РАЗГОВОР ВСЕРЬЕЗ

Так вот: вы приходите к человеку по делу. Если он беспартийный и толковый — вы с ним сговоритесь сразу. Если беспартийный и бестолковый — лучше обойдите сторонкой, подведет. Если партийный и бестолковый — упаси вас Господи: попадете в концлагерь или, если вы уже в концлагере — попадете на Лесную Речку.

С такими приблизительно соображениями я вхожу в помещение КВЧ. Полдюжины каких-то оборванных личностей малюют какие-то «лозунги», другая полудюжина что-то пишет, третья — просто суетится. Словом, «кипит веселая социалистическая стройка». Вижу того юнца, который произносил приветственную речь перед нашим эшелоном на подъездных путях к Свирьстрою. При ближайшем рассмотрении он оказывается не таким уж юнцом. А глаза у него толковые.

— Скажите, пожалуйста, где я могу видеть начальника КВЧ товарища Ильина?

— А это я.

Я этак мельком оглядываю всю «веселую стройку» и моего собеседника. И стараюсь выразить взором своим приблизительно такую мысль: «Подхалтуриваете?»

Начальник КВЧ отвечает мне взглядом, который ориентировочно можно было бы перевести так: «Еще бы! Видите, как насобачились...»

После этого между нами устанавливается, так сказать, полная гармония.

— Пойдемте ко мне в кабинет...

 

Я иду за ним. Кабинет — это убогая закута с одним дощатым столом и двумя стульями, из коих один — на трех ногах.

— Садитесь. Вы, я вижу, удрали с работы?

— А я и вообще не ходил.

— Угу... Вчера там, в колонне, — это ваш брат, что ли?

— И брат, и сын... Так сказать, восторгались вашим красноречием...

— Ну, бросьте. Я все-таки старался в скорострельном порядке.

— Скорострельном? Двадцать минут людей на морозе мозолили.

— Меньше нельзя. Себе дороже обойдется. Регламент.

— Ну, если регламент — так можно и ушами пожертвовать. Как они у вас?

— Черт его знает — седьмая шкура слезает. Ну, я вижу, во-первых, что вы хотите работать в КВЧ, во-вторых, что статьи у вас для этого предприятия совсем неподходящие и что, в-третьих, мы с вами как-то сойдемся.

И Ильин смотрит на меня торжествующе.

— Я не вижу, на чем, собственно, обосновано второе утверждение.

— Ну, плюньте. Глаз у меня наметанный. За что вы можете сидеть: превышение власти, вредительство, воровство, контрреволюция. Если бы превышение власти — вы пошли бы в административный отдел. Вредительство — в производственный. Воровство всегда действует по хозяйственной части. Но куда же приткнуться истинному контрреволюционеру, как не в культурно-воспитательную часть? Логично?

— Дальше некуда.

— Да. Но дело-то в том, что контрреволюции мы вообще, так сказать, по закону, принимать права не имеем. А вы в широких областях контрреволюции занимаете, я подозреваю, какую-то особо непохвальную позицию...

— А это из чего следует?

— Так... Не похоже, чтобы вы за ерунду сидели. Вы меня извините, но физиономия у вас с советской точки зрения весьма неблагонадежная. Вы в первый раз сидите?

— Приблизительно в первый.

— Удивительно.

— Ну что ж, давайте играть в Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Так что же вы нашли в моей физиономии?

Ильин уставился в меня и неопределенно пошевелил пальцами.

— Ну, как бы это вам сказать... Предерзостность. Нахальство сметь свое суждение иметь. Этакое ли, знаете, амбре «критически мыслящей личности» — а не любят у нас этого...

 

— Не любят, — согласился я.

— Ну, не в том дело. Если вы при всем этом столько лет на воле проканителились — я лет на пять раньше вас угодил, — значит, и в лагере как-то сориентируетесь. А кроме того, что вы можете предложить мне конкретно?

Я конкретно предлагаю.

— Ну, вы, я вижу, не человек, а универсальный магазин. Считайте себя за КВЧ. Статей своих особенно не рекламируйте. Да, а какие же у вас статьи?

Я рапортую.

— Ого? Ну, значит, вы о них помалкивайте. Пока хватятся — вы уже обживетесь и вас не тронут. Ну, приходите завтра. Мне сейчас нужно бежать еще один эшелон встречать.

— Дайте мне какую-нибудь записочку, чтобы меня в лес не тянули.

— А вы просто плюньте. Или сами напишите.

— Как это — сам?

— Очень просто: такой-то требуется на работу в КВЧ. Печать? Подпись? Печати у вас нет. У меня — тоже. А подпись — ваша или моя — кто разберет.

— Гм,—сказал я.

— Скажите, неужели же вы на воле все время жили, ездили и ели только по настоящим документам?

— А вы разве таких людей видали?

— Ну вот. Приучайтесь к тяжелой мысли о том, что по соответствующим документам вы будете жить, ездить и есть и в лагере. Кстати, напишите уж записку на всех вас троих — завтра здесь разберемся. Ну, пока. О документах прочтите у Эренбурга. Там все написано.

— Читал. Так, до завтра.

Пророчество Ильина не сбылось. В лагере я жил, ездил и ел исключительно по настоящим документам — невероятно, но факт. В КВЧ я не попал. Ильина я больше так и не видел.