ЛИЧНАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ

Я уверен в том, что среди двух тысяч людей, уныло шествовавших вместе с нами на беломорско-балтийскую каторгу, ни у кого не было столь оптимистически бодрого настроения, какое было у нас трех. Правда, мы промерзли, устали, нас тоже не очень уж лихо волокли наши ослабевшие ноги, но...

Мы ожидали расстрела и попали в концлагерь. Мы ожидали Ура-

ла и Сибири, а попали в район полутораста — двухсот верст до границы. Мы были уверены, что нам не удастся удержаться всем вместе — и вот мы пока что идем рядышком. Все, что нас ждет дальше, будет легче того, что осталось позади. Здесь мы выкрутимся. И так, в сущности, недолго осталось выкручиваться: январь, февраль... в июле мы уже будем где-то в лесу, по дороге к границе... Как это все устроится — еще неизвестно, но мы это устроим... Мы люди тренированные, люди большой физической силы и выносливости, люди, не придавленные неожиданностью гэпэуского приговора и перспективами долгих лет сидения, заботами об оставшихся на воле семьях... В общем, все наше концлагерное будущее представлялось нам приключением суровым и опасным, но не лишенным даже и некоторой доли интереса. Несколько более мрачно был настроен Борис, который видал и Соловки и в Соловках видал вещи, которых человеку лучше бы и не видеть... Но ведь тот же Борис даже и из Соловков выкрутился, правда, потеряв больше половины своего зрения.

Это настроение бодрости и, так сказать, боеспособности в значительной степени определило и наши лагерные впечатления, и нашу лагерную судьбу. Это, конечно, ни в какой степени не значит, чтобы эти впечатления и эта судьба были обычными для лагеря. В подавляющем большинстве случаев, вероятно, в 99 из 100, лагерь для человека является катастрофой. Он его ломает и психически, и физически — ломает непосильной работой, голодом, жестокой системой, так сказать, психологической эксплуатации, когда человек сам выбивается из последних сил, чтобы сократить срок своего пребывания в лагере, — но все же, главным образом, ломает не прямо, а косвенно: заботой о семье. Ибо семья человека, попавшего в лагерь, обычно лишается всех гражданских прав, а в первую очередь — права на продовольственную карточку. Во многих случаях это означает голодную смерть. Отсюда вот эти неправдоподобные продовольственные посылки из лагеря на волю, о которых я буду говорить позже.

И еще одно обстоятельство: обычный советский гражданин очень плотно привинчен к своему месту и вне этого места видит очень мало. Я не был привинчен ни к какому месту и видел в России очень много. И если лагерь меня и поразил, так только тем обстоятельством, что в нем не было решительно ничего особенного.

Да, конечно, каторга. Но где же в России, кроме Невского и Кузнецкого, нет каторги? На постройке Магнитостроя так называемый энтузиазм обошелся приблизительно в двадцать две тысячи жизней. На Беломорско-Балтийском канале он обошелся около ста

тысяч. Разница, конечно, есть, но не такая уж, по советским масштабам, существенная. В лагере людей расстреливали в больших количествах, но те, кто считает, что обо всех расстрелах публикует советская печать, совершают некоторую ошибку... Лагерные бараки отвратительны, но на воле я видел похуже, и значительно похуже. Очень возможно, что в процентном отношении ко всему лагерному населению количество людей, погибших от голода, здесь выше, чем, скажем, на Украине, — но с голода мрут и тут, и там. Объем «прав» и безграничность бесправия примерно такие же, как и на воле. И здесь, и там есть масса всяческого начальства, которое имеет полное право или прямо расстреливать, или косвенно сжить со света — но никто не имеет права ударить, обругать или обратиться на «ты». Это, конечно, не значит, что в лагере не бьют...

Есть люди, для которых лагеря намного хуже воли, есть люди, для которых разница между лагерем и волей почти незаметна, есть люди — крестьяне, преимущественно южные, украинские, — для которых лагерь лучше воли. Или, если хотите, — воля хуже лагеря.

Эти очерки — несколько оптимистически окрашенная фотография лагерной жизни... Оптимизм исходит из моих личных переживаний и мироощущения, а фотография — оттого, что для антисоветски настроенного читателя агитация не нужна, а советски настроенный все равно ничему не поверит... «И погромче нас были витии»... Энтузиастов не убавишь, а умным нужна не агитация, а фотография. Вот, в меру сил моих, я ее и даю.