ПРИМИРЕНИЕ

 

В последний месяц перед побегом жизнь сложилась по всем правилам детективного романа, написанного на уровне самой со

 

временной техники этого искусства. Убийство троцкиста на Вичке, побег Акульшина и расследование по поводу этого побега, раскрытие «Панамы» на моем вичкинском курорте, первые точные сведения о Борисе, подкоп, который Гольман неудачно пытался подвести под мой блат у Успенского, и многое другое — все это спуталось в такой нелепый комок, что рассказать о нем более или менее связно моей литературной техники не хватит. Чтобы проветриться, посмотреть на лагерь вообще, я поехал в командировку на север; об этой поездке — позже. Поездку не кончил, главным образом от того отвращения, которое вызвало во мне впечатление лагеря, настоящего лагеря, не Медвежьей Горы с Успенскими, Корзунами и «блатом», а лагеря по всем правилам социалистического искусства... Когда приехал — потянуло в кабинку, но в кабинку ходу уже не было.

Как-то раз по дороге на Вичку я увидел Ленчика, куда-то суетливо бежавшего с какими-то молотками, ключами и прочими приспособлениями своего монтерского ремесла. Было неприятно встречаться — я свернул было в сторонку, в переулок между сараями. Ленчик догнал меня.

— Товарищ Солоневич, — сказал он просительным тоном, — заглянули бы вы к нам в кабинку, разговор есть.

— А какой разговор? — пожал я плечами. Ленчик левой рукой взял меня за пуговицу и быстро заговорил. Правая рука жестикулировала французским ключом.

— Уж вы, товарищ Солоневич, не серчайте, все тут как пауки живем... Кому поверишь? Вот, думали, хорош человек подобрался, потом смотрим, с Подмоклым. Разве разберешь, вот, думаем, так подъехал, а думали — свой брат, ну, конечно же, сами понимаете — обидно стало, прямо так обидно, хорошие слова говорил человек, а тут на — с третьей частью... Я Мухину и говорю: что ты так сразу, с плеча, может, у человека какой свой расчет есть, а мы этого расчета не знаем... А Мухин, ну, тоже надо понять: семья у него там в Питере была, теперь вот, как вы сказали, в Туркестан выехавши, но ежели, например, вы — да в третьей части, так как у него с семьей будет? Так я, конечно, понимаю, ну а Мухину-то как за сердце схватило...

— Вы сами бы. Ленчик, подумали — да если бы я и в третьей части был, какой мне расчет подводить мухинскую семью...

— Вот, опять же, то-то и я говорю — какой вам расчет?.. И потом же — какой вам расчет был в кабинке? Ну, знаете, люди теперь живут наершившись... Ну, потом пришел Акульшин: прощайте говорит, ребята, ежели не поймают меня, так, значит, Со-

 

лоневичей вы зря обидели. Ну, больше говорить не стал, ушел, потом розыск на него был — не поймали...

— Наверное — не поймали?

— Не поймали — уж мы спрашивали кого надо... Ушел... Я только в этот момент сообразил, что где-то очень глубоко в подсознании была у меня суеверная мысль: если Акульшин уйдет — уйдем и мы. Сейчас из подсознания эта мысль вырвалась наружу каким-то весенним потоком. Стало так весело и так хорошо... Ленчик продолжал держать меня за пуговицу.

— Так уж вы прихватывайте Юрочку и прилазьте. Эх, по такому случаю, мы уж проголосовали, нас, значит, будет шестеро — две литровочки — черт с ним, кутить так кутить. А? Придете?

— Приду. Только литровочки-то эти я принесу.

— Э нет, уже проголосовали, единогласно...

— Ну ладно. Ленчик, — а закуска-то уж моя.

— И закуска будет. Эх, вот выпьем по-хорошему для примирения, значит... Во!

Ленчик оставил в покое мою пуговицу и изобразил жестом «на большой палец».