ДИСКУССИЯ
Часа через полтора я сижу у печки. Пахан подходит ко мне.
— Ну и здоровый же бугай ваш брат... Чуть руку не сломал... И сейчас еще еле шевелится. Оставьте мне, товарищ Солоневич, бычка (окурок) — страсть курить хочется...
Я принимаю оливковую ветвь мира и достаю свой кисет. Урка крутит собачью ножку и сладострастно затягивается...
— Тоже надо понимать, товарищ Солоневич, собачье наше житье...
— Так что же вы его не бросите?
— А как его бросить? Мы все — беспризорная шатия. От мамкиной цицки — да прямо в беспризорники. Я, прямо говоря, с самого малолетства вор, так вором и помру. А этого субчика, техника-то, мы все равно обработаем. Не здесь, так в лагере... Сволочь... У него одного хлеба с пуд будет... Просили по-хорошему — дай хоть кусок... Так он как собака лается...
— Вот еще, вас, сволочей, кормить, — раздается с рабочей полки чей-то внушительный бас... Урка подымает голову.
— Да вот, хоть и неохотой, да кормите же... Что, ты думаешь, я хуже тебя ем?
— Я ни у кого не прошу.
— И я не прошу. Я сам беру.
— Ну вот — и сидишь здесь.
— А ты где сидишь? У себя на квартире?
Рабочий замолкает. Другой голос с той же полки подхватывает тему.
— Воруют с трудящего человека последнее, а потом еще и корми их. Мало вас, сволочей, сажают...
— Нас действительно мало сажают, — спокойно парирует урка. — А вот вас — много сажают. Ты, небось, лет на десять едешь, а я — на три года... Ты на советскую власть на воле. спину гнул за два фунта хлеба и в лагере за те же два фунта гнуть будешь... И подохнешь там к чертовой матери...
— Ну, это еще кто скорее подохнет...
— Ты подохнешь, — уверенно сказал урка. — Я, как весна, — так ищи ветра в поле... А тебе — куда податься?.. Подохнешь. На рабочей наре замолчали, подавленные аргументацией урки.
— Таким — прямо головы проламывать, — изрек наш техник. У урки от злости и презрения перекосилось лицо.
— Эх, ты, в рот плеванный... Это ты-то, черт моржовый, проламывать будешь? Ты, брат, смотри, ты, сукин сын, на нос себе накрути... Это здесь — мы просим, а ты куражишься, а в лагере ты у меня будешь на брюхе ползать, сукин ты сын... Там тебе в два счета кишки вывернут... Ты там, брат, за чужим кулаком не спрячешься... Вот этот, — урка кивнул в мою сторону, — этот может проломать... А ты? Эх ты, дерьмо вшивое...
— Нет, таких... да... таких советская власть прямо расстреливать должна... Прямо расстреливать... Везде воруют, везде грабят...
Это, оказывается, вынырнул из-под нар наш Степушка. Его основательно ограбили урки в пересылке, и он предвидел еще массу огорчений в том же стиле... У него дрожали руки, и он брызгал слюной...
— Нет, я не понимаю... Как же это так?.. Везут в одном вагоне... Полная безнаказанность... Что хотят, то и делают...
Урка смотрит на него с пренебрежительным удивлением.
— А вы, тихий господинчик, лежали бы на своем местечке и писали бы свои покаяния... Не трогают вас — так и лежите. А вот часишки вы в пересылке обратно получили — так вы будьте спокойны, мы их возьмем.
Степушка судорожно схватился за карман с часами. Урки захохотали.
— Это из нашей компании, — сказал я. — Так что насчет часиков — вы уж не троньте...
— Все равно. Не мы — так другие. Не здесь — так в лагере... Господинчик-то ваш больно уж хреновый... Покаяния все писал... Знаю — наши с ним сидели...
— Не ваше дело, что я писал. Я на вас заявление подам. Степушка нервничал, и трусил, и глупил. Я ему подмигивал, но он ничего не замечал...
— Вы, господинчик хреновый, слушайте, что я вам скажу... Я у вас пока ничего не украл, а украду — поможет вам заявление, как мертвому кадило...
— Ничего, в лагере вас прикрутят, — сказал техник.
— С дураками, видно, твоя мамаша спала, что ты таким умным уродился... В лагере, эх ты, моржовая голова. А что ты о лагере знаешь? Бывал ты в лагере? Я вот уже пятый раз еду — а ты мне о лагере рассказываешь...
— А что в лагере? — спросил я.
— Что в лагере? Первое дело — вот, скажем, вы или этот господинчик, вы, ясное дело, контрреволюционеры. Вот та дубина, что наверху, — урка кивнул в сторону рабочей нары, — тот или вредитель, или контрреволюционер... Ну, мужик — он всегда кулак. Это так надо понимать, что все вы классовые враги, ну и обращение с вами подходящее. А мы, урки, социально близкий элемент. Вот как. Потому мы, елки-палки, против собственности...
— И против социалистической? — спросил я.
— Э, нет. Казенной не трогаем. На грош возьмешь — на рубль ответу. Да еще в милиции бьют. Зачем? Вот тут наши одно время на Торгсин было насели... Нестоящее дело... А так просто, фраера, вот вроде этого господинчика — во-первых, раз плюнуть, а второе — куда он пойдет? Заявления писать будет? Так уж будьте покойнички — уж с милицией я лучше сговорюсь, чем этот ваш шибздик... А в лагере и подавно. Уж там скажут тебе: сними пиджак — так и снимай без разговоров, а то еще нож получишь...
Урка явно хвастался, но урка врал не совсем... Степушка, иссякнув, растерянно посмотрел на меня. Да, Степушке придется плохо: ни выдержки, ни изворотливости, ни кулаков... Пропадет.