ИДИЛЛИЯ КОНЧАЕТСЯ

Наше — по лагерным масштабам, идиллическое — житье на третьем лагпункте оказалось, к сожалению, непродолжительным Виноват был я сам. Не нужно было запугивать заведующего снабжением теориями троцкистского загиба, да еще в применении оныхк получению сверхударного обеда, не нужно было посылать начальника колонны в нехорошее место. Нужно было сидеть как мышь под метлой и не рыпаться. Нужно было сделаться как можно более незаметным...

Как-то поздно вечером наш барак обходил начальник лагпункта, сопровождаемый почтительной фигурой начальника колонны того самого, которого я послал в нехорошее место. Начальник лагпункта величественно проследовал мимо всех наших клопиных дыр начальник колонны что-то вполголоса объяснял ему и многозначительно указал глазами на меня с Юрой. Начальник лагпунктг бросил в нашу сторону неопределенно-недоуменный взгляд — и оба ушли. О таких случаях говорится: «Мрачное предчувствие сжало его сердце». Но тут и без предчувствий было ясно: нас попытаютя сплавить в возможно более скорострельном порядке. Я негласно и свирепо выругал самого себя и решил на другой день предпринять какие-то еще неясные, но героические меры. Но на другой день утром, когда бригады проходили на работу мимо начальника лагпункта, он вызвал меня из строя и подозрительно спросил: чегоя так долго околачиваюсь на третьем лагпункте? Я сделал вполне невинное лицо и ответил, что мое дело маленькое, раз держат, значит, у начальства есть какие-то соображения по этому поводу. Начальник лагпункта с сомнением посмотрел на меня и сказал нужно будет навести справки.

Наведение справок в мои расчеты никак не входило. Разобравшись в наших «требованиях», нас сейчас же вышибли бы с третьего лагпункта куда-нибудь, хоть и не на север; но мои мероприятия

с оными требованиями не принадлежали к числу одобряемых советской властью деяний. На работу в этот день я не пошел вовсе и стал неистово бегать по всяким лагерным заведениям. Перспектив был миллион: можно было устроиться плотниками в одной из бригад, переводчиками в технической библиотеке управления, переписчиками на пишущей машинке, штатными грузчиками на центральной базе снабжения, лаборантами в фотолаборатории и еще в целом ряде мест. Я попытался было устроиться в колонизационном отделе — этот отдел промышлял расселением «вольноссыльных» крестьян в карельской тайге. У меня было некоторое имя в области туризма и краеведения, и тут дело было на мази. Но все эти проекты натыкались на сократительную горячку; эту горячку нужно было переждать: «Придите-ка этак через месяц — обязательно устроим». Но меня месяц никак не устраивал. Не только через месяц, а и через неделю мы рисковали попасть в какую-нибудь Сегежу, а из Сегежи, как нам уже было известно, никуда не сбежишь: кругом трясины, в которых не то что люди, а и лоси тонут...

Решил тряхнуть своей физкультурной стариной и пошел непосредственно к начальнику культурно-воспитательного отдела (КВО) тов. Корзуну. Тов. Корзун, слегка горбатый, маленький человек, встретил меня чрезвычайно вежливо и корректно: да, такие работники нам бы нужны... а статьи ваши?.. Я ответил, что статьями, увы, хвастаться нечего: 58-6 и прочее. Корзун безнадежно развел руками: «Ничего не выйдет... Ваша работа по культурно-воспитательной линии, да еще и в центральном аппарате КВО, абсолютно исключена, не о чем говорить».

...Через месяц тот же тов. Корзун вел упорный бой за то, чтобы перетащить меня в КВО, хотя статьи мои за это время не изменились. Но в тот момент такой возможности тов. Корзун еще не предусматривал. Я извинился и стал уходить.

— Знаете что, — сказал мне Корзун вдогонку, — попробуйте-ка вы поговорить с «Динамо». Оно лагерным порядкам не подчинено, может, что-нибудь и выйдет.