Людоед Сталин в 20-ти шагах

 

О партийных правителях страны в нашем институте, как и по всей стране, ходили разные легенды. Жизнь в Ленинграде приблизила меня к политической кухне, сделала непосредственным свидетелем исторических событий.

Секретарь Ленинградского обкома Киров приезжал к нам на выпускные вечера, даже захаживал в нашу столовую отведать жидкой студенческой похлебки.

После его приезда, как правило, на некоторое время резко улучшалось питание и поступали талоны на обувь и одежду. Сейчас я понимаю, что все эти приезды были во многом показными, но тогда они производили на нас сильное впечатление.

В 1934 году случилось трагическое событие: в Смольном убили Кирова. Убийцей был студент из партнабора нашего института большевик Николаев.

У него был свободный доступ в Смольный. Я его знал лично. На похороны С.М.Кирова приехал сам Сталин. От московского вокзала до Смольного был выставлен тройной заслон военных, милиции, партийцев, студентов.

Как и во всем в нашей стране, в охранном заслоне была своя иерархия: первый ряд - чекисты и коммунисты, второй ряд - воины-отличники и милиция, третий ряд — проверенные, надежные студенты. Я стоял в третьем ряду. Из окон по обе стороны улицы наблюдали чекисты. Жители были удалены из этих комнат и даже квартир.

Вот некоторые личные впечатления от увиденного.

Сталин — небольшого роста, типичный грузин, лицо темное, рябое, голова как-то ушла в плечи, выглядел жутко - что-то абсолютно далекое от парадных портретов «отца народов». Все замерли в жуткой тишине.

Молва уже успела посеять в умах мысль, что это он приехал на похороны своей очередной жертвы.

Об этом шли в институте разговоры, инициаторами которых, в ряде случаев, явились по беспечности крупные коммунисты, бывшие красные командиры, а ныне студенты. Все это им со временем вспомнилось.

Сталин, в окружении своих сателлитов, за гробом убиенного соратника прошел в двадцати шагах от меня.

 

Сразу после похорон Кирова началась поголовная чистка в институте. Более трети «ненадежных» были исключены и высланы в деревни под видом организации МТС (машинотракторных станций) для обслуживания колхозов, а некоторые, и это мы узнали позднее, сразу в лагеря. В Ленинграде началось сплошное выселение, своего рода депортация «бывших» и интеллигенции. Называли страшные цифры - до 50 процентов. Город Ленинград - краса России - затих. Тревога и тоска охватили сердца людей... Но тем не менее жизнь продолжалась. Студенческий быт не прост. Жили мы, как отличники, в двухместной комнате с моим большим другом Алексеем Фрыкиным. Он был старше меня лет на шесть. Все делили пополам, не было у нас секретов, кроме моей «тайны» - моего истинного происхождения. Учился он на удивление легко и хорошо, словом, у нас было много общего, что, наверное, и сблизило нас.

И вот нежданно нагрянула беда. Из Донбасса, где Алексей работал до института шахтером и был профактивистом, какой-то «правдолюбец» написал на него, что Фрыкин сын белого офицера... Никто не стал вникать в то, что отец погиб в гражданскую, когда Алексею было десять лет, а мать умерла от тифа. С десяти лет Фрыкин воспитывался в детдоме, а с 17 лет работал на шахте. Время было страшное, и доноса оказалось достаточно для исключения из института. Его сняли с питания в столовой, выселили из общежития. Бедный мой друг совсем пал духом. Я приютил его в комнате. Спали мы валетом на койке и довольствовались моим столовским пайком. Дошло до бюро комсомола. Меня обвинили в ложном милосердии к социально чуждому элементу и едва не влепили выговор.

Вскоре Алексей понял безнадежность своего положения и уехал на родину. Работал он на заводе «Электросталь». Мы переписывались с ним до 1937 года, пока его не арестовали, как «врага народа»...