Глава 19. «Буржуев» привезли

 

По вязкой осенней дороге из Усть-Усы к Усинскому пересыльному пункту Воркутпечлага плелся новый этап. Тут заполнят на него лагерные «паспорта» (формуляры и карточки), установят категорию трудоспособности, научат рассчитываться и стоять в строю, а, главное, прогонят через вошебойку, от которой подохнут завозные вши, чтобы освободить место лагерным, Через неделю разошлют кого куда, глядя по возрасту и здоровью: молодых и сильных - в шахты и в лес, хилых - в лагерные сельхозы.

 

Оставив в покое таблицы, мы вышли на крыльцо нашего транспортного отделения, примыкавшего к воротам пересыльного пункта.

-Давай, подтягивайся! Не отставай! - неслись знакомые возгласы конвоя. - Тут с вас жир-то спустят!

«Московские», - подумали мы вначале, но, услышав незнакомую речь, догадались - «Балтийцы».

- Вон на того посмотрите, Михаил Михайлович, который в кожаном пальто. Какой товар, какой покрой, а? Сразу видно: заграничная работа. Пожалуй, и за две тысячи не купишь.

Ну, не поднимайте цен, Игнат Андреевич! Бьюсь головой, что пальто завтра же сплавят в Усть-Усу и отдадут за три сотни. Не забывайте - в четвертом бараке ожидают отправки пятьдесят уголовников. Шпана не пропустит такого редкого случая. Ночью с этапа аж перья посыпятся. Пусть простится с пальто...

- Ах, какая шляпа! Чистый фетр! А фасон! Вот бы такую для мужа. Михаил Михайлович, душенька, вы в лагере живете. Сходите в этапный барак, спроси те, может, этот гражданин согласится продать ее. Я готова дать все, что угодно: деньги, масло, сахар. Такая шляпа!.. Обещайте, сейчас же обещайте!

- Вероника Александровна! - с укором отвечаю я жене нашего юрисконсульта, бывшего заключенного. Откуда вы взяли, что я занимаюсь такими делами? В этой области не специализировался. И наклонившись к ее уху, тихо добавил. - Кто ж о таком «деликатном» поручении говорит во всеуслышание?! Экая вы неосторожная! Ладно. Приготовьте фунт масла и буханку белого хлеба. Устрою, хоть и не люблю этих комбинаций. Не ваши бы пирожки для меня...

Я опять отошел к перилам.

Этап, с нашей точки зрения, выглядел, действительно, по-буржуйски: сколько хороших пальто на меху, шерстяных костюмов, желтых солидных ботинок, кожаных перчаток! Какие изящные чемоданчики! На некоторых, правда, уже висели потрепанные советские «семисезонки», на одном из-под коверкотового пальто предательски выглядывали наши ватные шаровары. Товарообменные операции с додачей буханки хлеба начались... От этапного пайка с непривычки волком взвоешь и с радостью за ломоть хлеба стянешь с себя последние брюки. Кончились, видно, балтийские жиры. Рады и советскому хлебушку.

Ворота пересылки закрылись. Этап прошел. Мы снова сели за работу. Никому и в голову не пришло обменяться друг с другом своими мыслями, навеянными приходом людей из другого мира. Все мы были старые лагерники, умудренные опытом, как можно меньше делать глупостей. У каждого своя голова на плечах и за всех кричит в бараке радио: «Население Балтики восторженно встретило приход советских дивизий. На многотысячных митингах в Таллине, Ковно, Риге приняты приветственные резолюции вождю народов товарищу Сталину»... Хватит с нас! «Не любо - говорят - не слушай, а врать не мешай»...

В этапном бараке некуда стряхнуть вошь. На полу под столом - всюду расположились «буржуи», обмениваясь первыми впечатлениями от знакомства с практическими успехами нового для них строя.

Знакомая картина! Бывал в этаких передрягах! Осторожно переступая через людей, добрался до цели. Владелец шляпы на корточках, прислонившись к столбу, дожевывал остатки хлебного пайка, разостлав на коленях носовой платок, чтобы крошки не сыпались на пол. Во время оно так поступали ради чистоты, а тут с иным расчетом - не растерять бы крох. Этапный паек хлеба в этом 1940-м

 

году урезали до 400 граммов, а с голоду он всякому кажется еще меньше. Вот люди и дрожат над каждой крошкой.

«Шляпа» заметив, что я неспроста остановился, поднял на меня глаза:

- Вы говорите по-русски?

- А что вам угодно? - с легким акцентом спросил он.

- Откуда вас привезли?

- Из Латвии. Ригу знаете? Из Риги.

«Шляпа» замолк, углубившись в охоту за крошками. Делал он это «технически». Сжав между пальцами первые крохи, он прижимал их к новым, и те прилипали к ним. Хлеб был мягкий и вскоре «шляпа» подобрал все остатки. Операция «приема этапной пищи», как официально называют завтраки и ужины, закончилась. Обедов в лагере не заведено, в обед надо работать!

- Долго ехали? - начал я прерванный разговор.

- Шесть недель. А почему вас это интересует? Кто вы?

Пришлось удовлетворить справедливое любопытство, смешанное с опасением: «а не агент ли?»

- О, я старый лагерник! Через три месяца исполнится десять лет.

Лед недоверия таял.

- Десять лет?! И выдержали?

- Как видите. Мне удалось.

- А другим?

- Кому как. В конторе при крепком организме можно привыкнуть.

- А на общих работах?

- Там несколько труднее, - слукавил я.

- Вы как думаете, неужели нас продержат по десять лет?

- Я оглянулся. Все окружающие с какой-то робкой надеждой смотрели на меня, будто мой ответ может укрепить веру в жизнь или заглушить ее. И снова я сознательно слукавил:

- С какой стати?! Вас взяли только в порядке предосторожности. Укрепят в Латвии новое правительство, организуют все на советский лад, а тогда распустят и вас. Как долго ждать? Ну, два, может, три года? - кто знает? Вас же не застигли с оружием в руках?

- Что вы?! Мыслимо ли?! С оружием?! Нас в постелях застали, оттуда и забрали...

- Ну, тогда определенно недолго ждать свободы...

Я вновь оглянулся. Как наивны, если не сказать - глупы, все порядочные люди! Поверили! По печальным лицам пробегали отблески внутреннего оживления. Вот также точно когда-то верил и я, что мой срок только на бумаге. Еще семь лет назад надежда сопротивлялась трезвому разуму. Отчасти, может быть, именно поэтому я еще и жив. Пусть же и они утешаются ею!

- По вашему внешнему виду у нас заключили, что вы капиталисты, буржуи, как говорят здесь.

- Ах, какой вздор! Среди нас не наберется и десяти собственников. Одна интеллигенция: врачи, адвокаты, архитекторы, инженеры. Богатые до прихода вашей армии убежали в Германию, либо уплыли в Швецию.

- Выходит, что рабочих и крестьян НКВД не трогало?

- Это вам так кажется по составу нашего этапа. Рабочих и крестьян отправи ли с другими эшелонами. Сказали, что едут на поселение вдоль какой-то новой железной дороги на севере, но точно никто не знает.

 

- Ну, это отсюда недалеко. Всего в ста двадцати километрах. Там, действительно, строится новая дорога, и открываются поселки высланных с Запада. А за что же трудовой- то народ в вагоны заперли?

- За то же, за что и нас. Одни в «Крестьянском объединении» состояли^*, другие хотели восстановить социал-демократическую партию, закрытую Ульманисом. Думали...

- Когда много думают, мало толку выходит, - прервал я. - Тут перед вами проходил этап западных украинцев - галичан, в котором находился один помещик со своим батраком. Спрашиваю батрака: ну, как, мол, доволен ты советской властью? «Ничего, говорит, власть подходящая. У богатых землю отняла и бедных ею наделила. На собрания нас зовет, голосовать просит. Одного не понимаю: почему пану дали три года, а мне восемь? Хоть бы поровну, не так бы обидно. «За что же восемь лет?» - спрашиваю. «Да собрание, - отвечает, - у нас было. Приехал на танке красный оратор и давай расхваливать советскую жизнь. Всего-то, мол, вдоволь, всюду техника, всюду машины, тракторы, работать легко и радостно, и у вас, мол, так будет. А я возьми, да и скажи: - «Нам, говорю, передавали, что у вас ничего нет и нечем даже паразитов бить». «Мы их, - отвечает, трактором давим!» «Ну, народ и поднял оратора на смех. Тот опомнился и насчет гребешков стал объяснять, что их-де в достатке, и что он не понял. А вечером меня и взяли»... Вот видите, какие бывают случаи. Помещик молчал - три года, батрак спросил невпопад - восемь лет... У вас есть еще время присмотреться и приспособиться к новым условиям. Учитесь не попадать впросак. Лагерь - хорошая школа. Умудрит каждого. Старайтесь, пока вас не разослали по отдельным командировкам, защищать друг друга, не-то через неделю лишитесь собственной одежды.

- Неужели администрация отбирает?

- Нет! Администрация действует в рамках закона. Она грабежами не занимается. А вот уголовники, те не пропустят случая. Тут их рядом с вами целый барак.

- Что же делать?

- Проявить стойкость. Пустить силу против силы.

- Мы же не хулиганы, чтобы драться!

- Иных средств нет.

- А если пожаловаться администрации?

- Бесполезно. Пока будут разбираться да отыскивать воров, все вещи уже очутятся за лагерем. Попробуйте, наконец, обменять вещи на продукты. По край ней мере, хоть что-нибудь да получите за них.

Возвращаясь, за углом соседнего барака в темноте ночи я заметил шушукающихся уголовников. «Бражка» не спала и вела «организационную подготовку», распределяя «роли». Я уж по личному опыту Покчи и соловецких этапов знал, как это произойдет. Зайдут в полночь в барак пятеро с ножами в руках и тихо скажут: «Не бойтесь. Лежите. Не тронем. Мы только осмотрим...» и в полной тишине общего страха начнут шарить, отбирая все, что им понравится. А у дверей двое, с ножами, как стражи НКВД, зорко следят за малейшим движением. Пусть-ка кто посмеет пикнуть? Через час уголовники скроются, а их подручные, мелкие воры, нагруженные ограбленным, перелезут через забор и к утру

 

вернутся из Усть-Усы с деньгами, водкой и «жратвой». Комендатура получит свою часть.

Жалобы? Одна комедия! Только в обед начнут бесплодные обыски. Все следы уже заметены. Где нужно - подмазано, кого приметили, того уже в лагере нет. Техника лагерных грабежей достигла высокого искусства. Каждый это знает и потому молчит. Двадцать процентов уголовников держат под террором восемьдесят процентов морально-чистых людей. Три процента уголовников - «блатари» держат в слепом повиновении и страхе остальные девяносто семь процентов преступного мира. Ну, чем не копия большевистского государственного строя? Не так ли политбюро держит в подчинении партию, а партия с НКВД - в страхе всю страну?

 

- Уважаемые сослуживцы! - говорю я в бараке. - «Бражка»-то готовит налет на новеньких.

- Ну и пусть. Какое нам дело! За нас никто не вступался! - раздались голоса.

- Да и следует их расшерстить! - послышался из угла голос дневального, уфимского башкира-колхозника: - Ишь, как разодеты! Буржуи! - с какой-то ненавистью, будто выплюнув, крикнул старик: - Двадцать лет ели, пили и носили, что понравилось, а мы в лаптях спину гнули!

- Какие тебе «буржуи»? Там почти такая же интеллигенция, как мы здесь.

- «Такая же!» - криво ухмыльнулся десятник по заготовке дров Корюшкин. - Когда ты носил такое пальто или костюм, или ботинки, как у них? Впрочем, ты, ведь, тоже одного с ними поля, - заграничный, китайский, оттого и заступаешься. Мы такой одежды и во сне не видели! «Интеллигенция»! Мы - да, интеллигенты, но советские, скромные. Держится на плечах костюм, не разъезжается - и миримся. А у них роскошь. Они о себе думали, а не про то, как мы живем. Не жаль! Не жаль! - выкрикнул с каким-то внутренним огнем обычно угрюмый Корюшкин.

Я понял: поднялась желчь бедности против достатка. Стал на ноги тот конек зависти, на котором прикатил Октябрь, с его комитетами бедноты и вооруженным рабочим контролем над хозяином. Старое, старое нержавеющее оружие натравливания одних на других! Вот ведь как долго держится в людях! Третий десяток лет!

Кое-кто, может, и вступился бы за новеньких, но все молчали. Большинство нашей интеллигенции - я это чувствовал без слов - в душе презирая, ненавидя большевизм, вместе с тем, не питало симпатии к своим коллегам из иного мира.

Наступившее тягостное молчание прервал голос с койки инженера Буртасенкова.

- Ложись-ка лучше спать, Михаил! Без нас обойдется. Знаешь, я сегодня немножко «зарядился»^* в Усть-Усе, у знакомой зырянки. Ну, приласкал ее легонько... Скучно. «А вы, - говорит она мне, - эту нынешнюю партию в контору-то не сажайте! Жирны, как боровы! Пускай, говорит, попробуют наших морозов, да на шей работы. Морды-то, как в театре - буржуйские, и одеты, как в картинках не сыщешь. Я, кричит, четыреста трудодней заработала, в грудях молока для ребенка нет, и всю жизнь маюсь, а они у себя, видно, лишь танцевали и с девками лапались. Чего такую погань возят? Что они тут наработают? Только корми их!.. » Видишь, как народ рассуждает? Ложись, да обдумай это на койке.