и кто пойдет стучать! Тут никакой политики не было.

Таким же незаконным путем закупали оленей. Надо сказать, что в декабре из самоедской тундры стада оленей перегонялись за сотни километров, в район истоков Кожвы. Тут и зима была мягче, чем в тундре, и оленьего моха больше. Весь декабрь по Кожве шли эти стада, оставляя за собой плотно утрамбованную дорогу и густое испарение от десятков тысяч тел животных.

По этой части подвизался помощник Маслехи - Болеслав Павлович Козловский, управляющий делами «Красного Треугольника» в Ленинграде, тоже отбывавший пятилетний срок за халатность.

- Михаил Михайлович! Поезжайте в Кожву, купите пять... нет, шесть литров спирта. Завтра проходит последнее стадо. Надо запасаться мясом.

На другой день Козловский отправлялся с литровкой к оленеводу стада, остановившегося на дневку вблизи верфи.

Возвратившись поздно ночью, Болеслав шепчет:

- Уломал на пять штук. Туши нам, шкуры ему. Давай пять литров ...

Так за 18-рублевую литровку мы «покупали» целого оленя в 50 килограммов, который, по государственной цене, стоил не меньше 40 рублей.

Оленеводы состояли на службе: стада были государственные, и только спиртом можно было согреть сердца. По всему северу существовал государственный запрет на продажу спиртных изделий оленеводам. Местное население каралось тюремным заключением за перепродажу им спирта. Вот мы и воспользовались выгодной конъюнктурой, по дешевке обеспечив себя и всю верфь олениной. Вышло, в среднем, по килограмму на человека. При месячной норме Ухтпечлага в 1800 граммов мяса на человека, этот килограмм являлся хорошим подспорьем. Олени были государственные, мы — тоже. Надо же было как-нибудь крутиться!.. Лагерник дороже оленя. Новый олень подрастет за год,

 

а нового заключенного целых восемнадцать лет ждать! Нет, мы определенно защищали государственные интересы!..

Через месяц, выплачивая премвознаграждения, я удерживал с каждого по сорок копеек.

- За что вывертываешь?

- За оленью рагу. Получал?

- Конечно. А когда еще дадут?

- Весной. Когда оленей в тундру погонят. Понял? ...

Но до весны многое изменилось. Я уже не был кассиром. Пришла категорическая директива ГУЛАГа: снять заключенных с этой должности. За кассу села жена Маслехи.

У вольных поджилки перед законом дрожат сильнее. Связь с Кожвинским кооперативом прекратилась. На верфи подтянули пояса.