23. На металлургическом заводе

 

Приехали мы с Бригисом в Днепродзержинск и сразу же, на вокзале, столкнулись с жертвой того страшного украинского голода, о котором мы, москвичи, ничего не знали.

От станции до завода было несколько километров, а транспорта никакого не было. Дойти было бы нетрудно, но мешали два тяжелых чемодана, один из которых был набит книгами. Пока я озирался, ко мне подошел молодой парень и предложил помочь мне донести чемоданы. Я обрадовался, вручил ему чемодан потяжелее, и мы пошли. Но не прошли и 500 метров, как мой спутник зашатался. Пьян? Нет, не пьян. Я пригляделся и увидел, что он невероятно изможден. Мы остановились, сели, и я спросил:

— Что с вами, вы больны?

— Из голодающих я, - сказал парень, отдышавшись. - Ослабел. Из деревни я бежал, там мрут как мухи - и дети, и взрослые. Но вы будьте спокойны, я ваши вещи донесу...

Куда уж ему было нести тяжелый чемодан! Я поделился с ним остатками еды, взятой в дорогу, уплатил деньги и потихоньку взвалил на себя второй чемодан. Как-нибудь доберусь!

Да, ничего этого я не знал. И никто из нас не знал, что в 1932 году на Украине был страшный недород — и у колхозов и колхозников по хлебозаготовкам начисто изъяли весь принадлежавший им хлеб. Весь, до зернышка! Осенью колхозники питались картошкой, капустой и прочей огородной снедью с приусадебного участка, затем стали поедать домашний скот и другую живность. А потом начался настоящий голод. Государство не помогло ничем. В отличие от 1921 года, когда о голоде в Поволжье знали все и все старались чем могли помочь голодающим, голод на Украине скрывали, деревни с умирающими оцепляли войсками и никого не выпускали оттуда и не впускали туда.

Кто мог, все-таки бежал в город. Но и здесь поначалу было несладко без паспорта и без продовольственной карточки.

 

* * *

 

Итак, прибыл я на завод, сдал в отдел кадров путевку, выданную управлением кадров Наркомтяжпрома, и явился на прием к директору.

Директор Днепродзержинского металлургического завода А.П.Завенягин не выразил восторга, ознакомившись с нашими биографиями. Что ж, его можно было понять: сразу на шею ему вешали двух троцкистов! Однако на работу нас зачислили: меня — старшим инженером-экономистом планового отдела УКС (управление капитального строительства), Арвида - туда

 

же инженером-экономистом.

Но работать нам с Завенягиным пришлось недолго: его перебросили директором Магнитогорского завода, а к нам был назначен директором И.П.Манаенков. Техническим директором Днепродзержинки был Бардин, но и он вскоре уехал в Кузнецк, и его заменил В.И.Жданов, один из старейших и выдающихся русских металлургов.

Манаенков как-то рассказывал историю появления Жданова на заводе. Оказывается, он был назначен техническим директором завода и приехал в Днепродзержинск непосредственно из внутренней тюрьмы ГПУ на Лубянке 2, где сидел по делу "Промпартии". Ему инкриминировалась подготовка вместе с другими контрреволюционного переворота, после которого Совет народных комиссаров должен был быть устранен и заменен "кабинетом министров", возглавлявшимся Рамзиным. В составе этого "кабинета" Всеволод Иванович должен был якобы занять место министра по делам торговли и промышленности.

В конце 1933 года я ехал вместе с В.И.Ждановым в командировку. В поезде разговорились, и я спросил его, верно ли все это.

Всеволод Иванович подтвердил, что все верно. Разумеется, не в том смысле, что верны обвинения - они были с начала до конца лживы. Но он действительно два с половиной года сидел во внутренней тюрьме на Лубянке, где его избивали и пытали, пытаясь добиться признания в несуществующих преступлениях. Однако, несмотря на пытки, он никакого "признания" не подписал. От этих лет у него остался непрекращающийся нервный тик.

Как же все-таки попал Всеволод Иванович с Лубянки в Днепродзержинск?

Когда Бардин уехал, И завод остался без технического директора, И.П.Манаенков, приехав в Москву и будучи на приеме у Г.К.Орджоникидзе, попросил его направить на завод какого-нибудь крупного специалиста-металлурга. Орджоникидзе предложил ему Жданова.

— Это было бы прекрасно, - сказал Манаенков. - Но, насколько мне известно, он сидит в тюрьме...

— Ну и что же? - сказал Орджоникидзе. - Существует такая практика, что по просьбе наркомов ГПУ освобождает из заключения специалистов для работы на предприятиях. Если ты не возражаешь, я поговорю с Менжинским...

Манаенков, конечно, согласился: лучшего технического директора ему было не найти. Орджоникидзе тут же позвонил Менжинскому, и очень скоро в кабинет Орджоникидзе явился конвоируемый гепеушником В.И.Жданов. Орджоникидзе познакомил его с Манаенковым и предложил ему должность технического директора на Днепродзержинском заводе

— Я согласился, - рассказывал мне В.И.Жданов, - при условии, что не буду заниматься вопросами реконструкции и строительства новых цехов и других объектов, а ограничусь только эксплуатацией. Орджоникидзе удивился: как можно вести строительство без увязки с эксплуатацией действующего завода? "Ваше дело, - сказал я, - я не навязываюсь на эту должность". "Но почему?" - продолжал изумляться Орджоникидзе. "Потому, что меня посадили в тюрьму, где я просидел два с половиной года, по обвинению во вредительстве. А "вредительство" заключалось в том, что направление, которое я давал строительству, вело якобы к неэффективной эксплуатации строящихся заводов. С меня хватит".

Тут вмешался Манаенков и сказал, что он согласен на то, чтобы Всеволод Иванович занимался только вопросами эксплуатации. На том и покончили. "Вертухая" отправили обратно с распиской Орджоникидзе. Тут же Серго поручил своему секретарю Семушкину выяснить, где семья Всеволода Ивановича. Семья его оказалась в Москве, на той же квартире, только половину ее забрали. Через несколько минут на столе Орджоникидзе лежал номер телефона жены Жданова, и Всеволод Иванович прямо из кабинета наркома позвонил домой. Немедленно было отдано распоряжение освободить квартиру Жданова, и Всеволод Иванович на машине Орджоникидзе поехал домой. А наутро встретился с Манаенковым, чтобы обсудить практическую сторону дела.

Вот что предшествовало началу работы нового технического директора. Что и говорить, похоже на сказку. Но чего не бывало в тех условиях: просто было казнить, но если требовалось, просто было и миловать. Закон в обоих случаях был тут ни при чем — как, впрочем, и сейчас.

 

...О Всеволоде Ивановиче Жданове как о личности и деятеле следует рассказать подробнее. Я чувствую себя обязанным сделать это, потому что ни у кого я не научился столь многому, как у него, и ни у кого не было так интересно учиться...

Днепродзержинский завод не был для него новым. В.И.Жданов считайся выдающимся инженером этого завода еще до революции, когда тот принадлежал Днепровскому металлурги-

 

ческому акционерному обществу, правление которого находилось в Петербурге. Завод был построен в 1912 году по новейшему тогда слову техники в поселке Каменское (нынешний Днепродзержинск) польским акционерным обществом. Директором его был Сунгрем, на дочери которого женился Жданов.

Инженерное образование Всеволода Ивановича как небо от земли отличалось от нашего - поверхностного и скороспелого. Мы были по существу недоучки, а в области общей культуры вообще недоросли. Жданов, всю жизнь работавший над самыми сложными проблемами металлургического производства, еще до революции объехал все сколько-нибудь заслуживавшие внимания металлургические заводы мира. В совершенстве владевший английским, французским и немецким языками, он получал все специальные иностранные журналы и другую литературу и регулярно знакомился с ними. Несмотря на невероятную загрузку, он находил время для того, чтобы постоянно читать новейшую русскую и иностранную художественную литературу. Возможность удовлетворять свои широкие и разносторонние интересы он получал благодаря своей невероятной организованности и работоспособности. Это была совсем несвойственная нам высочайшая степень культуры труда.

У него не было, например, секретарши, которая сидела около кабинета и охраняла своего шефа от посетителей. В определенные часы приема, которые он сам строжайше соблюдал, к нему мог прийти каждый в порядке живой очереди. Секретарь же (или, как называл его Жданов, "писарь"), мужчина, печатавший на машинке, вел картотеку, в которую заносил все распоряжения Жданова, и строго следил за их выполнением (ежедневно он клал на стол Жданова справку с указанием фамилий работников, не выполнивших распоряжения в срок); готовил всю почту и был, кроме того, библиотекарем Жданова. Ежедневно просматривая получаемую литературу, Всеволод Иванович тут же помечал, что нужно перевести на русский язык и кому разослать переводы. Переводом и перепечаткой занималась специальная машинистка, владевшая иностранными языками, а рассылкой - секретарь, фиксировавший в картотеке и срок отправки, и содержание сопровождавшей ее резолюции. Исполнение распоряжений проверялось неукоснительно - и не внезапно, в порядке проверки, а изо дня в день. Распределение премий (а премии завод получал большие), распределение квартир для инженерно-технических работников зависело непосредственно от выполнения ими распоряжений руководства, и тот, кто без предварительного обоснованного объяснения не выполнял приказа, не получал ни премии, ни квартиры. Занимался этим лично Жданов, и директор в это не вмешивался, а Жданов неотступно придерживался своего принципа. При этом - и это все знали - не было случая, чтобы он покривил душой, оказал снисхождение тому, кому он симпатизирует, или, наоборот, к кому-нибудь придрался. Его уважали не только за ум, талант и организованность, но и за справедливость.

В высшей степени свойственно было ему врожденное чувство собственного достоинства и, вероятно, поэтому совсем несвойственно чувство страха — во всяком случае, оно никогда не проявлялось. Впрочем, это видно уже из того, что он выдержал два с половиной года мучений, не подписав ложного навета на себя.

Во время работы его на заводе произошел такой случай. Манаенков уехал в отпуск, и его заменял Жданов. В это время сдавалось в эксплуатацию какое-то помещение, построенное для нужд завода и расположенное рядом с райотделом ГПУ (все жилые и административные здания в городе принадлежали заводу). Начальник райотдела позвонил Жданову и попросил его отдать новое помещение райотделу ГПУ.

Жданов отказал. ГПУ заняло помещение самовольно. Жданов позвонил командиру батальона, несшего охрану завода и приказал ему немедленно выселить незаконно вселившихся. Но охрана состояла из войск ГПУ, и комбат отказался вступать в конфликт со своим непосредственным начальством. Тогда Жданов обратился непосредственно к секретарю Днепропетровского обкома партии М.М.Хатаевичу и сказал ему, что если ГПУ не освободит здание, он будет просить помощи у Орджоникидзе.

Здание немедленно освободили.

Не знаю, пошел ли бы на такой открытый конфликт с ГПУ (даже с районным отделом) Манаенков или какой-нибудь другой ответственный работник, и не соприкасавшийся никогда с HM учреждением. А Жданов, испытавший на себе все его порядки и нравы, не смолчал, не стерпел. Это тоже свидетельствует о масштабе личности.

Всеволод Иванович был предельно точен и аккуратен. Не той безжизненной аккуратностью, которая заменяет иным ум и воображение (той, что ходила в те времена под названием "каменная задница"), а той дисциплиной ума и воли, без которой немыслима напряженная умственная работа День его был строжайшим образом расписан по часам и минутам, и все знали

 

его расписание: с 6 до 8 утра обход цехов; с 8 до 9 — завтрак; с 9 до 11 — работа с секретарем, просмотр почты и иностранной литературы; с 11 до 12 — у директора завода; с 12 до 15 — обед, отдых, чтение; с 15 до 18 - прием начальников отделов и цехов и вообще всех вызванных и пришедших по собственной инициативе лиц. Время, отведенное для приема вызванного, соблюдалось строго, и на каждый свой вопрос посетитель получал ответ - либо немедленно, либо, в редких случаях, через некоторое время, нужное для того, чтобы навести справку.

Расхлябанности он не терпел. Сам никогда и никуда не опаздывал и того же требовал от других. Растраты времени на бессмысленное ожидание тоже не выносил. Помню, он как-то назначил совещание на 19 часов. Все пришли немного раньше, и когда стрелка часов стала подходить к 19-ти, послышались шутки: вот, дескать, и непогрешимый Всеволод Иванович может опоздать. Но, как только большие часы в его кабинете пробили семь, дверь распахнулась, и вошел Жданов.

Было однажды на этой почве столкновение с Всеволодом Ивановичем и у меня лично -очень поучительное.

Мы ехали вместе в командировку в Москву. Поезд отходил из Днепродзержинска в 22.00. Жданов предупредил меня, чтобы я был готов к 21.00, ровно в это время за мной заедет его шофер. Я считал, что выехать надо раньше. Жданов был непреклонен. "Успеем еще на вокзале выпить по рюмке водки и закусить бутербродом", - сказал он. В 20 часов я начал нервничать, еще через полчаса вызвал шофера Жданова и стал уговаривать его заехать за мной пораньше. Он не хотел, ссылался на приказ Всеволода Ивановича, но потом сдался. К дому Жданова мы подъехали в 20 часов 15 минут. Я попросил шофера посигналить, но на этот раз он решительно воспротивился.

— Через пятнадцать минут посигналю, как Всеволод Иванович велел , — сказал он.

Тогда я, к ужасу шофера, сам нажал на клаксон. Напрасно. Жданов вышел ровно в назначенное время, сел в машину и спросил шофера:

— Почему гудели раньше срока?

Я признался в своей вине. Всю дорогу до вокзала Всеволод Иванович пилил меня за расхлябанность, за неуважение к своему и чужому времени. И оказался прав. Мы и в буфет успели зайти, и спокойно дошли по перрону до своего вагона, сели — и поезд отправился только через две минуты. Это был наглядный урок точного расчета времени, и я его запомнил на всю жизнь.

Всеволод Иванович Жданов навсегда остался для меня образцом культуры труда, поведения, отношения к людям, к своему слову - своего рода моральным и культурным эталоном.

Прежде чем перейти к рассказу о заводе, я хочу вернуться к первым дням моего пребывания в Днепродзержинске. Город к тому времени был уже немалым промышленным центром. Кроме нашего металлургического завода, на котором работало 25000 человек, здесь находились вагонный завод "Правда", коксохимкомбинат, крупная по тому времени ТЭЦ и строительный трест "Дзержинскстрой", в котором работало 12 тысяч человек. Рабочие, как я скоро узнал, были обеспечены неплохо. Но в первый же день мне все чаще стали попадаться на глаза истощенные люди в обтрепанной деревенской одежде. Вспомнил я своего "носильщика" и кое-что понял. Да и от служащих гостиницы узнал, что в городе много голодающих из окрестных деревень, что ежедневно на улицах подбирают 20-25 умерших от голода и истощения. Это было страшно - и особенно страшно было видеть голодных детей. Говорили, что были и случаи людоедства.

А в это время правительство Сталина экспортировало хлеб.

"Смычка", которую устроил Сталин, была своеобразна. Крупный и важный промышленный центр Днепродзержинск снабжался хорошо. Рабочие и ИТР нашего завода получали не только по килограмму хлеба в день (члены семьи - по 600 граммов), но и все, в общем, необходимые продукты. А вокруг города было кольцо умирающих с голоду деревень.

Система привилегий была тщательно разработана. Рабочие были в привилегированном положении относительно крестьян, инженеры лучше снабжались, чем рабочие, начальники цехов и отделов - лучше, чем рядовые инженеры, а о высшем начальстве нечего и говорить. Назначенный вскоре начальником сметно-планового отдела, я принадлежал к начальству средней категории и был прикреплен к очень хорошей столовой "Делового клуба" (там столовалось человек 100 заводского начальства) и, кроме того, получал разнообразные продукты в литерном ларьке.

Пропасть между нами, сытыми и обеспеченными, и умиравшими с голоду беженцами из деревни была потрясающая. И все это было рядом, на глазах, и как-то никого не потрясало. На-

 

пример, служащие гостиницы, сами вчерашние выходцы из деревни, советовали мне продавать остававшиеся у меня хлеб и продукты на рынке, где они продавались в 105 раз дороже их цены в магазинах. И очень негодовали, когда я, отвергнув их советы, раздавал хлеб и другие продукты голодным детям, которые всегда осаждали нашу гостиницу.

До сих пор не могу я забыть этих голодных детей, их худые ручонки, их лихорадочные глаза... До сих пор ощущаю укоры совести за то, что сытый и ни в чем не нуждающийся, я жил среди моря голодных и умирающих с голоду.

Директор завода, Иосиф Петрович Манаенков, был во многом человеком, полярно противоположным Всеволоду Ивановичу Жданову. Не было у него образования, культуры, интеллигентности Жданова, его выдержки и тонкости. Но они импонировали друг другу. Способный человек, Манаенков до революции работал токарем на Юзовском металлургическом заводе и выдвинулся после революции. Он обладал хозяйственной жилкой и твердым характером, пытливым умом, а главное - был человеком идейным, действительно преданным интересам революции и не "оторвавшимся", не обюрократившимся.

Завод он любил, как свое родное детище, лне жалел сил, чтоб улучшить его работу. Смелый и решительный, он не боялся принимать решения и брать на себя ответственность за них - и того же требовал от своих подчиненных. Он был вообще строг и требователен, но и защищал своих подчиненных, как лев, от всяких вышестоящих инстанций, пытавшихся через его голову повлиять на его работников. В его своеобразной натуре отражалось специфическое для тех лет сочетание остатков демократизма первых лет революции с гипертрофированным, если можно так выразиться, "рефлексом единоначальника". Своей власти он ни с какими парторгами и профоргами делить не хотел. Он запретил, например, давать без его разрешения какие бы то ни было сведения секретарю парткома или председателю завкома, и если этот его приказ нарушался, немедленно снимал нарушителя с должности. Помню, только что назначенный парторг ЦК попросил меня дать ему данные о ходе строительства завода за несколько лет. Я сказал, что данные приготовлю, но дать их ему без разрешения директора завода не могу. На этой почве у парторга было несколько стычек с директором, и в один из приездов Орджоникидзе на завод парторг пожаловался ему на самоуправство Манаенкова. Серго ответил ему в том смысле, что директор на заводе хозяин и устанавливает такие порядки, какие считает правильными.

— А так как вы не сработались, - добавил Серго, - то я предлагаю тебе поехать в Москву и получить назначение на другую работу.

Такие молниеносные, "волевые" решения были характерны для Г.К.Орджоникидзе, но в существе своем они вовсе не были самодурскими, а основывались на глубоком знании дела и людей. Орджоникидзе досконально знал каждый крупный металлургический завод, лично знал каждого директора и технического директора, знал и многих инженеров и рабочих. Манаенков был один из тех директоров, которых он уважал за деловитость и честность. Он мог простить многие недостатки, но лжи и очковтирательства не прощал.

Завод наш реконструировался. По проекту после реконструкции он должен был давать 2,5 миллиона тонн стали, чугуна и проката вместо 400 тыс. тонн, выпускавшихся до революции. В четвертом квартале 1934 года по плану следовало сдать в эксплуатацию три новые мартеновские печи по 250 тонн каждая.

До Орджоникидзе дошли слухи, что печи в срок сданы не будут. Перед отъездом в отпуск (а в отпуск он ездил всегда в сентябре) Серго позвонил управляющему трестом "Дзержинскстрой" Сабурову и спросил его, будут ли готовы в срок печи. Сабуров заверил наркома, что да, будут готовы. Но когда, возвращаясь в октябре из отпуска, Орджоникидзе заехал на завод, он сразу обнаружил правду: печи в четвертом квартале сданы не будут.

Обнаружил он это просто: приехал, никого не предупредив, вышел из своего салон-вагона и пошел прямиком к строящемуся мартеновскому цеху.

А пока он шел, со станции сообщили о его приезде и о том, куда он идет, и Манаенкову, и Сабурову, и в Днепропетровск - Хатаевичу. И все направились к мартеновскому цеху.

Когда они прибыли, Орджоникидзе уже был на месте — и был в бешенстве. По натуре добрый, в гневе он был невоздержан, груб и страшен. Увидев Сабурова, он набросился на него:

— Где новый мартеновский цех? Где обещанные три мартена? Покажи мне, где они? Что ты молчишь? Я тебя спрашивал по телефону, будут ли готовы печи к сроку. Ты обещал. Я тебя зa язык не тянул: сказал бы, что печи к сроку готовы не будут. Ты обманул меня, я обманул

 

Политбюро. Больше я тебе не верю. Больше ты у меня строить не будешь.

Повернулся, прошел сквозь толпу ошеломленных рабочих и уехал. Вскоре Сабуров и главный инженер строительства Сапрыкин были сняты со своих постов и заменены другими людьми.

...Одним из серьезных экономических мероприятий того времени был переход предприятий тяжелой промышленности на рентабельную работу. Первым отказался от дотации Макеевский металлургический завод - и его директор Гвахария стал одним из самых известных людей в стране. Вторым заявил о переходе руководимого им завода на рентабельную работу наш И.П.Манаенков. В конце октября 1934 года он объявил, что с 1 января 1935 года Днепродзержинский металлургический отказывается от дотации.

До перехода на новую систему работы оставалось два месяца. Энергичный Манаенков взял дело в свои руки. В общезаводском и цеховых масштабах изыскивались резервы. Принимал активное участие в этом и я как начальник планово-сметного отдела.

Для перехода на бездотационную работу большую роль играли механизация загрузки доменных печей (кроме двух новых — седьмой и восьмой — загрузка всех доменных печей пока еще производилась вручную — каталями) и скорейшее окончание строительства агломерационной фабрики для спекания руд (завод нес большие потери из-за пылевидности криворожских руд, значительная часть которых в виде пыли вылетала через колошники). Необходимо было также как можно скорее закончить строительство газопроводов — от доменного цеха к коксохимическому и от коксохимического — к доменному, мартеновскому и прокатным цехам.

 

...В феврале 1935 года были пущены две ленты аглофабрики, которая начала давать спекаемую руду в виде окатышей определенной величины. Это подняло коэффициент использования объема печи с 0,57 до 0,85 и резко снизило стоимость руды.

С 1912 года, за более чем двадцать лет работы завода неподалеку от него накопились огромные отвалы постепенно собираемой уловителями транспортируемой с завода рудной пыли. Собрались миллионы тонн такой пыли, и администрация не знала, как от нее избавиться. Теперь, с пуском аглофабрики, пыль эта превращалась из бросового отхода в ценное сырье. Поступило предложение сократить завоз руды из Кривого Рота и использовать рудную пыль, в которой, по подсчетам специалистов, содержалось не менее 60-65% металла. Всеволод Иванович одобрил это предложение, испытание дало положительные результаты - и рудная пыль стала все больше использоваться в производстве, занимая от 30 до 35% общей потребности в руде, необходимой заводу для производства чугуна. Это дало заводу огромную экономию, как и сокращение расходов на топливо и электроэнергию в результате перевода производства кокса на доменный газ, а чугуна, стали и проката - на коксовый газ.

В первый же месяц 1935 года завод вместо запланированных 2-х миллионов убытка получил 600 тысяч рублей прибыли. Директор сначала не поверил этой цифре, и только когда в феврале оказалось, что прибыль выражается в 750 тысячах рублей, убедился в том, что завод прочно стал на рельсы рентабельной работы. К апрелю это уже стало окончательно ясно.

По условиям, установленным наркомом тяжелой промышленности, 50% прибыли поступало в фонд директора завода, и он распоряжался им по своему усмотрению.

Один из примеров того, как использовал это право И.П.Манаенков, я хочу привести ниже.

...Однажды директор появился в столовой доменного цеха в 3 часа утра, когда обедала ночная смена. Попросил себе обед, съел его и расплатился. Обед стоил 30 копеек и состоял из трех блюд, но подававшийся на второе кусок мяса весил не более 75 граммов - явно недостаточно для рабочих тяжелого физического труда.

Манаенков спросил, сколько будет стоить обед, если вместо 75 граммов мяса давать 250. "Не меньше рубля", - ответила заведующая.

— Так вот, с завтрашнего дня давайте к обеду 250 граммов мяса, а берите с рабочих по-прежнему 30 копеек. Разницу будет оплачивать дирекция.

Это распоряжение Манаенков провел по всему заводу - и в мартеновских, и в прокатных, и во вспомогательных цехах, и во всех службах рабочие стали получать за свои тридцать копеек втрое более сытный и вкусный обед. Это не только произвело большое впечатление, но и резко подняло производительность труда.

За счет фонда прибылей Манаенков осуществил еще одно очень полезное для рабочих завода мероприятие: построил на берегу Днепра, в громадном фруктовом саду заводской дом отдыха на 300 мест. Это было тем более осуществимо, что в порядке поощрения за рентабель-

 

ную работу нарком разрешил заводу в течение первых шести месяцев использовать всю прибыль на премии и культурно-бытовые мероприятия. Вот за счет этих средств и был спроектирован в три-четыре месяца и построен Дзержинскстроем заводской дом отдыха.

История этого строительства очень характерна: в ней отражены и все положительные, и все отрицательные черты тогдашнего метода хозяйствования. С одной стороны, бюрократизма было меньше, у директора было гораздо больше простора и возможностей проявить инициативу. С другой стороны, даже в положительных вещах отражалось отсутствие твердой законности: в конечном счете, решали не хозяйственники, не рабочие массы, не суд и прокуратура, а партийные органы и отдельные личности.

Утвердив проект, Манаенков вызвал начальника УКСа и меня и велел оформить строительство дома отдыха за счет фонда директора.

Но это было не согласовано с Наркомтяжпромом и Промбанком и вообще незаконно. Осуществлять капитальное строительство за счет прибылей запрещалось. Можно было построить дом отдыха за счет статьи "непредвиденные расходы" генсметы, но для этого требовалось разрешение вышестоящих организаций, т.е. того же Наркомтяжпрома.

Когда я указал на все это Манаенкову, он отмахнулся. Зная Орджоникидзе, он хотел сначала построить дом отдыха и поставить наркома перед совершившимся фактом: прекрасно работающий завод за счет фонда прибылей, которым законно распоряжается директор, построил для рабочих дом отдыха. Что в этом плохого? А раз это хорошо — утвердите статью расхода.

Так и сделали. УКС в нарушение финансовой дисциплины финансировал строительство дома отдыха за счет других объектов — и дело шло быстро. К сентябрю 1935 года дом был построен.

Но к тому же времени прокуратура по требованию Промбанка стала вести следствие по этому делу. Вызвали, прежде всего, меня, так как я отвечал за плановую и финансовую сторону. Манаенков предложил мне все валить на него, но прокурор не соглашался привлекать к ответственности директора, а продолжал допрашивать меня. Тогда Манаенков просто позвонил секретарю обкома Хатаевичу и попросил его прекратить дело до приезда Орджоникидзе. Раздался соответствующий звонок из обкома в прокуратуру — и дело замерло.

...Наконец, приехал Орджоникидзе. В то время завод работал отлично, держал переходящее Красное знамя по производству стали и проката и давал до 10 миллионов рублей прибыли. Перед тем как ехать встречать Орджоникидзе, директор вызвал меня и сказал:

- Как только я поеду с Орджоникидзе осматривать дом отдыха, бери в гараже машину, езжай вслед за нами и жди в вестибюле. Закончим осмотр, сядем в вестибюле отдыхать - тогда подойди к Серго и доложи ему кратко о проекте и смете дома отдыха.

Серго после осмотра дома отдыха был в восторге и не переставал спрашивать Манаенкова, за счет чего осуществлено строительство. Манаенков сначала уклонялся, а когда они вдвоем вышли в вестибюль, подозвал меня, представил наркому и сказал, что я отвечу ему на интересующий его вопрос.

Я положил на стол проект и смету - и откровенно, подробно рассказал Орджоникидзе, как и почему мы нарушили закон.

Орджоникидзе, настроенный после осмотра благодушно, ограничился устным выговором Манаенкову и мне, и сказал, что даст указания аппарату найти источники, утвердить проект и смету и тем узаконить наше самовольное строительство.