- 438 -

«НАЦИОНАЛИСТЫ»

 

Промфинплан был перевыполнен. Я принес в кабинку две литровки и закуску — невиданную и неслыханную (грешный человек!), спертую на моем вичкинском курорте... Впрочем, не очень даже спертую, потому что мы с Юрой не каждый день пользовались нашим правом курортного пропитания.

Мухин встретил меня молчаливо и торжественно: пожал руку и сказал только: «Ну уж — не обессудьте». Ленчик суетливо хлопотал вокруг стола. Середа посмеивался в усы, а Пигалица и Юра просто были очень довольны.

Середа внимательным оком осмотрел мои приношения: там был! ветчина, масло, вареные яйца и шесть жареных свиных котлет; по способе их благоприобретения кабинка уже была информирована. Поэтому Середа только развел руками и сказал:

— А еще говорят, что в Советской России есть нечего, а тут прямо как при старом режиме...

Когда уже слегка было выпито, Пигалица ни с того ни с сего вернулся к теме о старом режиме:

— Вот вы все о старом режиме говорите... Середа слегка пожал плечами:

 

- 439 -

— Ну, я не очень-то об нем говорю, а все — лучше было... Пигалица вдруг вскочил:

— Вот я вам сейчас одну штуку покажу — речь Сталина. — А зачем это? — спросил я. — Вот вы все про Сталина говорили, что он Россию морит...

— Я и сейчас это говорю...

— Так вот, это и есть неверно. Вот я вам сейчас разыщу. — Пигалица стал рыться на книжной полке.

— Да бросьте вы, речи Сталина я и без вас знаю...

— Э нет, постойте, постойте. Сталин говорит о России, то есть что нас все кому не лень били... О России, значит, заботится... А вот вы послушайте.

Пигалица достал брошюру с одной из «исторических» речей Сталина и начал торжественно скандировать:

— «Мы отстали от капиталистического строя на сто лет. А за отсталость бьют. За отсталость нас били шведы и поляки. За отсталость нас били турки и били татары, били немцы и били японцы... Мы отстали на сто лет. Мы должны проделать это расстояние в десять лет, или нас сомнут...»

Эту речь Сталина я, конечно, знал. У меня под руками нет никаких «источников», но не думаю, чтобы я сильно ее переврал — в тоне и смысле во всяком случае. В натуре эта тирада несколько длиннее. Пигалица скандировал торжественно и со смаком: били-били, били-били. Его белобрысая шевелюра стояла торчком, а в выражении лица было предвкушение того, что вот раньше-де все били, а теперь, извините, бить не будут. Середа мрачно вздохнул:

— Да, это что и говорить, влетало...

— Вот, — сказал Пигалица торжествующе, — а вы говорите, Сталин против России идет.

— Он, Саша, не идет специально против России, он идет за мировую революцию. И за некоторые другие вещи. А в общем, здесь, как и всегда, врет он—и больше ничего.

— То есть как это врет? — возмутился Пигалица.

— Что действительно били, — скорбно сказал Ленчик, — так это что и говорить...

— То есть как это врет? — повторил Пигалица. — Что, не били нас?

— Били. И шведы били, и татары били. Ну и что дальше? Я решил использовать свое торжество, так сказать, в рассрочку — пусть Пигалица догадывается сам. Но Пигалица опустил брошюрку и смотрел на меня откровенно растерянным взглядом.

— Ну, скажем, Саша, нас били татары. И шведы и прочие. По-

 

- 440 -

думайте, каким же образом вот тот же Сталин мог бы править одной шестой частью земной суши, если бы до него только «мы» и делали, что шеи свои подставляли? А? Не выходит?

— Что-то не выходит, Саша, — подхватил Ленчик. — Вот, скажем, татары, где они теперь? Или шведы. Вот этот самый лагерь, сказывают, раньше на шведской земле стоял, была тут Швеция... Значит, не только нас били, а и мы кому-то шею костыляли, только про это Сталин помалкивает...

— А вы знаете, Саша, мы и Париж брали, и Берлин брали...

— Ну, это уж, И. Л., извините, тут уж вы малость заврались. Насчет татар еще туда-сюда, а о Берлине — уж извините.

— Брали, — спокойно подтвердил Юра, — хочешь, завтра книгу принесу — советское издание... — Юра рассказал о случае во время ревельского свидания монархов, когда Вильгельм II спросил трубача какого-то полка: за что получены его серебряные трубы? «За взятие Берлина, Ваше Величество...» — «Ну, этого больше не случится». — «Не могу знать. Ваше Величество»...

— Так и сказал, сукин сын? — обрадовался Пигалица.

— Насчет Берлина, — сказал Середа, — это не то что Пигалица, а и я сам слыхом не слыхал...

— Учили же вы когда-то русскую историю?

— Учить не учил, а так, книжки читал: до революции — подпольные, а после — советские: не много тут узнаешь.

— Вот что, — предложил Ленчик, — мы пока по стаканчику выпьем, а там устроим маленькую передышку, а вы нам, товарищ Солоневич, о русской истории малость порасскажете. Так, коротенько. А то, в самом деле, птичку Пигалицу обучать надо, в техникуме не научат...

— А тебя — не надо?

— И меня надо. Я, конечно, читал порядочно, только, знаете, все больше «наше, советское».

— А в самом деле, рассказали бы, — поддержал Середа.

— Ну, вот и послушаем, — заорал Ленчик («Да тише ты», — зашипел на него Мухин). — Так вот, значит, на порядке дня: стопочка во славу русского оружия и доклад товарища Солоневича. Слово предоставляется стопочке: за славу...

— Ну, это как какого оружия, — угрюмо сказал Мухин, — красное, хоть оно пять раз будет русским, пей сам.

— Э нет, за красное и я пить не буду, — сказал Ленчик. Пигалица поставил поднятую было стопку на стол.

— Так это, значит, вы за то, чтобы нас опять били?

— Кого это нас? Нас и так бьют — лучше и не надо...

 

- 441 -

шею накостыляют — для всех прямой выигрыш, — Середа выпил свою стопку и поставил ее на стол.

— Тут птичка моя, Пигалица, такое дело, — затараторил Ленчик, — русский мужик — он, известное дело, задним умом крепок: пока по шее не вдарят — не перекрестится. А когда вдарят, перекрестится — так только зубы держи... Скажем, при Петре набили морду под Нарвой, перекрестился — и крышка шведам. Опять же при Наполеоне... Теперь, конечно, тоже набьют, никуда не денешься...

—        Так что, и ты-то морду бить будешь?

—        А ты в Красную Армию пойдешь?

—        И пойду.

Мухин тяжело хлопнул кулаком по столу.

— Сукин ты сын, за кого ты пойдешь? За лагери? За то, чтоб дети твои в беспризорниках бегали? За ГПУ, сволочь, пойдешь? Я тебе, сукину сыну, сам первый голову проломаю... — Лицо Мухина перекосилось, он оперся руками о край стола и приподнялся. Запахло скандалом.

— Послушайте, товарищи, кажется, речь шла о русской истории... давайте перейдем к порядку дня, — вмешался я.

Но Пигалица не возразил ничего. Мухин был чем-то вроде его приемного отца, и некоторый решпект к нему Пигалица чувствовал. Пигалица выпил свою стопку и что-то пробормотал Юре, вроде:

«Ну, уж там насчет головы — еще посмотрим...»

Середа поднял брови:

— Ох и умный же ты, Сашка, таких умных немного уже осталось... Вот поживешь еще с годик в лагере...

— Так вы хотите слушать или не хотите? — снова вмешался я. Перешли к русской истории. Для всех моих слушателей, кроме Юры, это был новый мир. Как ни были бездарны и тенденциозны Иловайские старого времени — у них были хоть факты. У Иловайских советского производства нет вообще ничего: ни фактов, ни самой элементарной добросовестности. По этим иловайским доленинская Россия представлялась какой-то сплошной помойкой, ее деятели — сплошными идиотами и пьяницами, ее история — сплошной цепью поражений, позора. Об основном стержне ее истории — о тысячелетней борьбе со степью, о разгроме этой степи — ничего не слыхал не только Пигалица, но даже и Ленчик. От хазар, половцев, печенегов, татар, от полоняничной дани, которую платила крымскому хану еще Россия Екатерины II, до постепенного и последовательного разгрома Россией величайших военных могуществ мира — татар, турок, | Шведов, Наполеона; от удельных князей, правивших по ханским I полномочиям, до гигантской Империи, которою вчера правили цари,

 

- 442 -

а сегодня правит Сталин, — весь этот путь был моим слушателям неизвестен совершенно.

— Вот мать их... — сказал Середа, — читал, читал, а об этом, как это на самом деле, слышу первый раз.

Фраза Александра III: «Когда русский царь удит рыбу — Европа может подождать» — привела Пигалицу в восторженное настроение:

— В самом деле? Так и сказал? Вот сукин сын! Смотри ты... А?

— Про этого Александра, — вставил Середа, — пишут, пьяница был.

— У Горького о нем хорошо сказано каким-то мастеровым: «Вот это был царь — знал свое ремесло», — сказал Юра. — Звезд с неба не хватал, а ремесло свое знал...

— Всякое ремесло знать надо, — веско сказал Мухин, — вот понаставили «правящий класс» — а он ни уха ни рыла...

Я не согласился с Мухиным: эти свое ремесло знают почище, чем Александр III знал свое, — только ремесло у них разбойное.

— Ну, а возьмите вы Успенского — необразованный же человек. Я и с этим не согласился: очень умный человек Успенский и свое ремесло знает, иначе мы бы с вами, товарищ Мухин, в лагере не сидели...

— А главное — так что же дальше? — скорбно спросил Середа.

— Э, как-нибудь выберемся, — оптимистически сказал Ленчик...

— Внуки — те, может, выберутся, — мрачно заметил Мухин. — А нам уже не видать...

— Знаете, Алексей Толстой писал о том моменте, когда Москва была занята французами: «Казалось, что уж ниже нельзя сидеть в дыре, ан глядь — уж мы в Париже». Думаю, выберемся и мы.

— Вот я и говорю. Вы смотрите, — Ленчик протянул руку над столом и стал отсчитывать по пальцам. — Первое дело: раньше всякий думал — моя хата с краю, нам до государства никоторого дела нету, теперь Пигалица, и тот — ну, не буду, не буду, я о тебе только так, для примера, — теперь каждый понимает: ежели государство есть — держаться за него надо: хоть плохое, а держись.

— Так ведь и теперь у нас государство есть, — прервал его Юра.

— Теперь? — Ленчик недоуменно воззрился на Юру. — Какое же теперь государство? Ну, земля? Земля есть — черт ли с нее? У нас теперь не государство, а сидит хулиганская банда, как знаете, в деревнях бывает, собирается десяток хулиганов... Ну, не в том дело... Второе: вот возьмите вы Акульшина — можно сказать, глухой мужик, дремучий мужик, с уральских лесов... Так вот, ежели ему после всего этого о социализме да об революции начнут агитировать — так он же зубами глотку перервет... Теперь третье:

 

- 443 -

скажем. Середа — он там когда-то тоже насчет революции вожжался.

Середа недовольно передернул плечами:

— Ты бы о себе говорил.

— Так что ж, я и о себе скажу то же: думал, книжки всякие читал, вот, значит, свернем царя, Керенского, буржуев, хозяев — заживем!.. Зажили! Нет, теперь надурницу у нас никого не поймаешь. — Ленчик посмотрел на свою ладонь — там еще осталось два неиспользованных пальца. — Да... Словом, выпьем пока что. А главное, народ-то поумнел — вот, трахнули по черепу... Теперь ежели хулиганов этих перевешаем — государство будет — во! — Ленчик сжал руку в кулак и поднял вверх большой палец. — Как уж оно будет, конечно, неизвестно, а, черт его дери, будет! Мы им еще покажем!

— Кому это «им»?

— Да вообще. Чтоб не зазнавались! Россию, сукины дети, делить собрались...

— Да, — сказал Мухин, уже забыв о «внуках», — да, кое-кому морду набить придется, ничего не поделаешь...

— Так как же вы будете бить морду? — спросил Юра. — С Красной Армией? Ленчик запнулся.

— Нет, это не выйдет, тут — не по дороге.

— А это — как большевики сделали: они сделали по-своему правильно, — академическим тоном пояснил Середа, — старую армию развалили, пока там что — немцы Украину пробовали оттяпать.

— Пока там что, — передразнил Юра, — ничего хорошего и не вышло.

— Ну, у них и выйти не может, а у нас выйдет. Это сказал Пигалица — я в изумлении обернулся к нему. Пигалица уже был сильно навеселе. Его вихры торчали в разные стороны, а глаза блестели возбужденными искорками — он уже забыл и о Сталине, и о «били-били».

— У кого это у нас? — Мне вспомнилось о том, как о «нас» говорил и Хлебников.

— Вообще у нас, у всей России, значит. Вы подумайте, полтораста миллионов; да если мы все мясом навалимся, ну все, ну черт с ними, без партийцев, конечно... А то вот хочешь учиться, сволочь всякую учат, а мне... Или, скажем, у нас в комсомоле — ох и способные же ребята есть, я не про себя говорю... В комсомол полезли, чтобы учиться можно было, а их — на хлебозаготовки... У

 

- 444 -

меня там одна девочка была, послали... ну, да что и говорить... Без печенок обратно привезли... — По веснушчатому лицу Пигалицы покатились слезы. Юра быстро и ловко подсунул четвертую бутылку под чей-то тюфяк, я одобрительно кивнул ему головой: хватит. Пигалица опустился на стол, уткнул голову на руки, и плечи его стали вздрагивать. Мухин посмотрел на Пигалицу, потом на таинственные манипуляции Юры: «Что ж это вы, молодой человек...» Я наступил Мухину на ногу и показал головой на Пигалицу... Мухин кивнул поддакивающе. Ленчик обежал кругом стола и стал трясти Пигалицу за плечи.

— Да брось ты, Саша, ну, померла, мало ли народу померло этак, ничего — пройдет, забудется...

Пигалица поднял свое заплаканное лицо — и удивил меня еще раз:

— Нет — это им, брат, не забудется... Уж это, мать их... не забудется...