КРИВАЯ ИДЕТ ВНИЗ

Самым жестоким испытанием для нас в эти недели была угроза отправки Юры на БАМ. Как достаточно скоро выяснилось, ни я, ни Борис отправке на БАМ не подлежали: в наших формулярах значилась статья 58/6 (шпионаж), и нас Якименко не смог бы отправить, если бы и хотел: наших документов не приняла бы приемочная комиссия БАМа. Но Юра этой статьи не имел. Следовательно, по ходу событий дело обстояло так: мы с Борисом остаемся, Юра будет отправлен один — после его летней болезни и операции, после тюремной и лагерной голодовки, после каторжной работы в урчевском махорочном тумане по 16—20 часов в сутки...

При самом зарождении всех этих бамовских перспектив я как-то попросил Якименку об оставлении Юры. Якименко отвечал мне довольно коротко, но весьма неясно. Это было похоже на полуобещание, подлежащее исполнению только в том случае, если норма отправки будет более или менее выполнена. Но с каждым днем становилось все яснее, что норма эта выполнена быть не может и не будет.

По миновании надобности в моих литературных талантах Якименко все определеннее смотрел на меня как на пустое место, как на человека, который уже не нужен и с которым поэтому ни считаться, ни разговаривать нечего... Нужно отдать справедливость и Якименке: во-первых, он работал так же каторжно, как и все мы, и, во-вторых, он обязан был отправить и всю администрацию от

деления, в том числе и УРЧ. Не совсем уж просто было послать старых работников УРЧ и оставить Юру. Во всяком случае, надежды на Якименку с каждым днем падали все больше и больше... В связи с исчезновением могущественной якименковской поддержки снова в наши икры начала цепляться урчевская шпана, цеплялась скверно и в наших условиях очень болезненно.

Мы с Юрой только что закончили списки третьего эшелона. Списки были проверены, разложены по столам, и я должен был занести их на Погру. Было около трех часов ночи. Пропуск, который мне должны были заготовить, оказался незаготовленным. Не идти было нельзя, а идти было опасно. Я все-таки пошел и прошел. Придя на Погру и передавая списки администрации, я обнаружил, что из каждого экземпляра списков украдено по четыре страницы. Отправка эшелона была сорвана. Многомудрый актив с Погры сообщил Якименке, что я потерял эти страницы. Нетрудно было доказать полную невозможность нечаянной потери четырех страниц каждого из 12 экземпляров. И Якименке также нетрудно было понять, что уж никак не в моих интересах было, с заранее обдуманной целью, выкидывать эти страницы, а потом снова их переписывать... Все это так... Но разговор с Якименко, у которого из-за моих списков проваливался его «промфинплан», был из неприятных — особенно принимая во внимание Юрины перспективы... И инциденты такого типа, повторяющиеся приблизительно через день, спокойствию души не способствовали.

Между тем эшелоны шли и шли... Через Бориса и железнодорожников, которых он лечил, до нас стали доходить сводки с крестного пути этих эшелонов... Конечно, уже и от Погры (погрузочная станция) они отправлялись с весьма скудным запасом хлеба и дров — а иногда и вовсе без запасов. Предполагалось, что аппарат баз ГПУ по дороге снабдит эти эшелоны всем необходимым.. Но никто не снабдил... Первые эшелоны еще кое-что подбирали по дороге, а остальные ехали Бог уж их знает как. Железнодорожники рассказывали об остановках поездов на маленьких, заброшенных станциях и о том, как из этих поездов выносили сотни замерзших трупов и складывали их штабелями в сторонке от железной дороги...

Рассказывали о крушениях, при которых обезумевшие люди выли в опрокинутых деревянных западнях теплушек — слишком хрупких для силы поездного толчка, но слишком прочных для безоружных человеческих рук...

Мне мерещилось, что вот на какой-то заброшенной зауральской станции вынесут обледенелый труп Юры, что в каком-то товарном

вагоне, опрокинутом под откос полотна, в каше изуродованных человеческих тел... Я гнал эти мысли — они опять лезли в голову, я с мучительным напряжением искал выхода, хоть какого-нибудь выхода — и его видно не было...