26. Этап на Воркуту

 

Началась отправка нашего этапа в лагерь. К так называемому "вокзалу" Бутырской тюрьмы подали поезд, начальник охраны скомандовал: "По четыре человека становись!" - и мы поехали.

Состав был сформирован из обычных пассажирских вагонов третьего класса, только переоборудованных специально для перевозки заключенных. Основное пространство вагона, где размещались заключенные по 9 человек в купе, отделялось железной решеткой от первого и последнего купе, которые занимала охрана.

С Бутырского "вокзала" состав, заполненный заключенными, перебросили на Ярославский вокзал - и уже оттуда он направился в Архангельск.

Распределение заключенных по вагонам, к счастью, не производилось тюремной администрацией, а шло стихийно, как построились сами заключенные. Таким образом, вся наша группа плехановцев оказалась в одном вагоне, где внутри зарешеченного пространства заключенные могли свободно общаться друг с другом. И всю дорогу от Москвы до Архангельска мы, конечно, обсуждали политические события: процессы над Зиновьевым, Каменевым и другими, смерть Горького и пр. Знали мы, правда, мало: газет нам в тюрьме не давали, радио, тем более, не было. Но сведения с воли к нам все же долетали.

Мы, оппозиционеры, не сомневались в том, что и убийцей Кирова, и автором сценариев процессов над вождями оппозиции был Сталин. Мы только недоумевали, как удалось ему заставить подсудимых сыграть такую позорную роль на суде.

Высказывались самые различные предположения. Одни говорили, что роли подсудимых исполняли на процессах загримированные актеры, другие предполагали, что подсудимые говорили под влиянием наркотиков или гипноза. Мало кто верил, что выдающиеся деятели партии согласились оговорить себя под пытками или пошли на сделку со Сталиным, обещавшим им за

 

это жизнь. Впрочем, ходили слухи и о том, что Смилгу и Преображенского, например, только потому не включили в открытый процесс, что они отказались играть на суде роль, предписанную им сценарием, и что Ягода якобы сам застрелил их в камере внутренней тюрьмы.

...В Архангельске эшелон с нашим поездом подали на пересыльный лагпункт, где мы в ожидании погрузки на пароход прожили десять дней. Такие пересыльные лагеря - и, конечно, лагеря стационарные — строились тогда во многих отдаленных районах страны: шла подготовка к запланированным Сталиным массовым репрессиям. Строились лагерные объекты в Коми АССР (Ухта, Воркута, Усть-Уса и т.д.), на Колыме и в других местах.

...На Архангельской пересылке к нашему прибытию успели построить только два капитальных здания — столовую и баню. К строительству жилых бараков еще и не приступали, и мы разместились в палатках, по восемь человек в каждой.

За десять дней ожидания на пересылке мы перезнакомились с большим количеством политзаключенных, среди которых было немало интересных и хороших людей. К числу лучших из них отношу Машу Солнцеву, с которой я продолжал встречаться и на воле, до последних дней ее жизни.

Маша была человеком-магнитом, который обаянием своей личности притягивал к себе людей. Вокруг нее и ее подруги Тани Андриановой за эти несколько дней образовался небольшой кружок людей, интересовавшихся политикой, историей, литературой, театром. Из этого кружка помню Копылова, Береуцина, Н.Окуджаву. О чем только мы не переговорили за эти десять дней! Конечно, и воспоминаниями занимались, и о книгах говорили, и задумывались о том, что нас ждет в лагере.

А нас не ждало ничего хорошего.

Мы уже знали, что поедем на Воркуту. На пересылке заключенные-бытовики из числа так называемых "придурков" просветили нас насчет того, что собой представляет Воркутинский лагерь. Работать нам предстояло, вероятнее всего, на лесоповале, на общих работах, питание там зависело от выполнения норм, а нормы для нас, физически слабых и нетренированных, были явно непосильны. Так что нас ожидал голод и уж во всяком случае — постоянное недоедание. Мы и не рассчитывали вырваться из лагеря живыми и здоровыми.

Из разговоров, которые велись на пересылке довольно свободно (тогда не было еще такого количества стукачей и такой боязни провокации) мне особенно запомнились пылкие речи грузинского оппозиционера Вираба. Он, в отличие от составлявших большинство нашего этапа так называемых "разоружившихся", принадлежал к тем немногим, которые и в заключении продолжали активно выступать против Сталина. Вираб пользовался буквально каждым случаем, чтобы собрать вокруг себя людей и разоблачать перед ними Сталина и его клику. Он сообщал многие малоизвестные факты о злодеяниях Сталина, о фальсификации им истории партии, о фабриковавшихся им ложных обвинениях против своих идейных противников и т.п.

...В сентябре наш этап, тысячу человек, погрузили на пароход и отправили в Нарьян-Мар. Тысяча человек - это было вдвое больше, чем количество, на которое был рассчитан пароход. На каждую полку приходилось по два человека.

В Баренцевом море начались обычные в это время года штормовые ветры. Наш небольшой старый пароходик швыряло по волнам, как щепку. Морская болезнь свалила почти всех заключенных. Теснота, духота, скученность, да и соответствующая пища (черный хлеб и селедка) усугубляли болезнь. Рвотой было загажено все трюмное помещение, где разместили заключенных. Даже те немногие, кто не страдал от морской болезни, не могли удержать рвоты. Счастье еще, что это путешествие продолжалось всего три дня.

В Нарьян-Маре, в устье Печоры, нас перегрузили на три речные баржи с буксиром. Заключенных, конечно, разместили в трюмах, а вооруженная охрана со сторожевыми собаками и склад продовольствия и амуниции устроились на полубаке, в брезентовых палатках.

Пища была та же — хлеб, селедка и три кусочка сахара в день, но кипятку не давали: вода - из Печоры. Вскоре на баржах началась массовая дизентерия, кровавый понос. На каждой из этих барж, предназначавшихся для перевозки грузов, а не людей, была уборная всего на три очка, а заключенных помещалось в ней триста. С общего согласия преимущественное право пользования уборными было предоставлено женщинам, которых в этапе на 1000 человек было всего пятнадцать-двадцать. Мужчинам приходилось справлять нужду через борт, причем двое товарищей должны были держать оправляющегося за руки. Страшная картина, как вспомнишь!

Несколько выручало то, что тогда не было ограничено количество продуктов, которое за-

 

ключенным разрешалось брать с собой в этап. Наши жены знали, что этап предстоит долгий и трудный и постарались передать нам перед отправкой большое количество не портящихся продуктов. Большинство заключенных на баржах сгруппировались в потребительские ячейки, получившие полуироническое наименование "колхоз". Наш плехановский "колхоз" объединял четырех друзей - Бригиса, Мишина, Кагановича и меня. Мы объединили все наши продукты и сумели дотянуть их до прибытия в лагерь.

...На полпути от Нарьян-Мара до Усы, перед поворотом на Воркуту, по Печоре пошла шуга — сначала редкая, потом все гуще и гуще. После поворота на реку Усу шуга так уплотнилась, что встал вопрос о причаливании к берегу. Охрана, разумеется, старалась проплыть как можно дольше, но в 30 километрах от устья Усы, около деревни Сынья-Нырд, остановка стала неизбежной: буксир и баржи стало затирать и, наконец, их плотно сковал лед. Команде буксира и охране пришлось сойти на лед, пробить во льду майну и вывести по ней суда к берегу.

Деревня Сынья-Нырд, около которой причалили наши суда, состояла из 11-ти дворов, а на берег сошли 1000 заключенных, да еще охрана. В домах поместились охранники и заключенные-женщины. Мужчины оказались на вольном воздухе, около стогов сена. Температура воздуха в это время была 3-4° ниже нуля. Спали мы на сене, вповалку, тесно прижимаясь друг к другу, чтобы не замерзнуть. Наш "колхоз" согревался еще оказавшимся в моих вещах одеялом из верблюжьей шерсти: все мы четверо ухитрялись прикрываться им поверх зимней одежды.

На следующий день в Сынья-Нырд прибыли начальник лагпункта Макаров и его заместитель Доманский, оба — заключенные: Макаров — бытовик, а Доманский — бывший чекист, осужденный по ст. 580, видимо, за какой-нибудь анекдот. Они приступили к организации ОЛПа и начали с отбора из заключенных специалистов. Разных специалистов - прорабов и поваров, десятников и экономистов, бухгалтеров и нормировщиков.

Прорабом нашего ОЛПа назначили заключенного Роде, инженера-строителя, а уж ОН подбирал десятников на строительные и лесозаготовительные работы. Были сформированы дм бригады по строительству и несколько бригад по заготовке леса.

При распределении заключенных Бригиса, как инвалида, назначили статистиком ОЛП, а меня. Мишина и Кагановича направили на лесозаготовки.

Район Сынья-Нырд расположен в лесотундре. Лес здесь тянется вдоль реки Уса небольшой полосой, шириной от 200 метров до одного километра. Около деревни вырубка леса запрещалась, поэтому делянки для заготовки древесины нам отвели на расстоянии 2-2,5 км от деревни.

Жили мы в землянках, построенных нашими строительными бригадами довольно быстро, так как к началу строительства земля еще не успела промерзнуть. Отапливались землянки самодельными печками, сделанными из железных бочек из-под нефти, трубы тоже гнули из жести свои жестянщики.

После того, как мы при температуре ниже нуля спали под открытым воздухом, жизнь в теплых землянках показалась нам вполне сносной, а горячая пища, которую мы стали получать сразу после выгрузки в Сынья-Нырде, - просто божественной. Еще бы - после нескольких недель селедки с хлебом, запиваемой водой из Печоры. Правда, единственная привлекательность этой пищи заключалась в том, что она была горячая. В нормальных условиях трудно было бы в рот взять то варево из соленой трески, которое наши неумелые лагерные повара называли "супом", да немногим лучше было и вечное "второе блюдо" - перловая каша.

В землянках скоро стало нечем дышать: испарения от просыхающей земли, от дыхания многих людей, от просушки постоянно влажной от работы в лесу одежды... Но мы были так измучены десятичасовой работой в лесу, что сваливались и засыпали сразу, какой бы там ни был воздух.

Когда мы приступили к работе, стоял конец сентября - начало октября. Дни становились все короче. Нас подымали в 6 часов утра, в 6.30 выводили. Час уходил на дорогу. В 7 ч. 30 минут мы приступали к работе, в 17.30 кончали. Но и при этом дневного света в лесу хватало только на пять часов, остальное время работали в темноте.

Но главное, что трудно было выдержать, — нормы выработки. Норма на одного лесоруба была четыре плотных метра. В нее входила валка леса, обрубка и сжигание сучьев, разделка хлыстов и трелевка их к дороге. Работали простой пилой по двое: восемь куб.м. леса на звено.

Норма не была специально разработана для заключенных - она исходила из единых республиканских норм. Но, разумеется, вольные лесорубы не гак питались, как мы, а главное дня нас не принималось во внимание предусмотренное в тех же единых республиканских нормах

 

снижение норм в зависимости от среднего возраста деревьев, сбежимости леса и густоты насаждений. А лес, росший вокруг Сынья-Нырда, был молодой, тонкий, редкий и сбежистый. И большинство заключенных, не имевших, к тому же, никаких навыков, норм, конечно, не выполняло.

А не выполнять норму означало обречь себя на постоянное недоедание, а затем и на голод. Система лагерного питания строилась в соответствии с выполнением норм выработки. Выполнил заключенный 100% нормы — получает 800 граммов хлеба. Выполнил 80% — 600 граммов, от 60 до 80% — 500 граммов, а ниже 60% — 300 граммов. А хлеб был основным продуктом питания: приварок только что горячий, а жиров и белков в нем содержалось не на много больше, чем в кипятке,

...Силы со дня на день убывали. И я, и мои друзья никак не могли выполнить больше 60% нормы и, соответственно, получали уменьшенную пайку хлеба.

Я написал жене письмо с просьбой отправить мне несколько посылок - только сало, сухари и сахар, никаких деликатесов. Но письма и посылки шли санным путем, и прохождение их из Сынья-Нырда в Москву и обратно длилось полтора-два месяца...

Конечно, положение заключенных было бы легче, если бы администрация лагпункта учитывала характер лесонасаждений и применяла соответствующие поправки. Да оно и для производительности труда оказалось бы выгоднее: много ли могли наработать голодные люди?

Но наш прораб Роде, по специальности строитель, ничего в лесозаготовках и лесообработке не понимал. К тому же он был патологический трус, боялся потерять свое место и не хотел ходатайствовать перед лагерной администрацией о применении поправок, предусмотренных официальными справочниками. Он требовал безоговорочного выполнения невыполнимых норм, но чем больше люди голодали, тем меньше выполнялись нормы.

Под влиянием этих тяжелых условий стали выявляться и резче обозначаться характеры и нравственные качества людей. Одни - такие, как Н. Окуджава, Копылов, Береуцин, Маша Солнцева, Таня Андрианова, А.Бригис, В.Мишин и другие - еще больше утвердились в своем чувстве собственного достоинства, укрепились в своем мужестве. Другие - среди них особенно выделялись прораб Роде и снабженец Махлак - шли на все, чтобы обеспечить себе минимальное благополучие: сотрудничали с сексотами и стукачами, способствовали доносам.

...Мне повезло: на лесозаготовках я пробыл всего два месяца — октябрь и ноябрь 1936 года. Правда, уже эти два месяца меня измотали, но я старался не опускаться (что случалось со многими, перестававшими мыться и следить за собой).

В конце ноября, когда по Усе установился санный путь, началось формирование этапов на Воркуту, в Сынья-Нырд приехала из Воркутлага медицинская комиссия, которая прокомиссовала всех заключенных и разбила их на пять категорий: ТФТШ - годные к тяжелому физическому труду в шахтах; ТФТП - тяжелый физический труд на поверхности; 1.СФТ - средний физический труд; Н.ЛФТ - легкий физический труд; и, наконец, категория - инвалиды.

Всех, признанных годными к труду в шахтах, сразу отправили на Воркуту, а годных к тяжелому и среднему физическому труду на поверхности — на лесозаготовки, во вновь формируемый лесзаг на реке Косью. Инвалидов направили на специальную инвалидную командировку "Адак".

Женщин, способных к труду, тоже распределили по лагпунктам, и Маша Солнцева осталась на месте. Начальником лесзага Косью назначили заместителя начальника лагпункта Сынья-Нырд Доманского. М. Солнцева посоветовала Доманскому использовать меня по специальности как знающего экономиста, и он действительно вызвал меня и предложил мне должность экономиста лесзага Косью. Так, благодаря Маше Солнцевой, я спасся от ТФТП.

На лесзаг Косью из Сынья-Нырд отправили 400 заключенных - восемь этапов, по 50 человек в каждом. Со вторым из этих этапов отправился и я.

Шли пешком, проходя в день в среднем километров 40. Путь от Сынья-Нырд до Косью занял у нас, таким образом, примерно 102 дней, и к середине декабря все этапы были уже на месте. Путь был нелегкий: морозы стояли от 30° до 45° , и хотя нам в Сынья-Нырде выдали зимнее обмундирование (телогрейки, бушлаты, валенки, ватные брюки, шапки, рукавицы и даже фланелевые портянки), мы порядком мерзли. Да и уставали сильно: пройти 3 километра в час по морозу и в темноте, да еще в нашем ослабленном состоянии, было тяжело. Правда, в пути мы питались куда лучше, чем в лагере. Каждые три дня делалась остановка на день в деревнях для отдыха и выпечки хлеба (муку, селедку и сахар везли с собой на подводе, которая полагалась на каждый этап в пятьдесят человек). В деревнях можно было купить или выменять у крестьян на вещи куропаток, зайцев, речную рыбу, картошку, а в ларьках или магазинах - сли-

 

вочное масло, табак и даже водку. Самоохранник, приставленный к каждому этапу, не мешал этому; он следил только за тем, чтобы никто из заключенных не отстал в пути. Я, как и другие, старался как можно больше своих вещей продать или обменять на продукты и тем поддержать силы. Уцелели только шерстяные чулки, варежки и шарф, которые Роза передала мне еще в Бутырках: они спасали от обморожения. Все мы очень следили в этом смысле друг за другом и как только замечали у кого-нибудь признаки обморожения, быстро натирали ему лицо снегом.

Шли, в основном, в темноте, различая дорогу, главным образом, по елочным вешкам, следуя за санями, на которых ехал от деревни местный крестьянин, хорошо знающий путь. Вообще деревни воспринимались нами как очаг спасения. Еще за 102 километров от жилья, видя отблеск огня и слыша лай собак, мы приободрялись и шагали быстрее, хотя идти нужно было еще 2-3 часа. И все-таки я часто отставал, и самоохранник, все время наблюдавший за мной, заставлял меня садиться на сани. Но в сорокаградусный мороз долго не усидишь...