РАЗГОВОР С НАЧАЛЬСТВОМ

На другой день ко мне подходит один из профессоров-уборщиков.

— Вас вызывает начальник УРЧ товарищ Богоявленский.

Нервы, конечно, уже начинают тупеть. Но все-таки на душе

 

опять тревожно и нехорошо. В чем дело? Не вчерашний ли разговор со Стародубцевым?

— Скажите мне, кто, собственно, этот Богоявленский? Из заключенных?

— Нет, старый чекист.

Становится легче. Опять один из парадоксов советской путаницы. Чекист — это хозяин. Актив — это свора. Свора норовит вцепиться в любые икры, даже и те, которые хозяин предпочел бы видеть неизгрызанными. Хозяин может быть любою сволочью, но накинувшуюся на вас свору он в большинстве случаев отгонит плетью. С мужиком и рабочим актив расправляется более или менее беспрепятственно. Интеллигенцию сажает само ГПУ... В столицах, где актив торчит совсем на задворках, это малозаметно, но в провинции ГПУ защищает интеллигенцию от актива... Или, во всяком случае, от самостоятельных поползновений актива.

Такая же закута, как и остальные «отделы» УРЧ. Задрипанный письменный стол. За столом — человек в чекистской форме. На столе перед ним лежит мое «личное дело».

Богоявленский окидывает меня суровым чекистским взором и начинает начальственное внушение — совершенно беспредметное и бессмысленное: здесь, дескать, лагерь, а не курорт, здесь, дескать, не миндальничают, а с контрреволюционерами в особенности, за малейшее упущение или нарушение трудовой лагерной дисциплины — немедленно под арест, в ШИЗО, на девятнадцатый квартал, на Лесную Речку... Нужно «взять большевистские темпы работы», нужна ударная работа... Ну и так далее.

Это свирепое внушение действует как бальзам на мои раны: эффект, какового Богоявленский никак не ожидал. Из этого внушения я умозаключаю следующее: что Богоявленский о моих статьях знает, что оные статьи в его глазах никаким препятствием не служат, что о разговоре со Стародубцевым он или ничего не знает, или, зная, никакого значения ему не придает и, что, наконец, о моих будущих функциях он имел то самое представление, которое столь блестящие было сформулировано Наседкиным: «что—куда»...

— Гражданин начальник, позвольте вам доложить, что ваше предупреждение совершенно бесцельно.

— То есть как так бесцельно? — свирепеет Богоявленский.

— Очень просто: раз я попал в лагерь, в моих собственных интересах работать, как вы говорите, ударно и стать ценным работником — в частности, для вас. Дело тут не во мне.

— А в ком же, по-вашему, дело?

— Гражданин начальник, ведь через неделю-две в одной только

 

Погре будет 25—30 тысяч заключенных. А по всему отделению их будет тысяч сорок—пятьдесят. Ведь вы понимаете: как — при таком аппарате?.. Ведь и мне в конечном счете придется отвечать, всему УРЧ и мне тоже.

— Да, уж насчет отвечать, это будьте спокойны. Не поцеремонимся.

— Ну конечно... На воле тоже не церемонятся... Но вопрос в том, как при данном аппарате организовать рассортировку этих сорока тысяч? Запутаемся ведь к чертовой матери...

— Н-да... Аппарат у нас не очень. А на воле вы где работали? Я изобретаю соответствующий моменту стаж.

— Так... Что ж вы стоите?.. Садитесь...

— Если вы разрешите, гражданин начальник... Мне кажется, что вопрос идет о квалификации существующего аппарата. Особенно в низовке, в бараках и колоннах. Нужно бы небольшие курсы организовать... На основе ударничества...

И я запинаюсь... Усталость... Мозги не работают... Вот дернула Нелегкая ляпнуть об ударничестве... Не хватало еще ляпнуть что-нибудь о социалистическом соревновании: совсем подмочил бы свою нарождающуюся деловую репутацию...

— Да, курсы — это бы неплохо. Да кто будет читать?

— Я могу взяться, Медгора должна помочь. Отделение как-никак ударное... — Да, это надо обдумать. Берите папиросу...

— Спасибо, я старовер...

Моя образцово-показательная коробка опять появляется на свет Божий. Богоявленский смотрит на нее не без удивления. Я протягиваю.

— Пожалуйста.

Богоявленский берет папиросу...

— Откуда это люди в лагере такие папиросы достают?

— Из Москвы приятели прислали. Сами не курят, а записаны в распределителе номер первый.

Распределитель номер первый — это правительственный распределитель, — так, для наркомов и иже с ними. Богоявленский это, конечно, знает...

Минут через двадцать мы расстаемся с Богоявленским несколько не в том тоне, в каком встретились.