ТЕОРИЯ ПОДВОДИТ

В тот же день советская психологическая теория чуть меня не подвела.

Я шел один и услышал резкий оклик:

— Эй, послушайте, что вы по лагерю разгуливаете?

Я обернулся и увидел того самого старичка с колючими усами, начальника санитарной части лагеря, который вчера встречал наш эшелон. Около него — еще три каких-то полуначальственного вида дяди. Видно, что старичок иззяб до костей и что печень у него не в порядке. Я спокойно, неторопливо, но отнюдь не почтительно, а так, с видом некоторого незаинтересованного любопытства подхожу к нему. Подхожу и думаю: а что же мне, в сущности, делать дальше?

Потом я узнал, что это был крикливый и милейший старичок, доктор Шуквец, отбарабанивший уже четыре года из десяти, никого в лагере не обидевший, но, вероятно, от плохой печени и еще худшей жизни иногда любивший поорать. Но ничего этого я еще не знал. И старичок тоже не мог знать, что я незаконно болтаюсь по лагерю не просто так, а с совершенно конкретными целями побега за границу... И что успех моих мероприятий в значительной степени зависит от того, в какой степени на меня можно будет или нельзя будет орать.

И я решаю идти на арапа.

— Что это вам здесь — курорт или концлагерь? — продолжает орать старичок. — Извольте подчиняться лагерной дисциплине! Что это за безобразие!.. Шатаются по лагерю, нарушают карантин...

Я смотрю на старичка с прежним любопытством — внимательно, но отнюдь не испуганно, даже с некоторой улыбкой. Но на душе у меня было далеко не так спокойно, как на лице. Уж отсюда-то, со стороны доктора, такого пассажа я никак не ожидал. Но что же мне делать теперь?

Достаю из кармана свою образцово-показательную коробку папирос.

 

— Видите ли, товарищ доктор... Если вас интересуют причины моих прогулок по лагерю, думаю, что начальник отделения даст вам исчерпывающую информацию. Я был вызван к нему.

Начальник отделения — это звучит гордо. Проверять меня старичок, конечно, не может, да и не станет. Должно же у него мелькнуть подозрение, что если меня на другой день после прибытия с этапа вызывает начальник отделения, значит, я не совсем рядовой лагерник. А мало ли какие шишки попадают в лагерь?

— Нарушать карантин никто не имеет права. И начальник, отделения тоже, — продолжает орать старичок, но все-таки тоном пониже. Полуначальственного вида дяди, стоящие за его спиной, улыбаются мне сочувственно.

— Согласитесь сами, товарищ доктор: я не имею решительно никакой возможности указывать начальнику отделения на то, что он имеет право делать и чего не имеет права. И потом, вы сами знаете: в сущности, карантина нет никакого...

— Вот потому и нет, что всякие милостивые государи вроде вас шатаются по лагерю... А потом санчасть отвечать должна. Извольте немедленно отправляться в барак.

— А мне приказано вечером быть в штабе. Чье же приказание я должен нарушить?

Старичок явственно смущен. Но и отступать ему неохота.

— Видите ли, доктор, — продолжаю я в конфиденциально-сочувственном тоне. — Положение, конечно, идиотское. Какая тут изоляция, когда несколько сот дежурных все равно лазят по всему лагерю — на кухни, в хлеборезку, в каптерку... Неорганизованность. Бессмыслица. С этим, конечно, придется бороться. Вы курите? Можно вам предложить?

— Спасибо, не курю.

Дяди полуначальственного вида берут по папиросе.

— Вы инженер?

— Нет, плановик.

— Вот тоже все эти плановики и их дурацкие планы. У меня по плану должно быть двенадцать врачей, а нет ни одного.

— Ну, это значит, ГПУ недопланировало. В Москве кое-какие врачи еще и по улицам ходят...

— А вы давно из Москвы?

Через минут десять мы расстаемся со старичком, пожимая друг другу руки. Я обещаю ему в своих «планах» предусмотреть необходимость жестокого проведения карантинных правил. Знакомились с полуначальственными дядями: один — санитарный инспектор Погры, и два каких-то инженера. Один из них задерживается около меня, прикуривая потухшую папиросу.

 

— Вывернулись вы ловко... Дело только в том, что начальника отделения сейчас на Погре нет.

— Теоретически можно допустить, что я говорил с ним по телефону... А впрочем, что поделаешь. Приходится рисковать...

— А старичка вы не бойтесь. Милейшей души старичок. В преферанс играете? Заходите в кабинку, сымпровизируем пульку. Кстати, и о Москве подробнее расскажете.