- 294 -

ТРУДОВЫЕ ДНИ

 

Итак, на третьем лагпункте мы погрузились в лагерные низы и почувствовали, что мы здесь находимся совсем среди своих. Мы перекладывали доски и чистили снег на дворах управления, грузили мешки на мельнице, ломали лед на Онежском озере, пилили и рубили дрова для чекистских квартир, расчищали подъездные пути и пристани, чистили мусорные ямы в управленческом городке. Из десятка заведующих, комендантов, смотрителей и прочих не подвел ни один: все ставили сто тридцать пять процентов выработки — максимум того, что можно было поставить по лагерной конституции. Только один раз заведующий какой-то мельницей поставил нам сто двадцать пять процентов. Юра помялся-помялся и сказал:

— Что же это вы, товарищ, нам так мало поставили? Все ставили по сто тридцать пять, чего уж вам попадать в отстающие?

Заведующий с колеблющимся выражением в обалделом и замороченном лице посмотрел на наши фигуры и сказал:

— Пожалуй, не поверят, сволочи.

— Поверят, — убежденно сказал я. — Уже один случай был, наш статистик заел, сказал, что в его колонне сроду такой выработки не было.

— Ну? — с интересом переспросил заведующий.

— Я ему дал мускулы пощупать.

— Пощупал?

— Пощупал.

Заведующий осмотрел нас оценивающим взором.

— Ну, ежели так, давайте вам переправлю. А то бывает так: и хочешь человеку ну хоть сто процентов поставить, а в нем еле душа держится, кто ж поверит. Такому, может, больше чем вам поставить нужно бы. А поставишь — потом устроят проверку, и поминай как звали.

Жизнь шла так: будили в половине шестого утра, мы завтракали неизменной ячменной кашей, и бригады шли в Медвежью Гору. Работали по десять часов, но так как в Советской России официально существует восьмичасовой рабочий день, то во всех решительно документах, справках и сведениях ставилось: отработано часов — 8. Возвращались домой около семи, как говорится, без рук и

 

- 295 -

без ног. Затем нужно было стать в очередь к статистику, обменять у него рабочие сведения на талоны на хлеб и на обед, потом стать в очередь за хлебом, потом стать в очередь за обедом. Пообедав, мы заваливались спать, тесно прижавшись друг к другу, накрывались всем, что у нас было, и засыпали как убитые, без всяких снов.

Кстати, о снах. Чернавины рассказывали мне, что уже здесь, за границей, их долго терзали мучительные кошмары бегства и преследования. У нас всех троих тоже есть свои кошмары — до сих пор. Но они почему-то носят иной, тоже какой-то стандартизированный характер. Все снится, что я снова в Москве и что снова нужно бежать. Бежать, конечно, нужно — это аксиома. Но как это я сюда опять попал? Ведь вот был уже за границей, неправдоподобная жизнь на свободе ведь уже была реальностью, и, как часто бывает в снах, как-то понимаешь, что это только сон, что уже не первую ночь наседает на душу этот угнетающий кошмар, кошмар возвращения к советской жизни. И иногда просыпаюсь оттого, что Юра и Борис стоят над кроватью и будят меня.

Но в Медгоре снов не было. Какой бы холод ни стоял в бараке, как бы ни выла полярная вьюга за его тонкими и дырявыми стенками, часы сна проходили как мгновение. За свои сто тридцать пять процентов выработки мы все-таки старались изо всех своих сил. По многим причинам. Главное, может, потому, чтобы не показать барского отношения к физическому труду. Было очень трудно первые дни. Но килограмм с лишним хлеба и кое-что из посылок, которые здесь, в лагерной столице, совсем не разворовывались, с каждым днем вливали новые силы в наши одряблевшие было мышцы.

Пяти-шестичасовая работа с полупудовым ломом была великолепной тренировкой. В обязательной еженедельной бане я с чувством великого удовлетворения ощупывал свои и Юрочкины мускулы и с еще большим удовлетворением отмечал, что порох в пороховницах еще есть. Мы оба считали, что устроились почти идеально: лучшего и не придумаешь. Вопрос шел только о том, как бы нам на этой почти идеальной позиции удержаться возможно дольше. Как я уже говорил, третий лагпункт был только пересыльным лагпунктом, и на задержку здесь рассчитывать не приходилось. Как всегда и везде в Советской России, приходилось изворачиваться.