- 526 -

Глава 24

ВОРКУТИНСКАЯ МЕРЗЛОТНАЯ СТАНЦИЯ

 

ПОЯВЛЕНИЕ МЕРЗЛОТОВЕДОВ

 

Событием было прибытие в 1936 г. на Воркуту трех научных сотрудников Комитета мерзлотоведения1 Академии наук СССР для организации здесь Мерзлотной станции. Среди них главной фигурой был Владимир Константинович Яновский — ученик и близкий друг известного ученого-мерзлотоведа Михаила Ивановича Сумгина. Вместе с Яновским приехали инженеры Братцев Леонид Александрович и Кудрявцев Владимир Алексеевич. Первый — инженер путей сообщения, второй — горный инженер-гидрогеолог. Все трое вольные люди.

В первый же год в пределах лагерной зоны Воркутинского рудника для Мерзлотной станции было возведено большое деревянное здание, в котором две комнаты предназначались для жилья вольнонаемного состава станции (сотрудники Академии наук), две комнаты — для размещения грунтовой лаборатории и одна большая комната — для камеральных работ.

 


1 Комитет мерзлотоведения в 1937 г. был переименован в Институт мерзлотоведения.

- 527 -

Начальником стал В.К.Яновский, главным инженером и заместителем — Л.А.Братцев, начальником производственного сектора — В.А.Кудрявцев.

Появление трех интеллигентных людей, оказавшихся на равных правах с сотрудниками НКВД, было для всех явлением необычным. Начальник лагеря Барабанов, обладавший незаурядным умом, понял, какое значение будет иметь будущая Мерзлотная станция. Он быстро оценил всех новоприбывших и вошел с ними в тесный контакт, однако не допускал никакой фамильярности. Мерзлотоведы держали себя совершенно независимо, поскольку лагерному начальству не подчинялись. Их дело было руководить Мерзлотной станцией, имея договор с администрацией лагеря.

Яновский оказался прекрасным организатором. Поддерживая дружеские отношения с лагерным начальством, он быстро сблизился и с моими друзьями, жившими на насосной. Благодаря им мне удалось уйти из колонны буровиков и перейти к мерзлотникам.

Теперь моя лагерная жизнь резко изменилась к лучшему. Поскольку Мерзлотной станции требовался значительный штат ИТР и рабочих из числа заключенных, необходимо было обеспечить их жильем. Для этого вблизи здания станции вдоль берега Воркуты строились землянки с вполне удовлетворительным внутренним оборудованием: топчаны (взамен «вагонок»), печи с плитами. В отличие от бараков в землянках было всегда тепло. Особенно уютной была землянка для старшего инженерного состава. В ней было десять топчанов с тумбочками, письменный стол, предназначенный для помощника Яновского по адмхозчасти, и большой столовый стол. За этим столом также можно было писать письма и заниматься чем-либо.

Весь штат Мерзлотной станции составлял примерно сто человек, из которых около 40 процентов ИТР и адмхозперсонал, остальные — рабочие: буровики мелкого ручного бурения, горняки или землекопы, слесари, плотники и проч.

 

- 528 -

Условия жизни у мерзлотников были значительно вольготнее по сравнению с прочей массой зэков, занятой на руднике. Поэтому многие из заключенных стремились попасть сюда. Яновский быстро приобрел авторитет, стал влиятельным человеком, его ценил не только начальник лагеря Барабанов, но и весь контингент энкавэдэшников относился к нему с особым уважением.

Вскоре после приезда мерзлотоведов на Воркуте появились две женщины-зэки. Одна — моя однофамилица Татьяна Александровна Раевская, молодая красивая брюнетка из города Горького. Вторая, Солнцева, — лет сорока, жена известного оппозиционера-троцкиста. Они имели статью КРТД (контрреволюционная троцкистская деятельность). Тем не менее Яновский счел возможным взять их на Мерзлотную станцию, им дана была работа в камеральном бюро и выделена каморка для жилья.

НОВАЯ ЗОНА

 

В конце 1936 г. на левом берегу Воркуты открылась новая лагерная зона. Там были сосредоточены преимущественно заключенные, осужденные по ст. 58 с пунктами наиболее «тяжелых преступлений». Многие зэки с этими статьями, работавшие на руднике в помещениях, были согнаны на эту новую зону для использования на тяжелых работах. Сюда попал и замначальника буровой колонны А.И.Шатенштейн. Намечалась здесь закладка капитальней шахты, место заложения которой находилось в километре от зоны. Начались подготовительные работы по расчистке большой площадки в тундре, в то время они проводились с помощью лопат, ломов, кирок и проч., техники не было никакой. Выкорчеванная карликовая береза поливалась нефтью и сжигалась на месте. Тяжело досталась эта расчистка изнуренным зэкам «осо-

 

- 529 -

бого контингента», тем более что зима прочно утвердилась.

На руднике главным инженером был И.Ф.Сидоркин, его назначили начальником строительства капитальной шахты. Вместо него стал главным горный инженер Сергей Васильевич Дураков. В коллективе строителей среди зэков был заместителем Сидоркина весьма способный руководитель Николай Александрович Потехин, уроженец Нижнего Новгорода, хорошо помнивший дореволюционные нижегородские ярмарки.

После того как завершилась расчистка площадки для новой шахты, предстояло установить проходческий копер. Над вертикальным стволом, начальный диаметр которого был восемь метров, был установлен тепляк, где поддерживалась положительная температура, необходимая для закрепления верхней части ствола железобетонной оболочкой. Пока работы шли на небольших глубинах, для подъема породы применялись временный копер и тачки. Одновременно подготовлялись свайные фундаменты под большой четырехногий проходческий копер. Предстояло для каждого из четырех фундаментов забить по пять свай на глубину семь-восемь метров от поверхности. Для этого требовалось сначала пробурить скважины в многолетней мерзлоте, а затем предварительным пропариванием размягчить мерзлый грунт.

МЕРЗЛОТОВЕДЕНИЕ

 

Мерзлотоведы наблюдали за правилами производства строительных работ в условиях Дальнего Севера и существования здесь многолетних мерзлых грунтов. Кроме того, начали инженерно-геологические изыскания на территории будущего города и на других объектах. В районе заложения новой шахты для Мерзлотной станции была выделе-

 

- 530 -

на территория площадью около пяти гектаров для проведения здесь специальных научных исследований.

Для левобережного участка работ потребовалось выделение из числа зэков четырех-пяти инженерно-технических работников и шести-восьми рабочих. Все они были поселены на так называемом Пятом околотке, где размещалась железнодорожная станция Воркута (предпоследняя станция перед рудником). Наряду с существовавшими здесь бараками железнодорожников для Мерзлотной станции был построен еще один небольшой барак, в котором, кроме поселенных туда заключенных ИТР и рабочих, размещался метеорологический пункт. На Пятом околотке находилось паровозное депо. Сюда же зимой завозился уголь, добытый в руднике, который в зимнее время здесь складировался. Пятый околоток не входил в лагерную зону, что создавало для зэков более благоприятную обстановку.

В середине зимы 1937 г. Мерзлотной станции предстояло провести железнодорожные изыскания по проектируемой ширококолейной магистрали на конечном отрезке трассы, примыкающей к руднику. Работу на этом участке возглавил В.К.Яновский. С небольшой группой буровиков, техников-геологов и инженера-геодезиста отряд, куда попал и я, вышел в начале марта на точку, называвшуюся Лёк-Воркута. Там находились один барак и несколько сараев. Мы продвигались на лыжах, а иногда пешком. За нами следовала лошадь, запряженная в сани. Расстояние от рудника, которое нам необходимо было преодолеть за один день, составляло около пятнадцати— двадцати километров. Основная работа — бурение на мостовом переходе через Юнь-Ягу (приток Воркуты) и, кроме того, бурение по выбранному варианту трассы и поиски стройматериалов. Отрезок трассы от места нашей стоянки до намеченной точки, где мы должны были завершить этот первый этап изысканий, был около двадцати километров.

Выходили на работу рано, по темноте, и с темнотой возвращались. В это время года день был не менее двенадцати

 

- 531 -

часов. Яновский, всегда жизнерадостный, неутомимый, прекрасный лыжник, вселял в нас бодрость духа, и работа продвигалась быстро. В отгороженном отделении барака, где проводилась первичная обработка полевых материалов и сосредоточивались собранные образцы грунта, для ночлега были устроены нары, устланные тюфяками. Здесь с Яновским поселились я и Н.М.Ершов, бывший студент 3-го курса Ленинградского университета, литератор и художник.

Вернувшись с работы и поев, мы обычно ложились на нары, закручивали цигарки с махоркой, кто-либо из нас что-нибудь рассказывал. Яновский любил наши рассказы. Я однажды рассказывал о моем сокамернике по Бутырской тюрьме, брат которого был женат на сестре Тухачевского. Тот много говорил о доблестях Тухачевского, его обаянии и многих достоинствах. В голову никому не приходило во время моего рассказа в марте 1937 г., что через четыре месяца разразится трагедия, когда имя Тухачевского будет страшно упомянуть.

Под конец наших изысканий произошел неприятный эпизод. Вернувшись с самой отдаленной точки, мы, как обычно, запалив цигарки, принялись за рассказы. В комнату вдруг ворвался старший буровой мастер Афанасьев, сообщивший, что рабочий-шурфовик Кур с работы не вернулся. На улице был мороз под 30 градусов. В одно мгновение Яновский зычно дал команду: «Раевский, Ершов, Афанасьев - на лыжи, за мной! Лошадь с санями, быстро!»

Через мгновение мы за Яновским мчались на лыжах, за нами трусила лошадка. Через полтора часа оказались на месте. Ершов, в чьем распоряжении был Кур, обнаружил у шурфа полуживого, дрожащего от холода Кура. Отнесли беднягу, положили в сани, накрыли савиком из оленьей шкуры. После того как этот неповоротливый интеллигент отогрелся, мы выслушали его рассказ:

— Я долго очищал снег лопатой, потом пеньки выковыривал и, когда до земли дошел, устал. Сел отдохнуть и за-

 

- 532 -

дремал, а вы все ушли, я стал кричать. Хотел костер жечь, но у меня были только три карандаша и спички, и костер не получился. Я думал — либо пан, либо пропал.

Последняя реплика вызвала улыбки.

— Ну ладно, — заключил Яновский, — хорошо, что такой исход, но впредь с места не сходить, пока весь отряд не будет в сборе, отстающего ждать.

Через несколько дней мы вернулись на рудник. С началом навигации 1937 г. Яновский и Кудрявцев уехали в Москву, куда к этому времени перебралась из Ленинграда Академия наук со всеми институтами, в том числе и мерзлотоведения. Начальником Мерзлотной станции временно стал Братцев. Вскоре ему на помощь прибыл новый инженер Дмитрий Алексеевич Фивейский. Братцев и Фивейский продолжали курс, взятый с самого начала Яновским, — полная самостоятельность, невмешательство администрации лагеря в условия и режим работы станции и подбора кадров.

Мерзлотная станция организовала еще один опытный участок за пределами рудника, на правом берегу Воркуты. Здесь была построена оранжерея для выяснения условий выращивания овощей в Заполярье. Руководителем этого участка был назначен бывший профессор Ленинградского университета З.М.Савич, осужденный по ст. 58 п.б (шпионаж) на десять лет и уже отбывший пять лет. На этом участке также велись метеорологические наблюдения, которыми был занят пожилой Товстоногов Николай Андреевич, осужденный по ст. 58 п. 10—11 (контрреволюционная организация) на пять лет.

Наблюдения велись на пунктах № 1 на руднике, № 2 на Пятом околотке и № 3 на Опытном агрономическом участке. Их данные сопоставлялись, обрабатывались квалифицированным специалистом и ежедневно выпускалась синоптическая сводка. Руководил метеорологическими исследованиями Александр Иванович Постоев, бывший

 

- 533 -

директор Ташкентской обсерватории. Авторитет Мерзлотной станции значительно возрос, она стала одним из ведущих подразделений Воркутинского лагеря.

ПЯТЫЙ ОКОЛОТОК И КАПИТАЛЬНАЯ ШАХТА

 

Летом 1937 г. обстановка в лагере резко изменилась. Вышел негласный приказ, запрещающий носить гражданскую одежду. Всем зэкам выдали черные хлопчатобумажные гимнастерки и серые фуражки. Многих заключенных, работавших по специальности, переводили на общие работы в шахту и другие места, где требовался ручной труд. Нас пока не трогали, но у меня было предчувствие чего-то неприятного. Я попросил Братцева перевести меня на Пятый околоток и прикрепить к работам, проводившимся Мерзлотной станцией на левом берегу вне зоны лагеря. Братцев в принципе не возражал, но для осуществления этого перевода требовалась санкция администрации лагеря. Энкавэдэшники с большой осторожностью давали разрешение на перевод зэков 58-й статьи за зону лагеря. Как мне потом рассказывали, Никитин, начальник Третьего отдела, настойчиво предупреждал Братцева быть бдительным. («А то знаете, что этой публике в голову придет? Возьмет да дунет в побег, на лыжах это запросто».) Но Братцев убедил его, что побег исключается и что все люди у него проверены.

Таким образом, все уладилось. Я получил пропуск на зону с правом пользоваться лыжами и, собрав в мешок пожитки, направился на Пятый околоток под крыло начальника опытного участка №2. Мне предстояло делать геолого-литологическое описание пород, вскрываемых при проходке шахты, а также вести температурные наблюдения в опытных скважинах, расположенных в окрестностях нашего участка. Нагрузка у меня оказалась немаленькой, но жизнь на Пятом околотке, по лагерным масштабам, мне представ-

 

- 534 -

лялась значительно вольготнее по сравнению с рудником. Барак Мерзлотной станции находился вне зоны, поэтому все, живущие в нем, шли на работу к своему участку свободно, имея при себе только специальные пропуска с синей полосой.

В большой комнате барака, куда меня поселили, стояли четыре топчана и большой стол, на котором находились самопишущие барографы и другие метеорологические приборы. Постоянными жильцами здесь были Николай Ершов, Николай Иванович Коровин (кандидат физико-математических наук) и я. Временами с нами жил старый знакомый Макарий Амвросиевич Прохоров, работавший коллектором на ручном бурении. Художники Ершов и Прохоров мечтали в будущем устроить свою выставку. Макарий Амвросиевич после работы часто доставал из чемодана альбом и по памяти рисовал различные (преимущественно женские) фигуры из картин и фресок, которые видел, будучи в молодости в Италии.

Я упоминал о Ситникове, участвовавшем в репетиции пьесы Катаева «Дорога цветов». Теперь он заведовал складом угля на Пятом околотке. Живя в бараке железнодорожников, часто заходил к нам. Человек был очень милый, но наивный выше всякого предела. Имея десять лет срока по ст.58 п.6 (шпионаж), он был твердо уверен, что это недоразумение и как только, кому это положено, разберутся, его немедленно освободят. Ситников всегда восхищался достижениями нашей авиации, считая ее самой совершенной в мире. Когда на Пятом околотке в 1938 г. открыли аэродром, Ситникова привлекли к его обслуживанию, но к машинам не допускали. Таких людей — верящих в свое скорое освобождение, якобы сидящих «по недоразумению», — было немало.

К нам частенько заходил вольнонаемный, но бывший зэк Сергей Викторович Дроздов. Он ранее был знаком с Ершовым, вместе сидели в Дмитровском лагере. Потом он ос-

 

- 535 -

вободился, стал вольнонаемным, а Ершова отправили досиживать срок на Воркуте. В 1937 г. работы в Дмитлаге сокращались и многих «вольняшек» перебросили на Воркуту, получать «длинные рубли». Сергей Викторович, не боясь скомпрометировать себя, всегда приносил нам что-нибудь вкусненькое: конфеты, масла кусок, еще что-либо. По образованию он был астроном, в лагере работал топографом. Потом, в шестидесятые годы, я с ним переписывался. Он работал тогда в Пулковской обсерватории и похоронен в Пулкове.

Я часто вспоминаю один вечер с Дроздовым. Был еще И.А. Товстоногов, работавший на правобережном опытном участке. Разговорились о лагерных воспитателях, коим надлежало следить за зэками по всем статьям, хотя они сами были тоже зэками, но, конечно, с бытовыми статьями. Я вспомнил, что когда в 1936 г. работал на буровой, был у нас воспитатель, прозванный Ициньял. Получил он это прозвище потому, что, придя однажды к нам, принес анкеты и сказал, как их надо заполнить: «Вот здесь напишете фамилию и ициньялы, а здесь — по какой сидите статье». Он написал мне характеристику такого содержания: «На работе замечаний не имеет, в клубе играет спектакли, зачеты за третий квартал начислены».

— Чего же ты хочешь? — заметил Ершов. — Мне в Чибью воспитатель записал покороче: «Необщительный, скрытный, ходит играть на рояле для себя».

— Считаю и эту характеристику приемлемой, — сказал Товстоногов. — У меня была совсем короткая: «Гордый, мочится у барака».

ДОБЫЧА СИЛКАМИ

 

Когда я еще находился на буровой вышке, некоторые зэки занимались ловлей куропаток петлями, а один парень — Алексей Загуменный, сидевший по бытовой статье, ловил

 

- 536 -

петлями, кроме куропаток, и зайцев, а иногда и песцов. По каким-то причинам Алексей воспылал ко мне добрыми чувствами и, возвращаясь с удачной охоты, всегда делился со мной пойманной дичью. Куропаток и зайцев мы ели с удовольствием. Перо и пух шли на подушки, заячьими шкурками обшивали лагерные ушанки, а песца, если попадался, Загуменный сдавал в описанную выше факторию, где приобретал сахар и конфеты. Он, как бытовик, имел право ходить на лыжах, которые сам изготовил себе из досок, был мастер на все руки.

Однажды старший буровой мастер предложил мне пойти вместе с Загуменным на охоту, отдав свои лыжи. Я не имел права пользоваться ими, но, поскольку шли вдвоем, решили, что сойдет. Научил меня Загуменный, как ставить петли, и я иной раз ходил на охотничьи угодья в одиночку. Белых куропаток в тундре были тучи, и ловить их совсем просто. Держались они в крупных кустарниках, образующих как бы острова среди поля. Там мы расставляли петли и через день-два возвращались за добычей.

Как-то Загуменный мне сказал:

— Бери вот этот остров и там ставь. Это будет твой участок, а я поставлю на другом. Посмотрим, у кого больше будет добыча.

Но моя добыча всегда была меньше. Когда же я перешел на Мерзлотную станцию и снова стал жить на руднике, охота прервалась до поры, до времени. Перебравшись на Пятый околоток, я снова ее возобновил. У меня стали официальные права на лыжи, и я, разъезжая по тундре для температурных замеров опытных скважин, ставил петли и ловил куропаток.

Из друзей, живших со мною в бараке, никто к охоте не пристрастился. Но нам хватало вполне того, что я приносил. В молодости я увлекался охотой с ружьем, но почти всегда безрезультатно. Мне очень не везло, и я скоро потерял интерес к охоте. В лагере от удачи зависела полнота же-

 

- 537 -

лудка, и охота с силками все больше захватывала меня, даже радовала.

На капитальной шахте десятником работал толковый парень из заключенных, Клятченко. Он пристально наблюдал за нашими работами по пропариванию скважин для забивки свай. Как-то спросил меня:

— Нельзя ли сократить время пропаривания?

Я ответил, что нельзя, так как тогда не удастся забить до требуемой глубины. Он отошел, не сказав ни слова. Потом я узнал, что Клятченко просил Сидоркина и Потехина повлиять на нас, чтобы ускорить забивку свай. Однако начальники уклонились от таких запросов, и скоро произошло неожиданное событие.

В закуток, служащий кабинетом Сидоркина, вошел добротно одетый человек, явно не зэк:

— Инженер Куров — начальник строительства шах ты № 1, — представился он.

Снял шубу и жестом указал Сидоркину, сидящему за столом, освободить место. Так вместо зэка Сидоркина появился вольнонаемный, партийный инженер. Почти в то же время на руднике освободили от занимаемой должности Дуракова, поставив на его место главным инженером А.К.Вайнберга, тоже члена партии.

После этого я на стройке видел, что Клятченко занимается пропариванием скважин, тут же — новый начальник Куров. Он пояснил:

— Я два года на московском метрострое работал. Если бы мы к каждой заднице там термометры приставляли, на верное, до сих пор бы метро не пустили. Клятченко, хватит пропаривать, забивай сваю!

И тот, представьте себе, забил — и до конца.

Я в тот же день пошел на рудник и доложил своему начальству о разговоре с Куровым. Фивейский, курирующий наши работы, попросил отмечать, какие отклонения от рекомендаций Мерзлотной станции позволяет себе руковод-

 

- 538 -

ство строительством. Вскоре он появился на шахте и беседовал с Куровым. Куров был, в общем, толковый инженер и неплохой человек. Время для пропаривания свай он значительно сократил, и в этом, безусловно, оказался прав. Против других наших наблюдений за температурой грунтов он не возражал.

ЖУТКИЙ «КИРПИЧНЫЙ ЗАВОД»

 

Троцкисты как в воду глядели. Смена Ягоды Ежовым повлекла за собой новые порядки в лагере. Зэки, занимавшие административные должности, начали заменяться вольнонаемными. Многих зэков загнали на общие работы. Вот эпизод, характеризующий повышение бдительности лагерного начальства в начале 1937 г.

Когда Яновский и Кудрявцев уезжали в Москву, у них оказалось много багажа, в частности, большое количество образцов грунта, взятого из горных выработок и из других мест. Яновским решил взять с собой двух человек для сопровождения его до пристани Усть-Воркута. Этими людьми оказались его заместитель по хозяйству Снадский и я, оба зэки. Собрался ехать и Братцев, теперь временно замещавший Яновского. Надо сказать, что Братцев отличался разными проделками. И перед самым выездом из рудника он позвал меня и предложил снять лагерную телогрейку, заменив ее новым плащом синего цвета. Вдобавок он еще вытащил широкий ремень и сказал, что хорошо бы его надеть на плащ. Когда это было проделано, я стал выглядеть скорее лейтенантом НКВД или Красной армии: не хватало только прицепить петлицы, ведь погонов тогда не было. Снадский, увидав такое обличие, попросил и себе подобную амуницию. Братцев охотно дал и ему, но заметил: «Телогрейки на всякий случай захватите».

 

- 539 -

Яновский одобрил маскарад, и мы отправились к поезду узкоколейки, а через три часа были на пристани, где уже стоял пароход. Погрузили и попрощались с Яновским.

Поезд на рудник должен был отходить через час. Мы со Снадским разгуливали по берегу, пока Братцев о чем-то беседовал с находившимися рядом чинами НКВД. С пароходом, с которым отбыл Яновским, пришел груз для Мерзлотной станции. Все это стояло на берегу, прикрытое нашими телогрейками. Вдруг Братцев быстро подошел к нам и скомандовал:

— Снимайте плащи, надевайте телогрейки!

Оказалось, что сотрудники НКВД на пристани приняли нас за новых сотрудников Мерзлотной станции, приехавших из Москвы. Когда же Братцев сказал им, что мы старые зэки, энкавэдэшники пришли в ужас:

— Что же вы делаете! Зачем дали им гражданскую форму? Ведь они запросто могли сесть на пароход и уехать куда угодно!

Уехать куда угодно... Без паспортов, без билетов, без денег! Братцев, довольный своим трюком, раздразнившим энкавэдэшников, ответил, что глаз с нас не спускал. Поэтому, мол, нечего беспокоиться, а плащи дал только для проводов, не хотелось, чтобы мы были в грязных телогрейках.

Свой разговор с энкавэдэшниками Братцев передал на обратном пути. Меня это позабавило, а Снадский возмущенно проговорил:

— Да, эти «попки» хоть и в форме, а все равно выглядят «попками». Вот им и досадно видеть культурных людей прилично одетыми, да еще с настоящей выправкой.

Начальство на руднике сменилось. Барабанова перевели в Усть-Усу с повышением в должности, а через небольшое время он вообще исчез с нашего горизонта, на руднике начальником был сначала некто Брюханов, потом еще кто-то. Главное же, что появился особоуполномоченный Ежова

 

- 540 -

старший лейтенант Кашкетин1. Эта кошмарная личность наводила ужас не только на заключенных, но, вероятно, и на вольнонаемных, всегда опасавшихся сделать что-нибудь «не так, как положено». Кашкетин, правда, не касался административных дел лагеря и поэтому не вмешивался в работу Мерзлотной станции. Но он строго следил за бытом лагерников, требовал от администрации «бережно охранять врагов народа от возможных диверсий и других преступлений».

При Кашкетине был обновлен состав Третьего отдела, его начальником вместо Ускова стал Никитин. Позднее Усков был, кажется, арестован. Рассказывали, что во время его начальствования одним троцкистом был совершен побег и по прошествии месяцев Усков якобы получил от убежавшего письмо такого содержания: «Многоуважаемый Александр Тимофеевич! Пишет вам такой-то, находящийся в Сочи у самого синего моря. Наслаждаюсь природой, купаюсь, вспоминаю вас и искренне благодарен, что с вашим свиным рылом не удалось вам меня поймать. Продолжайте в том же духе, с приветом (подпись)». Рассказ этот в 1937 г. передавался из уст в уста. Беглец нам оказал медвежью услугу, возбудив ненависть Ускова ко всем политическим зэкам.

Во времена Кашкетина самым страшным были массовые аресты в лагере. Казалось бы, уж если ты сидишь в лагере, какой еще может быть арест? Оказывается, может. Да еще какой! Во-первых, в пятнадцати верстах от рудника на бывшем кирпичном заводе был организован штрафной лагерь особого режима. До середины 1937 г. «кирпичный» считался штрафной командировкой, но не представлял большой угрозы. Туда попадали в основном не желавшие работать уголовники, были частично и политические. Теперь же по указанию Кашкетина заполняли эту «особую» в первую

 


1 О Кашкетине и расстрелах на «кирпичном заводе» подробно описано в документальном рассказе В.ЧеркасоваТеоргиевского «Конвейер "на кирпичики"» (Альманах «Азъ». Выпуск 2. М., Обновление. 1991. С. 13).

- 541 -

очередь троцкисты, которые еще в 1936 г. объявили голодовку, вели «контрреволюционные» разговоры, «подстрекали» честных зэков, желавших искупить свою «вину» трудом. Режим на «кирпичном», как рассказывали уцелевшие там зэки, был такой. С утра выстраивались шеренги, перед каждой — два пулемета. Вертухай выкрикивал:

— А ну, фашисты, быстрее становитесь! — шла поверка.

— Фашисты не мы, а вы! — кричали некоторые троцкисты из рядов. — Так и передайте господину лейтенанту. Мы — коммунисты!

После поверки — работа в зоне, кругом — колючая проволока, еда — баланда, хлеба — четыреста граммов. Некоторых зэков с «кирпичного» (только не троцкистов) выпускали под ослабленным конвоем на расчистку снега с железной дороги. Я как-то столкнулся с такой небольшой группой, охранника при них не было. К ужасу своему, я узнал в двух работавших хорошо мне известных людей: бывшего главного инженера рудника Дуракова и горного инженера Шолохова. Я пригласил их в наш барак погреться, поставил чайник. Они посидели минут пятнадцать, обогрелись, были до слез благодарны. Нам было известно, что их месяца два тому назад арестовали, но никто путем не знал, где они. Дуракову все же удалось дожить до освобождения и последующей реабилитации.

Кашкетин ввел три повода для ареста заключенных. Первый — всех троцкистов, ранее примыкавших к оппозиции. Второй повод тоже опасный — общение с этими троцкистами. Сюда могли попасть многие, в том числе и я, так как неоднократно встречался, например, с Мальцевым и другими, причисленными к данной категории. Третья возможная причина — выявление неудовлетворительной работы зэка любого ранга или его нежелание идти на менее квалифицированную работу. По этому поводу были арестованы Дураков и Шолохов, позднее — Сидоркин и еще многие другие зэки, занимавшие высокие посты. Весь этот кон-

 

- 542 -

тингент отправлялся на «кирпичный» и там сортировался. Что там конкретно происходило, я не знаю, так как уцелевшие и вышедшие оттуда живыми ни с кем ничем не делились. Мне рассказывали только, что когда Кашкетин вызывал к себе для предварительного разговора кого-либо из «провинившихся», говорил так:

— Почему отказываетесь выполнять порученную вам работу?

— Я не справлюсь с ней, гражданин начальник.

— Не справитесь? Ну, тогда посажу, и не как-нибудь, а по-московски посажу!

Дрожащий от страха зэк, не представлявший еще себе, что означает «по-московски», сдавался и принужден был согласиться взять порученную работу.

А иногда лагерное начальство, нажимая на подчиненного, не соглашавшегося выполнять какую-либо работу, угрожало последнему: «Не хочешь? Тогда направлю к Кашкетину». И этого было достаточно.

Все эти кошмары мне приходилось слушать тогда, когда я появлялся на руднике у своих друзей. У нас же, на Пятом околотке, царили тишина и спокойствие. Изредка появлялись охранники, выясняли, все ли мы на месте, но больше для проформы. Один раз произошел комичный случай. В лагерных бараках время от времени проводился «шмон» с целью изъятия запрещенных вещей — например, карт, одеколона. У нас в общежитиях Мерзлотной станции «шмоны» были не в моде. Но вот однажды вечером раздался стук в дверь: «Откройте!» Вошел солдат — молодой парень с глупейшей физиономией, за ним солидного возраста мужчина невысокого чина, вроде сержанта. Был объявлен обыск.

— Пожалуйста, приступайте, — сказали мы.

Парень сначала подошел к банке с квасом (не брага ли?), понюхал, поставил на место. Тщательно осматривал самопишущие барографы, вскрывал футляры от других прибо-

 

- 543 -

ров, лежащих на столе, смотрел в полном смысле слова как баран на новые ворота. Чин, стоящий в дверях и наблюдавший за обыском, был, видимо, недоволен действиями подчиненного. Но вот солдат приступил к личным вещам и, вскрыв чемодан Прохорова, обнаружил альбом с рисунками. Смотрел сосредоточенно, потом спросил:

— Что это вы, папаша, какие похабные картинки рисуете?

Прохоров смутился, но Николай Иванович Коровин не выдержал:

— Что вы сказали? Голая женщина, по-вашему, похабное?

— А чего же?

— Да вы в музеях бывали когда? Например, в Эрмитаже?

— А что ж, в музеях только голых баб показывают?

— Я вас спрашиваю — вы в музее были когда-нибудь?

Сержант подошел к парню, вырвал у него альбом и, желая показать эрудицию, осведомился у Прохорова:

— А что вы здесь изобразили? Пир Нерона?

— Нет, — ответил озадаченный Макарий Амвросиевич, — это я по памяти набросал картины и фрески, которые видел в Милане и Риме, в Италии.

— Вы бывали в Италии?

— Да, и не один раз.

— Как же интересно и как живо вы все отобразили! И они удалились.

Мне как-то сказали, что благополучный для меня конец заключения в Воркуте — результат длительных молитв моей матери. И я верю этому. Благодаря ее молитвам пришли ко мне все тамошние добрые люди и облегчили мою судьбу. Мне до сих пор не понятно, как не боялись Яновский, Братцев, Фивейский, Жуков и другие из Академии наук делать все, что от них зависело, для облегчения нашей участи.

Когда, уже на свободе, я как-то зашел домой к Яновскому, он спросил:

 

- 544 -

— Чувствовали вы, что мы всеми силами старались облегчить ваше существование? Ведь никто из нас не верил в ваши преступления.

Я ответил, что все отлично это ощущали.

В ноябре 1937 г. прошли многие процессы разного рода шпионов, вредителей и убийц. На руднике свирепствует Кашкетин, арестовали сотрудника нашей лаборатории химика Ильяса Хасановича Кугушева — образованного человека, лет около шестидесяти, и отправили на «кирпичный». За что? Он не троцкист, всегда осторожный, тихий человек.

На руднике я зашел к Братцеву, а он вдруг спросил меня: что, если завтра вечером поужинать всем вместе с Гусевым и Васильевым? Тут же бывший Фивейский поддержал это предложение. И мы пришли ужинать на станцию, были отменно накормлены.

Чем руководствовались Братцев и Фивейский, приглашая нас, трех зэков, на заведомо запрещенный ужин в такое страшное время? Неужели только симпатия к нам и сочувствие нашей участи превзошли страх, царивший не только в режимном лагере, а во всей необъятной стране? Честь и хвала этим людям! Яновский тогда находился в Москве, но он был вдохновителем всех добрых деяний, которые осуществлялись на Воркутинской мерзлотной станции по отношению к нам.

В конце страшного 1937 г. просветления не чувствовалось. Напротив, обстановка мрачнела. Наш сотрудник (в прошлом моряк-гидролог) Степан Антонович Кендерский мне говорит:

— Знаешь, Ежов что сказал? «Мы за Кирова отомстили и отомстим еще! Пусть знают враги народа, что не жить им на советской земле, не дышать им советским воздухом». Так вот, косточки наши тут останутся!

— Почему же так мрачно? — ответил я. — Мы ведь никакого с тобой отношения к убийству Кирова не имели.

— Не важно это все, мы с тобой сидим и будем сидеть!

 

- 545 -

В начале 1938 г. арестовали большое число троцкистов, в том числе В.К.Мальцева и еще нескольких его друзей, которых я тоже хорошо знал. И как-то поздно вечером (а была полярная ночь) мы услышали, сидя дома на Пятом околотке, странный шум, потом выкрики конвойных: «Подтянись!!!» Мы поняли, что арестованных гонят на «кирпичный завод».

По Воркутпечлагу объявлялись списки троцкистов, приговоренных к расстрелу. Среди них были и вовсе не троцкисты. «Кирпичный завод» то разгружали, то забивали вновь, продолжали выносить смертные приговоры. В конце 1937 г. и начале 1938-го на Воркуте погибли тысячи человек.

А в начале 1937 г. с рудника были освобождены некоторые зэки, имевшие срок три года. Освободили и моего однодельца, писателя Якова Апушкина, с которым я на одной барже прибыл в Воркуту. Был торжественный вечер, посвященный столетию со дня смерти Пушкина, его открыл Яновский, а доклад делал Апушкин. Он до навигации оставался в лагере, работая в местном клубе.

Других же, наоборот, сажали. Еще до приезда Кашкетина шестерых наших рабочих-буровиков внезапно вызвали в Третью часть и приказали подготовиться к этапу. Группа эта состояла из потомственных уральских рабочих-большевиков, друзей известного Сергея Мрачковского (адъютанта Троцкого), к тому времени, по-видимому, уже расстрелянного. Зайдя на насосную, я спросил Васильева, чем он объясняет направление наших рабочих в Чибью. Он ответил, что увезли их, чтобы там расстрелять. Еще раньше в Чибью увезли инженера Иоффе с той же целью. Доподлинно это стало ясно после того, как узнали о деятельности Кашкетина, который в то время был еще в Чибью.

Весной 1938 г. возвратился из Москвы В.К.Яновский, а перед этим приехали еще пять новых инженеров из Ин-

 

- 546 -

ститута мерзлотоведения: Б.Ф.Уль, В.Ф.Жуков с женой Ганной Ивановной, В.И.Барыгин, А.И.Ананьев, Н.И.Салтыков — люди все исключительно воспитанные.

Воркутинский рудник с прошлого года (возможно, это совпало с приездом Кашкетина на Воркуту) стал не отделением, а самостоятельным Воркутпечлагом НКВД. Поэтому все административные подразделения, называвшиеся частями, например КВЧ (культурно-воспитательная часть), УРЧ (учетно-распорядительная часть) и т.д., стали называться отделами: КВО, УРО и пр. Вместо Третьей части — 3-й отдел, занимающийся самым главным: выслеживанием, обысками, арестами, включая смертные казни.

Массовые расстрелы произвели на всех удручающее впечатление. Очень многих из убитых мы знали и общались с ними. Чувствовалась безнадежность, никакого просвета, один мрак.

В эти мартовские дни 1938 г. я направился на насосную станцию с надеждой добыть курева. Когда проходил мимо электростанции, меня увидел машинист локомобиля Тимофей Трофимович Липовой, с которым я сидел в одной камере в Бутырках.

— Эй, Раевский, зайди-ка! Курево есть?

— Да нет, Тимофей Трофимович, сам иду «стрелять» на насосную.

— Все равно заходи, расскажи, что тебе из дома пишут.

— Уже давно писем не получал, а из последнего узнал, что мать с сестрой и сыном выслали в Сибирь.

— А сколько же твоему сыну лет?

— Всего пять!

— Ну, это для них преступник опасный... — Потом он воскликнул: — Китайские пытки бледнеют перед тем, что творится! ...твою мать, когда же этому конец?

На насосной у Васильева нашлась махорка, и я с жадностью закурил, рассказал про разговор с Липовым.

 

- 547 -

— Правильно сказал, — заметил он и засмеялся. — Но ты с ним поосторожней. Он хоть и не стукач, а чересчур горячий. Он тебя, не желая, подставит этими разговорами.

После этого я вскоре получил записку от Васильева с просьбой зайти к нему. Когда пришел, он передал мне телеграмму из Ленинграда, текст ее был предельно коротким: «Андрюша здоров. Руфина». Подписала сестра — стало быть, жена арестована. Я хорошо знал жену Евгения, она приезжала к нему летом 1936 г. — ласковая женщина, инженер-технолог, окончившая вместе с мужем Пражский политехникум.

— Евгений! Что же это творится? Что у нас за правительство?

Всегда сдержанный, более чем лояльный Васильев побледнел и проговорил:

— Какое? Бандитское правительство, больше ничего сказать не могу.

Жена Васильева, как потом выяснилось, была осуждена тройкой НКВД на десять лет без права переписки, т.е. на расстрел, разделила судьбу моей жены.

Тем не менее, в лагере могли происходить необъяснимые чудеса. Весной 1938 г., когда атмосфера была накалена до предела, вдруг один заключенный по фамилии Черепаха, имеющий, как и многие, срок пять лет, освободился. В то же время люди с календарно оконченным сроком, появлявшиеся в УРО для выяснения своей судьбы, получали извещения о дополнительно данных им сроках: кому пять лет, кому восемь, а кому и двадцать пять. Я заглянул в УРО, чтобы справиться, имеются ли у меня так называемые зачеты, т.е. сокращение срока заключения, и получил ответ, что они аннулированы. Я понял, что сидеть мне еще два года, если начало можно считать со дня ареста. Но почему освободили Черепаху, не аннулировали его зачеты? Кто-то по этому поводу сказал:

— Есть прекрасная французская пословица: «a la querre comme a la querre» (а ля гэр ком а ля гэр — на войне как на

 

- 548 -

войне), а у нас можно сказать: «а лагер ком а лагер». Пословица эта оказалась крылатой, ею пользовались на всем ГУЛАГе.

ПРОСВЕТЛЕНИЕ И НАДЕЖДЫ

 

Мне предстояла работа на Мерзлотной станции с выездом по новому варианту трассы железной дороги Москва-Воркута. Усиленно шли инженерно-геологические изыскания под проект нового города, продолжалась документация отвала шахты на левом берегу, была создана большая сеть режимных скважин, и по-прежнему работали три метеопункта. Экспедиция на трассу обещала для всех благоприятные условия. Кроме разного инвентаря, Яновский привез невод, в Воркуте же рыбы было в изобилии, в первую очередь хариуса — рыбы высшего качества.

Экспедицию возглавил инженер Водолазкин — из заключенных — приятный человек, мы с ним первый год моей работы у мерзлотников жили в одной итээровской землянке. Всего собралось человек тридцать, разместившихся в двух больших палатках, поставленных на самом берегу Воркуты. Переезд к месту работы был несложным, так как весь груз шел самосплавом вниз по течению реки. Удаление от лагеря у всех вызвало приятное ощущение. Стоял круглые сутки полярный день, все бы хорошо, но одолевали комары, костры горели непрерывно. Работа шла успешно, рыбная ловля процветала. Однажды выловили щуку длиной в метр.

Когда мы возвратились «домой», опять новости: Ежова сменил Берия. Снова ожидание облегчения, и, представьте себе, что-то клюнуло. На электростанции сразу освободилось несколько человек с пятилетним сроком, в том числе мой сокамерник Липовой. Я пошел в барак навестить его и поздравить, смотрел справку об освобождении, спросил:

— Куда собираешься ехать?

 

- 549 -

— В Москву нам нельзя, решили с Квочкиным на пару двинуть в Среднюю Азию, в Самарканд.

Факт освобождения нескольких лиц с пятилетним сроком по статье, аналогичной моей, не мог не взволновать многих. Появилась надежда, и с «кирпичного завода» стали возвращаться уцелевшие заключенные. Одного, совершенно сгорбленного и постаревшего, бывшего главного экономиста Рудина, Яновский взял на работу по специальности, и тот был бесконечно благодарен.

В это лето, еще до отъезда в экспедицию, я на руднике заметил одного заключенного, лицо которого мне показалось знакомым. Приглядевшись, я догадался, что это Волков — один из братьев-близнецов, знакомых мне до ареста. Только не знал, какой — Олег или Всеволод. Подошел и спросил:

— Скажите, вы Волков?

— Да, Волков, а что?

— Моя фамилия Раевский, я только не знаю, вы Олег Васильевич или Всеволод Васильевич.

— Я Всеволод Васильевич.

Всеволод Васильевич только что прибыл на рудник. Эта внезапная встреча была особенно приятна, пахнуло чем-то родным. Я помнил жену В.В.Волкова — Катюшу Кречетову, хорошо знал ее брата Игоря, родственников Олега Васильевича — Мамонтовых и многих других общих знакомых.

Я посоветовал Волкову обратиться к Яновскому, сказав при этом, что я могу рекомендовать его для работы в камеральном бюро. Однако и без моей рекомендации Яновский затребовал УРО передать Волкова для работы на Мерзлотную станцию. Очень скоро он стал ведущим сотрудником камерального бюро.

К концу 1938 г. число освобождающихся стало заметно увеличиваться. Я решил снова пойти в УРО и справиться о зачетах. Мне предложили подать заявление, я написал его. Прошло около месяца. Как-то приходит к нам на учас-

 

- 550 -

ток Фивейский, обращается ко мне и говорит: «Вот вам прислали из УРО», — и передает бумажку. Там написано: «3/к Раевскому СП. О вашем освобождении будет сообщено дополнительно». Забрезжила надежда.

Наступил 1939 г. Мы продолжали в том же составе жить на Пятом околотке. Я закончил документацию ствола шахты, вскрывшей первый пласт угля. Дальнейшее заглубление было приостановлено. Работы велись вширь, закладывался «шахтный двор». Развернутый разрез ствола с миллиметровки на ватманский лист в красках переносил Волков. Все восхищались его великолепным изображением, мне особенно запомнились светлые голубые прослойки льда в многолетнемерзлых грунтах на фоне желто-оранжевых суглинков. А ниже — толстый пласт угля. И тут — о ужас! — вошел геолог из управления рудника и обратился ко мне:

— Тут недоразумение. Как это вы изобразили коренные породы и пласт угля? Здесь падение пластов на северо-запад, угол столько-то градусов. Разрез в разверстке должен быть изображен так, — и показывает рисунок на бумажке.

Я обомлел. Ведь весь разрез с начала и до конца закончен в красках.

А он продолжал:

— Все, что касается четвертичных пород, не вызывает возражений, но коренные так выглядеть не могут. Мы имеем отличный геолого-литологический профиль вдоль левого берега, можно прийти к нам и посмотреть.

Я заметил сосредоточенный взгляд Волкова. Вскоре пришел руководитель камерального бюро Георгий Петрович Софронов, бывший доцент Ленинградского горного института. Взглянув на разрез, он покачал головой и — ко мне:

— Сергей, что ты тут наляпал? Надо было мне сначала показать, а уж потом давать на раскраску. Теперь говори с Волковым, как быть.

Волков спокойно сказал, что все счистит и сделает, как требуется. И сделал.

 

- 551 -

Разрез потом демонстрировался при авторитетной комиссии, приехавшей из Москвы, а затем — в Институте мерзлотоведения.

Вплоть до отъезда из Воркуты я любил заходить в нашу бывшую землянку и беседовать с В.В.Волковым, слушать его интересные рассказы о Тенишевском училище, где они учились с братом, об охоте на глухарей, об искусстве и многом другом.

Как-то при разговоре о живописи я упомянул о картине Репина «Иван Грозный и его сын Иван». Всеволод Васильевич сказал: «Это же памфлет, ничего общего с искусством не имеющий». Почему памфлет, да еще и не имеющий ничего общего с искусством, я не понял, но эта фраза мне запомнилась навсегда.

Мои друзья на Пятом околотке, Ершов и Прохоров, с пренебрежением относились к рисункам Всеволода Васильевича. Он и сам не считал их искусством, а делал по заказам для заработка, хотя многие его рисунки, особенно карандашные портреты, по-моему, были очень удачными и, казалось мне, превосходили аналогичные рисунки моих друзей, рьяно критиковавших его. Для Мерзлотной станции Волков был, несомненно, удачной находкой, и Яновский его очень ценил, как и руководитель камерального бюро, талантливый геолог Софронов.

ПОТЕПЛЕНИЕ 1939 ГОДА

 

С наступлением нового года определенно наметилось «потепление климата», освобождение заключенных по нашим статьям — 58-я п. 10, КРА, КРД1 — продолжалось. Я занимался наблюдениями за температурным режимом грун-

 


1 КРА — контрреволюционная агитация. КРД — контрреволюционная деятельность.

- 552 -

тов по скважинам, заложенным еще летом на нашем участке. Как-то в феврале утром, еще по темноте, я пошел в охотничий заказник и обнаружил там удачную добычу. Вернулся домой, бросил в сенях штук пять куропаток и отправился к ближайшим режимным скважинам, чтобы провести температурные замеры. Подготовляя к спуску в скважину гирлянду термометров, увидел нашего сотрудника Коровина, бегущего от дома к зданию железнодорожной станции. Подумал, что его вызвали для каких-то указаний. Но не успел опустить гирлянду, как услышал неистовый крик его, уже выбегавшего со станции ко мне:

— Сергей Петрович! Поздравляю! Вам свобода! Бегите на рудник, оформляйте освобождение!

Я настолько ошалел, что даже не почувствовал волнения, и ответил:

— Да я еще термометры не опустил.

— Бросьте вы их, к чертовой матери! Вы что, одурели? Дуйте на рудник!

Тут только я сообразил, какое событие произошло. Схватил связку термометров, побежал в барак, сложил их в сенях и, как был, в телогрейке, ватных штанах и валенках, побежал на рудник.

Когда я появился на Мерзлотной станции, все встретили меня аплодисментами и сказали, что я преодолел пять километров за сорок минут. Они отметили время, когда передали известие по телефону.

Я тут же отправился за оформлением справки, которую получил без всякой проволочки.

Вечером меня вызвал к себе Яновский, там были его заместитель Братцев и другие сотрудники, все меня вторично поздравляли. Решался вопрос: остаюсь я хотя бы до навигации на Воркуте или же сразу отправляюсь в направлении Москвы. В справке об освобождении указано направление: город Александров Ивановской области. Ехать из Воркуты было не на чем. Можно, при желании, идти до Усть-Усы

 

- 553 -

пешком пятьсот километров, оттуда самолетом до Архангельска. Я решил остаться до навигации с условием работы на Мерзлотной станции.

— Тогда вот что, — сказал Владимир Константинович. — Ты зачисляешься на должность геофизика с окладом 500 рублей в месяц плюс 50 процентов северных. Всего 750 рублей. Это для начала.

Для начала было неплохо. Затем Яновский открыл шкаф, вынул оттуда нагольный полушубок и коричневый шерстяной костюм (гимнастерку и бриджи), передал мне и сказал, чтобы я сбросил лагерную одежду. Таким образом, я в один день превратился из зэка в вольнонаемного. Пропуск мне поменяли на другой — с красной полосой.