ПРОТОКОЛЫ ЗАСЕДАНИЙ
Лагерь неистово голодал, а ликвидком с большевистской настойчивостью заседал, заседал. Протоколы этих заседаний вела Надежда Константиновна. Она была хорошей стенографисткой и добросовестной, дотошной женщиной. Именно ввиду этого речи тов. Видемана в расшифрованном виде были решительно ни на что не похожи. Надежда Константиновна, сдерживая свое волнение, несла их на подпись Видеману, и из начальственного кабинета слышался густой бас:
— Ну что это вы тут намазали? Ни черта подобного я не говорил! Черт знает что такое!.. А еще стенографистка! Немедленно переправьте, как я говорил.
Н. К. возвращалась, переправляла, я переписывал; потом мне все это надоело, да и на заседания эти интересно было посмотреть. Я предложил Надежде Константиновне:
— Знаете что? Давайте протоколы буду вести я, а вы за меня на машинке стукайте.
— Да вы ведь стенографии не знаете.
— Не играет никакой роли. Полная гарантия успеха. Не понравится — деньги обратно.
Для первого случая Надежда Константиновна сказалась больной, и я скромно просунулся в кабинет Видемана.
— Товарищ Заневская больна, просила меня заменить ее... Если разрешите.
— А вы стенографию хорошо знаете?
— Да... У меня своя система.
— Ну смотрите...
На другое утро «стенограмма» была готова. Нечленораздельный рык товарища Видемана приобрел в ней литературные формы и кое-какой логический смысл. Кроме того, там, где, по моему мнению, в речи товарища Видемана должны были фигурировать «интересы индустриализации страны» — фигурировали «интересы индустриализации страны». Там, где, по-моему, должен был торчать «наш великий вождь» — торчал «наш великий вождь»... Мало ли я такой ахинеи рецензировал на своем веку...
Надежда Константиновна понесла на подпись протоколы моего производства, предварительно усомнившись в том, что Видеман говорил действительно то, что у меня было написано. Я рассеял сомнения Надежды Константиновны: Видеман говорил что-то только весьма отдаленно похожее на мою запись. Надежда Константиновна вздохнула и пошла. Слышу видемановский бас:
— Вот это я понимаю — это протокол... А то вы, товарищ Заневская, понавыдумываете, что ни уха ни рыла не разберешь...
В своих протоколах я, конечно, блюл и некоторые ведомственные интересы — то есть интересы ББК: на чьем возу едешь... Поэтому перед тем, как подписывать мои литературно-протокольные измышления, свирьлаговцы часто обнаруживали некоторые признаки сомнения, и тогда гудел видемановский бас:
— Ну уж это черт его знает что... Ведь сами же вы говорили... Ведь все же слыхали... Ведь это же стенография — слово в слово... Ну уж если вы и таким способом будете нашу работу срывать...
Видеман был парень напористый. Свирьлаговцы, видимо, вздыхали — их вздохов из соседней комнаты я слышать не мог, — но подписывали. Видеман стал замечать мое существование. Входя в нашу комнату и передавая какие-нибудь бумаги Надежде Константиновне, он клал ей на плечо свою лапу, в которой было чувство собственника, и смотрел на меня грозным взглядом: на чужой, дескать, каравай рта не разевай. Грозный взгляд Видемана был направлен не по адресу.
Тем не менее я опять начинал жалеть о том, что черт снова впутал нас в высокие сферы лагеря.