КУРОРТ НА ВИЧКЕ

 

Никакого барака для участников спартакиады строить не пришлось. В Вичке только что было закончено огромное деревянное здание будущей конторы совхоза, и я пока что прикарманил это здание для жилья моих спортсменов. Впрочем, там оказались не одни спортсмены: спартакиаду я все равно проводить не собирался и подбирал туда всякую публику, преимущественно по признаку личных симпатий, — так сказать, протекционизм. Мы с Юрой оказались в положении этаких Гарун аль-Рашидов, имеющих возможность на общем фоне каторжной жизни рассыпать вокруг себя благодеяния полутора-двух месяцев сытного и привольного житья на вичкинском курорте. Рассыпали щедро, все равно бежать; чем мы рискуем? Забирались в траву, на место нашего постоянного «разложения», «разлагались» там и выискивали: ну, кого еще? Помещение уже было, фонды питания, и хорошего питания, уже были выделены — жалко было оставлять пустующими курортные места. Так, для медицинского надзора за драгоценным здоровьем тренирующихся я извлек из центральной чекистской амбулатории одного престарелого хирурга, окончательно измотанного лагерным житьем, и в воздаяние за это — хотя тогда я о воздаянии не думал — я получил возможность подлечить свои нервы душами Шарко, массажем, электротерапией, горным солнцем и прочими вещами, которые в европейских условиях влетают, вероятно, в копеечку. Примерно таким же образом были извлечены две машинистки управления ББК, одна из которых отсидела уже семь лет, другая — шесть. Вообще на Вичку переводились люди, которые решительно никакого отношения к спартакиаде не имели и иметь не могли.

Все мои предписания насчет таких переводов Поккалн исполнял неукоснительно и без разговоров. Имею основания полагать, что за эти недели я Поккалну осточертел, и моя спартакиада снилась ему

 

каким-то восьминогим кошмаром с очками на каждой ноге. И если кто был обрадован нашим побегом из лагеря, так это Поккалн: как гора с плеч. Была только одна маленькая зацепочка. Юра — через Хлебникова — отыскал семидесятилетнего профессора геологии, имя небезызвестное и за границей. Я решил рискнуть и пришел к Поккалну. Даже латышская флегма тов. Поккална не выдержала:

— Ну, уж позвольте, товарищ Солоневич, это уж чересчур. Зачем он вам нужен? Ему же шестьдесят, что он, в футбол у вас будет играть?

— Ах, товарищ Поккалн, ведь вы сами же понимаете, что спартакиада имеет, в сущности, вовсе не спортивное, а чисто политическое значение.

Поккалн посмотрел на меня раздраженно, но сделал вид, что о политическом значении он понимает все. Расспрашивать меня и, следовательно, признаваться в обратном было бы неудобно: какой же он после этого член партии?

Профессор в полном изумлении забрал свои пожитки, был перевезен на Вичку, лежал там на солнышке, удил форель и с совершенно недоуменным видом спрашивал меня потом:          

— Послушайте, тут, кажется, вы что-то вроде заведующего... Объясните мне ради Бога, что сей сон значит?

Объяснять ему у меня не было никакой возможности. Но в воздаяние за курорт я попросил профессора выучить меня уженью форели. Профессор поучил меня дня два, а потом бросил.

— Простите, я выдвиженцами никогда не занимался... Извините, пожалуйста, но такой бездарности, как вы, еще не встречал... Советую вам никогда и в руки удочки не брать. Профанация!

Юра в своем новом чине инструктора спорта Медгорского отделения ББК ОГПУ лазил по лагпунктам и потом говорил мне: там, на шестом лагпункте, бухгалтерша одна есть. Кандидатура бухгалтерши подвергалась обсуждению, и женщина из обстановки голодного двенадцатичасового рабочего дня, клопиных бараков и всяческих понуканий, не веря глазам своим, перебиралась на Вичку...

Я сейчас заплатил бы некоторое количество денег, чтобы посмотреть, как после нашего побега Успенский расхлебывал мою спартакиаду, а Поккалн расхлебывал мой вичкинский курорт. Во всяком случае, это был на редкость веселый период моей жизни.