Глава 10

СНОВА В ТУЛЬСКУЮ ДЕРЕВНЮ

 

«САНИТАРНАЯ ЛЕТУЧКА»

 

После отъезда отца наша жизнь в Туле какое-то время оставалась прежней, за исключением царившей в семье скуки и ожидания чего-то нового. Письма отца, приходившие из Барятина, читались моей матерью вслух всем домашним. Его жизнь, снова в деревне, вызвала у детей большой интерес, и нам очень хотелось как можно скорее туда поехать. Отец писал о семье фельдшера, в которой старший сын Володя двенадцати лет, мой ровесник, отлично помогал своей матери по хозяйству, толковый, послушный и трудолюбивый мальчик. Это еще более заинтересовало нас и усилило желание скорее ехать в Барятино.

В ноябре 1919 г. было решено, что мы, трое братьев, в сопровождении нашей младшей няни Груши поедем к отцу, а мама, сестры и Надежда Сергеевна пока останутся в Туле. Но легко сказать — поехать. Поезда ходили только товарные, битком набитые, ехали и на крышах вагонов. Однако эту трудность удалось преодолеть. В нужном направлении на Ефремов, куда уже подбирались войска Деникина, из Тулы направлялся санитарный поезд, называемый «санитар-

 

ной летучкой». Поезд состоял из двух десятков товарных нагонов (теплушек) и предназначался, очевидно, для быстром перевозки раненых красноармейцев с линии фронта. Начальником «летучки» был некто Мирошниченко-Харченко — человек лет сорока, на вид сумрачный, молчаливый, но, как выяснилось потом, добрый и вполне порядочный.

Пас с вещами поместили в одну из таких теплушек, где уже находилось около десяти красноармейцев и военный врач по фамилии Каплан. Все эти люди нас очень радушно приняли. Грузились мы в присутствии начальника поезда, который сообщил Каплану, кто мы есть и где нас надлежит высадить. Хотя мне до революции приходилось с матерью несколько раз ездить в вагоне 1-го класса в Москву, это путешествие в теплушке обещало быть куда более заманчивым. В ней с двух сторон были установлены нары, посередине стояла железная печка, а кругом скамьи для сидения. Ехать нам следовало до станции Караси, которые были в ста двадцати верстах от Тулы. Казалось, ехать предстояло по его несколько часов, но в действительности путешествие наше продлилось без малого двое суток.

Поездка эта хорошо запечатлелась в памяти у нас, всех братьев, и у Груши на долгие годы. На печке варили картошку, которую ели с аппетитом с конопляным маслом. Пили морковный чай без сахара с хлебом, было очень вкусно. На каждой станции поезд стоял подолгу, а станций от Тулы до Карасей было десять: Криволучье, Приезды, Шат, Оболенская, Дедилово, Узловая, Жданка, Товарково, Малевка, Волово. Мы подружились с солдатами и доктором, время проходило незаметно. Вероятно, все бы обошлось благополучно, если бы не случилась беда — кончились дрова, а на улице зима. В теплушке стало холодно и неуютно. Доктор Каплан отправил одного красноармейца к начальнику поезда попросить дров, но тот возвратился ни с чем.

 

Тогда все тот же энергичный доктор скомандовал на первой остановке взять с пути деревянные снегозащитные щиты. Солдаты приказание выполнили молниеносно, притащив в вагон несколько щитов. Их тут же начали ломать, печурка снова раскалилась, и в вагоне воцарилось тепло. Но мир не без злых людей. На большой станции Узловая кто-то, видевший, как красноармейцы тащили щиты, донес об этом политкому¹, который не замедлил явиться к нашему вагону вместе с начальником поезда. Политком — молодой человек с прыщеватым лицом, в военной шинели, перетянутой портупеей, на которой висели револьвер и шашка, — произвел на нас неприятное впечатление.

— Кто старший? — крикнул он резко.

— Я, — ответил Каплан.

— Кто вам дал право расхищать железнодорожное имущество?

Здесь едут дети доктора Раевского — начальника Барятинского медпункта, дрова кончились, я же не могу заморозить детей.

— Вы ответите за это! — продолжал кричать политком.

Каплан не сдавался, настаивая на своей правоте, а политком все более горячился, угрожая арестом и совсем для нас непонятным термином: «красным террором». Тут в защиту Каплана вступился начальник поезда, приняв часть вины на себя. Он говорил, что не успел в Туле запастись дровами и не рассчитывал, что будут такие большие задержки в пути. Но политком не унимался и грозил расправиться с Каштаном.

Неизвестно, чем бы кончилась эта неприятная история, если бы, на наше счастье, к политкому не подбежал какой-то военный, потребовавший его срочно в здание вокзала. Очевидно, переданное известие для политкома было важ-

 

 

нее сожженных щитов, так как он быстро, почти бегом, имеете с этим военным двинулся к вокзалу. Вскоре поезд тронулся, и мы постепенно успокоились, хотя в глубине души боялись, что злой политком сделает какую-нибудь неприятность доктору.

Наступил вечер вторых суток в пути, мы подъезжали к станции Волово, следующая наша — Караси. Готовимся к выгрузке, ждем станции, но что-то долго ее нет. Ночь, поезд остановился, раздвинули дверь вагона, доктор кричит: Какая станция?» Ответ: «Разъезд Турдей». «А Караси когда?» — «В Карасях не останавливались». Вот это номер, надо выгружаться. Спрыгнули с вагона красноармейцы и вытащили нас с вещами. Пошли в маленький домик к дежурному по разъезду. Тот объяснил, что в Карасях поезд не останавливался из-за опоздания, но отсюда до Барятина ближе, чем от Карасей, всего восемь верст. Но в Карасях нас ждала подвода, а здесь ничего нет, к тому же ночь. Дежурный отвел нас в просторную комнату, там на двух столах мы трое легли спать, а Груша дремала на лавке. Утром пришла другая подвода уже в Турдей, и мы тронулись в долгожданное Барятино. Как было приятно ехать в санях мимо наших родных тульских деревень, с которыми мы два года как расстались.

Подъезжаем к медицинскому пункту, и у дома врачей пас встречает отец. Его сразу не узнать, отпустил бороду, как у дяди Вани. Уезжая из Тулы, он почему-то не взял бритву, и пришлось отпускать бороду. Входим в дом — тепло, стены бревенчатые. Суетятся две женщины: старшая — Ксеньюшка и молодая рябая девица Маша. Подают картошку со шкварками, такая вкуснота. В доме четыре жилых комнаты, но одна пока занята матерью бывшего врача. Она болеет, и за ней ухаживает Ксеньюшка. Нам пока выделили одну комнату, другую занимает отец, а третья — столовая.

 

БАРЯТИНО И ЕГО ОБИТАТЕЛИ

 

Село Барятино расположено на обоих берегах речки Турдейки — правого притока реки Красивая Меча. В описываемое время оно охватывало четыре деревенские слободы, барскую усадьбу, преобразованную в совхоз, и медицинский пункт. Большая часть села располагалась на правом берегу реки. На высоком левом берегу находились две слободы: Заречная и Свистовка. На правом берегу к усадьбе с одного конца примыкала так называемая Поповская слобода, где стояла церковь, а напротив нее располагались в один ряд несколько добротных домов. Наибольший из них, с пристройкой, в которой размещалась лавка, принадлежал купцу Алексею Чернову. Хозяин накануне революции умер, в доме оставались жить его жена, взрослый сын Николай, его двенадцатилетняя сестра Шура и младший брат Юрий. Кроме семьи Черновых, в их доме жил кум хозяйки — солидный молодой мужчина с длинными красивыми усами — Иван Александрович Родионов.

Остальные дома принадлежали священнику, дьякону, псаломщику и другим лицам, прислуживающим в церкви. В самом конце слободы особняком стоял большой дом богатого крестьянина Андрея Константиновича Каленикина, служившего до революции у помещика Филиппова винокуром... Винокуренный завод, располагавшийся на территории барской усадьбы, в нашу бытность в Барятине бездействовал.

К каленикинскому приусадебному участку примыкала территория медицинского пункта, занимавшая площадь около полутора гектаров. На ней размещались три деревянных одноэтажных дома, примерно одинаковых размеров. В одном из них находилась амбулатория, в другом жил врач, а третий занимала семья фельдшера, точнее, фельдшерицы, у которой муж-фельдшер служил в Ефремове —

 

уездном городе, расположенном в сорока верстах от Барятина. Фельдшерицу звали Зинаида Николаевна Чучелова, мужа ее — Михаил Иванович (он по настойчивой просьбе моего отца вскоре был переведен на службу в Барятинский медпункт), у них было двое детей: Володя двенадцати лет и Милочка — десяти. Вместе с семьей Чучеловых жили две сестры Зинаиды Николаевны.

Здешнюю барскую усадьбу преобразовали в совхоз, как это тогда называли: «культурное хозяйство» или просто культура». «Это кто такой?» — «Васька культурный, его отец на культуре работает!» Так же говорили: «заведующий культурой» или «счетовод культурный», «слесарь культурный» и т.д.

В деревянном, довольно ветхом барском доме размещалась контора «культурного хозяйства», а другие приусадебные постройки были заняты школой, квартирами служащих, учителей и политкома. Надо отдать справедливость, весь персонал «культуры», в том числе и политком (вначале, короткое время, некто Котов, а затем Петр Андреевич Белов — руководитель нашего детского драмкружка), были приятными и радушными людьми. Моего отца они все искренне почитали, а с нами, детьми, всегда были добры и ласковы.

Усадьбу окаймлял полукругом большой парк, через который проходила проезжая дорога. Часть парка от дороги тянулась по задам Поповской слободы и почти вплотную подходила к территории медпункта. Здесь росли молодые деревья и кустарники, между которыми проходила тропка. Мы постоянно по ней бегали в совхоз играть с «культурными» ребятами в бабки и лапту. Часто они приходили к нам, гак как ровная террасовидная площадка медпункта была очень удобным местом для игр.

Все эти подробности я описываю, чтобы привязать к ним события, происшедшие за период менее двух лет, но оставившие тяжелый след в жизни нашей семьи.

 

Итак, мы приехали в Барятино к отцу, где все ново и пока непривычно. Отец сразу же установил порядок дня: утром вставать в семь часов и мыть шею холодной водой. Мы с этим мытьем дошли до того, что начали употреблять воду со льдом, на что папа, улыбнувшись, сказал: «Ну, уж это, кажется, излишне, достаточно просто холодной водой» Вслед за умыванием была утренняя молитва, потом завтрак при свете тогда еще керосиновой лампы. Позднее из-за недостатка керосина в доме появились светильники, или, как их называли, «копчушки», с лампадными фитилями, которые укреплялись в пузырьках из-под лекарства. С такой копчушкой, держа ее в руке, отец перед сном читал.

Кроме медицинского персонала, существенным лицом среди служащих медпункта был сторож — работник Никита Дмитриевич, живший в собственном домике на окраине территории медпункта. У него были жена и двое детей: девочка и мальчик.

Барятинский медицинский пункт подчинялся Богородицкому уездному здравотделу во главе с Болотовым. До революции тот был пастухом и образование имел в объеме сельской школы. Однако он был, по-видимому, неглупый человек и держался скромно при общении с людьми, стоявшими выше его по уму и образованию. Отец вообще ценил таких людей, простых деревенских мужиков, обладавших житейской мудростью. Болотов, в свою очередь, очень уважал отца, не подчеркивающего своего превосходства над ним. Я как-то спросил отца: «Как может пастух быть заведующим здравотделом, ведь он ничего не понимает в этом деле?» Он ответил: «Что же делать, такое теперь время. В Ефремове, например, заведующий — фельдшер, тоже плохо».

На второй день нашего приезда утром пришел Володя Чучелов и пригласил меня пойти с ним на почту. По дороге он мне беспрерывно рассказывал о всех достопримечательностях Барятина и его обитателях. Тут же я узнал, что у А.К.Каленикина где-то зарыто в земле одиннадцать бочек

 

спирта и что неоднократно к нему приезжала милиция, делала обыски, но ничего найти не смогла.

Все барятинские «столпы», такие как Каленикин, мельник Звягин, заведующий совхозом, учителя, не говоря уже и персонале медпункта, с большим почтением относились к моему отцу, и каждый старался оказать ему какую-нибудь услугу. Хорошие отношения с влиятельными людьми облегчали его тяжелую и беспокойную службу на медпункте. Наряду с амбулаторным приемом больных и трудной административной работой отцу приходилось ежедневно, уже вечером, а иногда и ночью, совершать выезды в соседние деревни для оказания скорой медицинской помощи. Если таковая требовалась в самом Барятине, то он ходил пешком от одного больного к другому.