ЛИКВИДКОМ

Несколько дней мы с Юрой болтались в совсем неприкаянном виде. Комендатура пока что выдавала нам талончики на обед и хлеб, дрова для опустелой палатки мы воровали на электростанции. Юра, пользуясь свободным временем, приноровился ловить вилками ворон в подкрепление нашему лагерному меню. Борис возился со своими амбулаториями, больницами и слабосилками.

Через несколько дней выяснилось, что Подпорожье действительно передается Свирьлагу, и на месте подпорожского «штаба» возник ликвидационный комитет во главе с бывшим начальником отделения тов. Видеманом, массивным и мрачным мужчиной с объемистым животом и многоэтажным затылком, несмотря на свои 30—35 лет.

Я смотрел на него и думал, что этот-то до импотенции не дойдет, как дошел Чекалин. Этому пальца в рот не клади.

Управляющим делами ликвидкома была милая женщина, Надежда Константиновна, жена заключенного агронома — бывшего коммуниста и бывшего заместителя наркома земледелия уже не помню какой республики. Сама она была вольнонаемной.

 

Мы с Юрой приноровились в этотликвидком на скромные амплуа «завпишмашечек». От планово-экономических и литературно-юридических перспектив я ухитрился уклониться: хватит. Работа в диквидкоме была тихая. Работали ровно десять часов в сутки, были даже выходные дни. Спешить было некому и некуда.

И вот я сижу за машинкой и под диктовку представителей ликвидационной комиссии ББК и приемочной комиссии Свирьлага мирно выстукиваю бесконечные ведомости:

«Барак № 47, дощатый, в вагонку... кубатура 50х7, 50х3, 2 метра. Полы настланные, струганые... дверей плотничной работы — 1, окон плотничной работы, застекленных — 2».

Никакого барака № 47 в природе давно уже не существует: он пошел в трубу, в печку со своей кубатурой, окнами и прочим — в те дни, когда ББК всучивал БАМу мертвые или, как дипломатично выражался Павел Иванович Чичиков, «как бы несуществующие души»... Теперь ББК всучивает Свирьлагу несуществующие бараки. Представители Свирьлага с полной серьезностью подписывают эти чичиковские ведомости. Я молчу. Мне какое дело...

Приняв этаким манером половину подпорожского отделения, свирьлаговцы наконец спохватились. Приехала какая-то свирьлаговская бригада и проявила необычайную прозорливость: поехала на Погру и обнаружила, что бараков, принятых Свирьлагом, уже давно и в помине нет. Затем произошел такой приблизительно диалог.

ББК. Знать ничего не знаем. Подписали приемочный акт — ну и расхлебывайте.

Свирьлаг. Мы принимали только по описи, а не в натуре. Тех, кто принимал, посадим, а акты считаем аннулированными.

ББК. Ну и считайте. Акты у нас, и кончен бал.

Свирьлаг. Мы вас на чистую воду выведем.

ББК. Знать ничего не знаем. У нас бараки по описям числятся, мы их по описям и сдать должны. А вы тоже кому-нибудь передайте. Так оно и пойдет.

Свирьлаг. А кому мы будем передавать?

ББК. Ну, уж это дело ваше, выкручивайтесь как знаете.

Ну и так далее. Обе тяжущиеся стороны поехали жаловаться друг на друга в Москву, в ГУЛАГ (опять же командировочные перепадают). Мы с Юрой за это время наслаждались полным бездельем, первыми проблесками весны и даже посылками. После ликвидации почтово-посылочной экспедиции лагеря посылки стали приходить по почте. А почта, не имея еще достаточной квалификации, разворовывала их робко и скромно, кое-что оставалось и нам...

 

Потом из Москвы пришел приказ: принимать по фактическому наличию. Стали принимать по фактическому наличию, и тут уж совсем ничего нельзя было разобрать. Десятки тысяч топоров, пил, ломов, лопат, саней и прочего лежали погребенными под сугробами снега где-то на лесосеках, на карьерах, где их побросали охваченные бамовской паникой лагерники. Существуют ли эти пилы и прочее в «фактическом наличии» или не существуют? ББК говорит: существуют, вот видите, по описи значатся. Свирьлаг говорит: знаем мы ваши описи. ББК: ну, так ведь это пилы, не могли же они сгореть? Свирьлаг: ну знаете, у таких жуликов, как вы, и пилы гореть могут.

Было пять локомобилей. Два взорванных и один целый (на электростанции) налицо. Недостающие два никак не могут найти. Как будто бы не совсем иголки, а вот искали-искали, да так и не нашли. Свирьлаг говорит: вот видите — ваши описи. ББК задумчиво скребет затылок: надо полагать, бамовская комиссия сперла — уж такое жулье в этой комиссии... Свирьлаг: чего уж скромничать, такого жулья, как в ББК...

Экскаватор, сброшенный в Свирь, приняли как «груду железного лома весом около трехсот тонн». Приняли и нашу электростанцию-генератор, и локомобиль, и как только приняли, сейчас же погрузили Подпорожье в полный мрак: не зазнавайтесь, теперь мы хозяева. Керосину не было, свечей — тем более. Вечерами работать было нечего. Мы, по причине «ликвидации» нашей палатки, перебрались в пустующую карельскую избу и тихо зажили там. Дрова воровали не на электростанции — ибо ее уже не было, — а в самом ликвидкоме. Кто-то из ББК поехал в Москву жаловаться на Свирьлаг. Кто-то из Свирьлага поехал в Москву жаловаться на ББК. Из Москвы телеграмма: «Станцию пустить». А за это время Свирьлаг ухитрился уволочь куда-то генератор. Опять телеграммы, опять командировки. Из Москвы приказ: станцию пустить под чью-то личную ответственность. В случае невозможности — перейти на керосиновое освещение. В Москву телеграмма: «Просим приказа о внеплановой и внеочередной отгрузке керосина...»

Дело о выеденном яйце начинало приобретать подлинно большевистский размах.