Глава 18

ПЕРВЫЙ ГОД ВТОРОЙ ПЯТИЛЕТКИ

 

НАЧАЛО КВАРТИРНОЙ ТЯЖБЫ

 

До нового, 1933 г. мы прожили в квартире тети Вари вполне благополучно. Наш мальчик развивался, подавал надежды. Я в самом начале 1932 г. оформлял в профкоме карточки на свою семью, и как же смеялась моя жена, когда на одной карточке увидела надпись: «Раевский К.С». Ведь К.С. только недавно минул год. Я вспомнил, как мама рассказывала о семье своей сестры Анны Ивановны Хвостовой, у которой старшего сына Колю со дня его рождения прислуга называла не иначе, как Николай Сергеевич. В нашей семье не существовало такого обычая.

Было это, вероятно, в феврале. Сосед Артемов зашел к нам и вручил повестку в народный суд. Тесть Юрий Дмитриевич Урусов, узнав об этом, попросил знакомого адвоката выступить за нас на судебном процессе. Мне еще не приходилось присутствовать на суде, и я был очень взволнован. Когда суд вышел и все встали, а потом сели, кто-то зачитал заявление Артемова, требовавшего выселения «лишенки» Калачовой Варвары Дмитриевны (хотя она

 

была подлинной хозяйкой квартиры, но как «лишенка» не имела права ею владеть) и незаконно проживающих в квартире ее родственников Раевских: меня, жены и годовалого сына.

Судья, весьма неприятного и непрезентабельного вида полуграмотный мужчина, начал задавать мне стандартные вопросы: где я работаю, кем, когда и почему въехал в эту квартиру и так далее. Я довольно робко отвечал. Судья на мгновение замолк, и вдруг Артемов громко заявил:

— Граждане судьи! Раевский — племянник министра Хвостова и генерал-губернатора Евреинова!

Я обомлел! Откуда Артемову известны эти «порочащие» меня данные, вдобавок неверные? Хвостов, муж моей тетки Анны Ивановны, никогда не был министром, а Евреинов, если и был губернатором, то отнюдь не генерал-губернатором. Я сразу растерялся, ведь не буду же я доказывать судье, что Хвостов был не министр, а начальник департамента, а Евреинов не генерал-губернатор, а просто губернатор. Да если бы я это сделал, то ничего хорошего не получилось бы. Поэтому я просто сказал: «Это неправда». Судья дал слово адвокату. Тот произнес несколько дифирамбов в мой адрес как научного работника, имеющего научные труды, вспомнил о малолетнем ребенке, но, несмотря на его убедительные слова, «разоблачение» меня Артемовым взяло верх. Суд вынес определение: «Выселить», — и было добавлено, что Хвостов является дядей Раевского.

Сидевшие в зале обыватели, преимущественно женщины, явно выражали мне сочувствие и сетовали, почему я так скромно себя держал, когда все данные в мою пользу, а этот враль меня оклеветал. Адвокат не терял надежды на выигрыш в следующей инстанции — в областном суде, пока решение нарсуда района будет приостановлено.

 

ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА С ОТЦОМ ПАВЛОМ

 

Мне часто приходилось заезжать в ВЭИ по делам нашей магнитной лаборатории, а иногда — чтобы навестить своих друзей. В начале 1933 г. Павел Александрович Флоренский совместно с Г.Я.Арьякасом работал над темой «Оптические методы исследования электротехнических материалов». Я как-то зашел в фотолабораторию, где раньше работал, и застал там Павла Александровича, занятого спектрографом, тут же находился Арьякас. Оба встретили меня радушно, расспрашивали о моей работе в университете.

Я интересовался жизнью семьи Флоренских. Старший сын Вася, мой близкий друг, в это время был студентом третьего курса геолого-почвенного факультета и, как я знал, более всего желал после окончания вуза заниматься минералогией и петрографией. Все маленькие дети Павла Александровича, с которыми я любил забавляться, уже были школьниками. Я обещал в ближайший выходной день приехать в Сергиев, теперь переименованный в Загорск, чтобы повидаться со всей дорогой мне семьей.

Но мне не довелось приехать в Сергиев. А в конце февраля Павел Александрович был арестован и, как потом стало известно, приговорен коллегией ОГПУ к десяти годам заключения в одном из сибирских концлагерей. Позже мы узнали, что он оказался в Сковородине и работает на мерзлотной станции. Я тогда не имел никакого представления о вечной мерзлоте и мерзлотной станции и поэтому не мог себе представить, чем там мог заниматься Павел Александрович. Но не так долго оставалось мне ждать того дня, когда самому придется работать на другой мерзлотной станции. Там я много раз буду вспоминать Павла Александровича и услышу о нем от очевидцев-мерзлотников, работавших в Сковородине.

Когда я прощался с отцом Павлом, у меня не было никаких предчувствий, что это последнее свидание. Да и после

 

его ареста я не сомневался, что мы еще увидимся. Слишком много хорошего было связано у меня с этим необыкновенным человеком и его семьей. Но оказалось, что эта встреча была последней. С оставшимися же в живых членами семьи Флоренских я до сих пор встречаюсь.

ЕРМОЛОВСКИИ ТЕАТР

 

Со студией имени М.Н.Ермоловой я был связан с середины двадцатых годов. Одними из первых ее студентов были мой двоюродный брат Михаил Унковский и его будущая жена Эда Урусова, на младшей сестре которой, Лёне — Елене, я потом женился. В студии занималось немало талантливых студентов. К ним в первую очередь относились Унковский, Урусова, Макшеев, Лекарев, Харитонов, Иванов, Дзыга, Смирнова, позднее В.С.Якут (народный артист СССР) и еще много других хорошо мне знакомых актеров и актрис, из которых я хочу назвать Аркадия Дрожжина, Жоржа Бахтарова, Верочку Левит, Ларису Орданскую, Веру Леоненко, Мариану Хорошко. Все они были милые люди, жизнерадостные, полные надежд на будущие успехи, а пока молодые, обаятельные и неунывающие, вопреки всем трудностям жизни.

Несмотря на одаренную группу артистов, развитие студии как театра шло медленно, и многие другие студии, родившиеся позднее, опередили талантливый коллектив ермоловцев. Вначале им не везло с художественными руководителями. Первые три были артистами Малого театра: Ярцев, С.В.Айдаров и Костромской. Последний как будто подтянул труппу. Студия давала в Москве передвижные спектакли в клубах и гастролировала по стране. Иногда на отдельном классном вагоне солидно смотрелась надпись: «Гастроли московского Театра-студии имени народной артистки республики М.Н.Ермоловой». Провожали отъезжаю-

 

щую труппу с цветами, а осенью встречали, все было по-домашнему, провожающих всегда было много, но театр пока не рождался.

Но вот Костромского сменил артист театра Революции (теперь Театр имени Маяковского) М.А.Терешкович, в прошлом подвизавшийся в Театре Мейерхольда. Казалось, он вовсе не соответствует духу Малого театра, на сцене которого выступала такая великая актриса, как М.Я.Ермолова. Однако Терешкович, не подражая никому, как большой художник, чутьем определил путь, по которому он поведет вверенный ему талантливый коллектив. Для пробы он поставил одну или две коротких современных пьесы, поменял роли у артистов, занятых в старой постановке драмы Шиллера «Коварство и любовь», и некоторое время выжидал. Прошел, если не ошибаюсь, один театральный сезон, а в самом начале второго сезона Терешкович поставил «Бедность не порок» Островского. Это было рождение Театра имени М.Н.Ермоловой.

На третьей неделе постановки спектакля, шедшего пока по клубам, впервые заговорили об этом ранее захудалом театре. Заглавную роль Любима Торцова блестяще играл Михаил Унковский. Хороши были и остальные исполнители: Гордей Торцов — Лосев, Митя — Харитонов, Любовь Гордеевна — Леоненко.

Если «Бедность не порок» можно назвать рождением театра, то следующая постановка пьесы того же Островского «Последняя жертва» показала, что театр созрел и находится на правильно выбранном пути. Выдуманная Терешковичем сцена игры в карты была поставлена с таким большим художественным чутьем, что намного увеличила успех спектакля. Я рассказывал об этой маленькой сценке в лагере, в кругу писателей и артистов. Известный драматург и художник М.Д.Вольпин по окончании моего рассказа произнес: «Молодец Терешкович».

Две почти безмолвные роли в этой сцене сыграли выше всех похвал Унковский и Якут. Заглавные роли — Юлии

 

и Флора Федуловича — отлично сыграли артисты Тамара Смирнова и Александр Иванов. Премьера «Последней жертвы» проходила в здании Театра имени Моссовета. Александр Иванов одной репликой вызвал бурю аплодисментов. На спектакле присутствовали: от правительства — А.С.Енукидзе, от литераторов — Демьян Бедный, а от театральных деятелей — режиссер МХАТа В.Г.Сахновский. Вскоре Театр имени Ермоловой получил стационарное помещение на Елоховской улице.

Я смотрел еще два спектакля, поставленных Терешковичем по пьесам современных авторов: «Бойцы» Ромашева и «Чудесный сплав» Киршона. Комедия Киршона, довольно глупая и с научно-технической точки зрения безграмотная, благодаря искусству режиссера и прекрасной игре артистов имела большой успех у зрителей. На премьере присутствовал автор, вышедший после занавеса к публике вместе с артистами. После спектакля Киршон пригласил исполнителей ролей своей пьесы к себе, сказав: «Я приглашаю вас, друзья, чтобы вы посмотрели, как живет советский Шекспир». Через четыре года «советский Шекспир» был расстрелян как «враг народа».

В 1935 г. я покинул Москву и поэтому не видел последующих постановок М.А.Терешковича. В 1936 г. этот талантливый режиссер скоропостижно скончался от инфаркта. В театр пришел Н.П.Хмелев вместе со своей студией. Театр сохранил имя Ермоловой, но уже с иным направлением.

В 1937—1938 гг. лучшие силы прежнего Ермоловского театра — М.С.Унковский, Н.А.Макшеев, Э.Ю.Урусова, Бахтаров — были арестованы и осуждены на длительные сроки заключения. Унковский, Макшеев и еще несколько ермоловцев погибли в лагерях. Театр остался и живет до сих пор. Состав труппы, естественно, обновился, появилась талантливая молодежь и, говорят, есть интересные спектакли, но я никогда не забуду старых ермоловцев.

 

МОСКВИЧИ ПОДТЯГИВАЮТ ПОЯСА

 

В большой коммунальной квартире старого дома в Кривоарбатском переулке между двумя пожилыми людьми происходил такой разговор:

— А помнишь пивную против часов?

— Ну как же! А телячьи отбивные в «Праге»?

— Конечно! А папиросницы от Моссельпрома?

— Да! Я, правда, больше любил старушек в белых чепцах с лоточками, наполненными разными конфетами и шоколадом, помнишь, они всегда стояли на Арбатской площади у кино «Художественный»?

— Еще бы не помнить! Сейчас как бы хорошо таких конфет к чаю, а мы хлебаем чай без сахара. Все это было, было в блаженные времена НЭПа!

— Да, представь себе, всего каких-нибудь четыре года, и куда же это девалось?

Так говорили два коренных москвича пожилого возраста в 1933 г. Молодые хотя и помнили, о чем они говорили, но не тосковали по утраченному благополучию. Призывы партии и правительства, исторические речи товарища Сталина вдохновляли юношей и девушек тех времен, готовых идти по призыву партии на любые жертвы. А поэтому все невзгоды воспринимались ими как явление временное. Впереди — светлое будущее, и все молодые верили в его скорое осуществление.

В Одоеве открыли дом отдыха Союза писателей в барском доме в Николо-Жупине, и мне вроде сулили дать путевку, но потом отказали. Мы сняли вместе с Унковскими дачу в деревне Власовке близ станции Болшево по Щелковской ветке. Договорились с одной хозяйкой покупать у нее два литра молока для Юры Унковского и нашего Кирюши, прозванного Типочкой. У него появилась новая няня, пожилая, горбатенькая, к которой он быстро привык и, наверное, полюбил. Она же его обожала, но держала в строго-

 

сти, лишнего делать не позволяла, и он ее слушался. На дачу на все лето поехала моя мать, которая теперь без внука дня не могла прожить. А мы с Лёной регулярно приезжали под выходные дни и отпуска свои на этот раз провели на даче. Помню, много грибов было в то лето, и няня любила их собирать, потом жарила с картошкой.

Трудно было, голодно, но как-то перебивались. Сестра Елена работала переводчицей у американских инженеров, один из которых проектировал мост через Волгу у Нижнего Новгорода. С его помощью она попадала в Елисеевский магазин, куда были прикреплены иностранцы. Его называли по-английски Store (Store — магазин, склад (англ.)). Домработница Саша в квартире моей матери часто говорила сестре: «Вы бы, Елена Петровна, сходили в сто, авось, чего-нибудь бы прихватили». На самом деле в Store было всего в изобилии, но выдавались продукты по норме и записывались в специальную книжку, которую имел каждый иностранец. Поэтому моя сестра могла пользоваться этим магазином строго ограниченно. Сын же наш, будучи под опекой бабушки (моей матери), был обеспечен всем. Все, что покупала моя сестра в Store, шло на его пропитание.

Жизнь на даче в то время была без всяких удобств. Готовить еду надо было на керосинках, при полном отсутствии керосина на месте. Его приходилось привозить на электричке, опасаясь штрафа, так как провоз горючего в вагоне строжайше запрещался. Но как же быть? Не иначе, как хорошо упаковать и везти в вагоне. Так и возили, как и все дачники.

В СУДЕ

 

Обжалование решения народного суда по поводу нашего выселения из квартиры в Кропоткинском переулке не привело к желаемым результатам. Областной суд утвердил ре-

 

шение первой инстанции. Мой брат Михаил в то время посещал семью жены Демьяна Бедного в Доме на набережной и в один из ближайших дней, после решения областного суда, рассказал Вере Руфовне об исходе нашей тяжбы. Она позвонила по телефону председателю Президиума Областного суда Смирнову и вкратце рассказала ему о нашей беде, попросила, если это возможно, облегчить нашу участь. Ничего не обещая, Смирнов предложил одному из нас прийти к нему на прием.

На этот раз, чувствуя поддержку «сверху», я пошел на прием к председателю, захватив с собой только что вышедшую брошюру, составленную мною совместно с Женей Островским. Адвокат Гинзбург написал прошение, к которому я приложил брошюру. Все это я передал секретарю Смирнова и стал ожидать приема. Примерно через час меня принял Смирнов, задал несколько вопросов, потом вызвал секретаря, которому передал мое прошение с резолюцией: «Приостановить решение до рассмотрения дела в Президиуме». Я сообщил по телефону Вере Руфовне результат, она мне ответила, что я могу быть спокойным до следующей весны, так как Смирнов на днях уезжает в отпуск, а там скоро зима, в течение которой, даже при любом решении суда, не выселят. Таким образом, мы успокоились и перестали на время тревожиться за свою судьбу.

Но ко мне время от времени возвращалась навязчивая мысль: почему нашу жизнь преследуют разные неприятности? В этом году, помимо тяжбы с квартирой, мы висели на волоске, опасаясь, что нам не дадут паспортов. Ведь паспортизация была установлена, чтобы избавляться от нежелательных для правительства жителей Москвы. Но эта кампания, слава богу, прошла для нас благополучно, паспорта мы получили. Адвокат Гинзбург считал, что теперь, когда наше «дело» попало в руки самого Смирнова, мы наверняка его выиграем. Но он ошибался, не представляя, какие «адвокаты» стоят за спиной нашего соседа Артемова.

 

НЕОБДУМАННОЕ РЕШЕНИЕ

 

Мы еще жили на даче, когда моя жена вернулась с работы и сообщила, что библиотека Института красной профессуры ликвидируется и всех ее сотрудников распределяют по разным местам. В то время не существовало безработицы, и каждый из работников библиотеки мог получить подходящую для себя работу. Моя жена и Маруся Редкина из Абрамцева были на самом хорошем счету, но Маруся накануне сокращения вышла замуж за одного из «красных профессоров» и поэтому не задумывалась об устройстве на работу. Моей жене дали направление в библиотеку ЦИК СССР, расположенную в здании правительства в Кремле. Место весьма престижное, но не вполне подходящее для дочери князя Урусова.

Вопрос обсуждался на семейном совете при участии моего тестя Юрия Дмитриевича Урусова. Он как арбитр высказался так: «Все зависит от решения, которое примет ЦИК, учитывая анкету, в которой будут отмечены все сведения, в том числе и происхождение. И если Лёнушку зачислят на работу, невзирая на происхождение, то тогда бояться нечего». Юрий Дмитриевич добавил, что ему известно о ряде лиц дворянского происхождения, работающих в аппарате ЦИК. Все согласились с заключением Юрия Дмитриевича.

Через неделю Лёну известили по телефону о ее зачислении на работу в Кремль. С этого момента начался отсчет времени на нашем зловещем пути к неминуемой катастрофе. Когда же мы подошли к этой черте, среди наших знакомых начались пересуды. Во многих случаях явно злорадствующие люди говорили, что все было ясно с самого начала, нечего было идти в «такое» место на работу и так далее, и так далее!

Если здраво рассуждать, то, пожалуй, следует признать, что не стоило идти. Но не нашлось никого, кто бы нас пре-

 

достерег. Намного позже, когда я уже прошел свой тернистый путь, мне встречались освободившиеся из лагерей люди, считавшие, что их теперь не тронут, и они снова шли по канату. Одного моего знакомого, отбывшего заключение и вернувшегося в Москву, вызвали в милицию и предложили неожиданно хорошую должность в Днепропетровске. Я подумал тогда, что надо ему соглашаться, ведь неспроста его хотят удалить из Москвы. Но он отказался, предпочел остаться на меньшей должности в Москве. Через месяц его арестовали и отправили в Сибирь на лесоповал, откуда он вернулся уже после XX съезда партии. Казалось бы: раз обжегшись, не надо снова лезть в пламя, но он полез.

Подобная наивность свойственна многим людям. Моей жене в 1933 г. едва исполнилось двадцать лет, мне было двадцать шесть. Мы тогда не думали об опасности общения с миром новой элиты, куда втолкнули мою наивную, совсем молодую жену. Меньше чем через год незримый голос подсказывал мне уехать из Москвы вместе с женой, но мы остались.

В конце 1933 г. вышла в свет моя книга «Техника микроскопического исследования металлов», а вскоре была опубликована работа, которую я провел в университете под руководством Н.С.Акулова. Все это было приятно. Единственно, что мучило меня, — малый заработок. Гонорар за книгу скоро истощился. Я подрабатывал немного фотографией, но все это была мелочь. Я старался найти более квалифицированную работу, но пока ничего не светило. Подошел к концу трудный во всех отношениях 1933 г.