- 116 -

ЛАГЕРНЫЕ ПРОМЫСЛЫ АКТИВА

 

Когда я несколько осмотрелся кругом и ознакомился с людским содержанием УРЧ, мне стало как-то очень не по себе. Правда, на воле активу никогда не удавалось вцепиться мне в икры всерьез. Но как будет здесь, в лагере? Здесь, в лагере, — самый неудачный, самый озлобленный, обиженный и Богом и Сталиным актив, все те, кто глядел и недоглядел, служил и переслужился, воровал и проворовался. У кого вместо почти облюбованного партбилета — годы каторги, вместо автомобиля — березовое полено и вместо власти — нищенский лагерный блат из-за лишней ложки ячменной каши. А пирог? Пирог так мимо и ушел...

— За что же боролись, братишечки?..

...Я сижу на полене, кругом на полу валяются кипы «личных дел», и я пытаюсь как-нибудь разобраться, или, по наседкинской терминологии, определить, «что куда». Высокий жилистый человек с костистым изжеванным лицом, без петлиц — значит, заключенный, но из привилегированных, — проходит мимо меня и осматривает меня, мое полено и мои дела. Осматривает внимательно и как-то презрительно-озлобленно. Проходит в следующую закуту, и оттуда я слышу его голос:

— Что эти сукины дети, с Погры опять к нам какого-то профессора пригнали?

— Не, юрес-кон-сул какой-то, — отвечает подобострастный голос.

— Ну, все равно... Мы ему здесь покажем университет. Мы ему очки в зад вгоним... Твердун, вызови мне Фрейденберга...

— Слушаю, товарищ Стародубцев.

Фрейденберг — это один из украинских профессоров, профессор математики. В этом качестве он почему-то попал на должность «статистика» — должность, ничего общего со статистикой не имеющая. Статистик — это низовой погонщик УРЧ, долженствующий «в масштабе колонны», то есть двух-трех бараков, учитывать использование рабочей силы и гнать на работу всех, кто еще не помер. Неподходящая для профессора Фрейденберга должность...

— Товарищ Стародубцев, Фрейденберг у телефона.

— Фрейденберг? Говорит Стародубцев... Сколько раз я вам, сукиному сыну, говорил, чтобы вы мне сюда этих очкастых идиотов не присылали... Что? Чей приказ? Плевать мне на приказ! Я вам приказываю. Как начальник строевого отдела... А то я вас со всем очкастым г... на девятнадцатый квартал вышибу. Тут вам не университет. Тут вы у меня не поразговариваете. Что? Молчать, черт вас подери. Я вот вас самих в ШИЗО посажу. Опять у вас вчера семь

 

- 117 -

человек на работу не вышло. Плевать я хочу на ихние болезни... Вам приказано всех гнать... Что? Вы раньше матом крыть научитесь, а потом будете разговаривать. Что, ВОХРа у вас нет?.. Если у вас завтра хоть один человек не выйдет...

Я слушаю эту тираду, пересыпанную весьма лапидарными, но отнюдь не печатными выражениями, и «личные дела» в голову мне не лезут... Кто такой этот Стародубцев, какие у него права и функции? Что означает этот столь многообещающий прием? И в какой степени моя теория советских взаимоотношений на воле может быть приложена здесь? Здесь у меня знакомых ни души. Профессора? С одним — вот как разговаривают. Двое служат в УРЧ — уборщиками — совершенно ясно, из чистого издевательства над «очкастыми». Один профессор «рефлексологии», штемпелюет личные карточки: 10—15 часов однообразного движения рукой.

«Профессор рефлексологии»... Психология в Советской России аннулирована: раз нет души, то какая же психология? А профессор был такой: как-то, несколько позже, не помню, по какому именно поводу, я сказал что-то о фрейдизме.

— Фрейдизм, — переспросил меня профессор, — это что? Новый уклон?

Профессор был советского скорострельного призыва. А уж новую советскую интеллигенцию «актив» ненавидит всеми фибрами своих твердых душ. Старая — еще туда-сюда. Учились при царском строе, кто теперь разберет. А вот новая, та, которая обошла и обставила активистов на самых глазах, под самым носом... Тут есть от чего скрипеть зубами...

Нет, в качестве поддержки профессора никуда не годятся. Попытаюсь рассмотреть ситуацию теоретически. К чему «теоретически» сводится эта ситуация? Надо полагать, что я попал сюда потому, что был нужен более высокому начальству, вероятно, начальству из чекистов. Если это так — на Стародубцева, если не сейчас, так позже, можно будет плюнуть. Стародубцева можно будет обойти так, что ему останется только зубами лязгать. А если не так? Чем я рискую? В конце концов, едва ли большим, чем просто лесные работы. Во всяком случае, при любом положении попытки актив; вцепиться в икры нужно пресекать в самом корне. Так говорит моя советская теория. Ибо, если не осадить сразу, заедят. Эта публика значительно хуже урок. Хотя бы потому, что урки гораздо толковее Они если и будут пырять ножом, то во имя каких-то конкретны интересов. Актив может вцепиться в горло просто из одной собачьей злости, без всякой выгоды для себя и без всякого, в сущности Расчета... Из одной, так сказать, классовой ненависти...

В тот же вечер прохожу я мимо стола Стародубцева.

 

- 118 -

— Эй, вы, как ваша фамилия? Тоже профессор? Я останавливаюсь.

— Моя фамилия Солоневич. Я не профессор.

— То-то. Тут идиотам плохо приходится.

У меня становится нехорошо на душе. Значит, началось. Значит, нужно «осаживать» сейчас же. А я здесь, в УРЧ, как в лесу. Но ничего не поделаешь. Стародубцев смотрит на меня в упор наглыми, выпученными синими с прожилками глазами.

— Ну, не все же идиоты. Вот вы, насколько я понимаю, не так уж плохо устроились.

Кто-то сзади хихикнул и заткнулся. Стародубцев вскочил с перекошенным лицом. Я постарался всем своим лицом и фигурой выразить полную и немедленную, психическую и физическую готовность дать в морду... И мне это, вероятно, грозило бы несколькими неделями изолятора. Стародубцеву — несколькими неделями больницы.

Но последнего обстоятельства Стародубцев мог еще и не учитывать. Поэтому я, предупреждая готовый вырваться из уст Стародубцева мат, говорю ему этаким академическим тоном:

— Я, видите ли, не знаю вашего служебного положения. Но должен вас предупредить, что если вы хоть на одну секунду попробуете разговаривать со мною таким тоном, как разговаривали с профессором Фрейденбергом, то получится очень нехорошо...

Стародубцев стоит молча. Только лицо его передергивается. Я поворачиваюсь и иду дальше. Вслед мне несется:

— Ну подожди же!

И уже пониженным голосом присовокупляется мат. Но этого мата я «официально» могу и не слышать, я уже в другой комнате.

В тот же вечер, сидя на своем полене, я слышу в соседней комнате такой диалог.

Чей-то голос:

— Товарищ Стародубцев, что такое их-ти-о-лог?

— Ихтиолог? Это рыба такая. Допотопная. Сейчас их нету.

— Как нету? А вот Медгора требует сообщить, сколько у нас на учете ихтиологов.

— Вот тоже сразу видно, идиоты с университетским образованием. — Голос Стародубцева повышается в расчете на то, чтобы мог я слышать его афоризм. — Вот тоже удивительно: как с высоким образованием, так непременно идиот. Ну и напиши им: никаких допотопных рыб в распоряжении УРЧ не имеется. Утри им... нос.

Парень замолк, видимо, приступив к «утиранию носа». И вот, к моему ужасу, слышу я голос Юры:

— Это не рыба, товарищ Стародубцев, а ученый... Который рыб изучает..

 

- 119 -

— А вам какое дело? Не разговаривать, когда вас не спрашивают, черт вас возьми! Я вас тут научу разговаривать... Всякий сукин сын будет лезть не в свое дело...

Мне становится опять нехорошо. Вступиться с кулаками на защиту Юры — будет как-то глупо, в особенности пока дело до кулаков еще не доходит... Смолчать? Дать этому активу прорвать наш фронт, так сказать, на Юрином участке?.. И на какого черта нужно было Юре лезть с его поправкой... Слышу срывающийся голос Юры:

— Слушаюсь... Но только я доложу об этом начальнику УРЧ. Если бы ваши допотопные рыбы пошли в Медгору, была бы неприятность и ему.

У меня отходит от сердца. Молодцом Юрчик, выкрутился... Но как долго и с каким успехом придется еще выкручиваться дальше?

Нас поместили на жительство в палатку. Было электрическое освещение, и с потолка вода не лилась. Но температура на нарах была градусов 8—10 ниже нуля.

Ночью пробираемся «домой». Юра подавлен...

— Нужно куда-нибудь смываться, Ватик... Заедят. Сегодня я видел: Стародубцев выронил папиросу, позвал из другой комнаты профессора М. и заставил ее поднять... К чертовой матери, лучше к уркам или в лес...

Я тоже думал, что лучше к уркам или в лес. Но я еще не знал всего, что нам готовил УРЧ, и месяцы, которые нам предстояло провести в нем. Я также недооценил волчью хватку Стародубцева: он чуть было не отправил меня под расстрел. И никто еще не знал, что впереди будут кошмарные недели отправки подпорожских эшелонов на БАМ, что эти недели будут безмерно тяжелее Шпалерки, одиночки и ожидания расстрела...

И что все-таки если бы мы не попали в УРЧ, то едва ли бы выбрались из всего этого живьем.