39. Освобождение из лагеря

 

Два года после смерти Сталина были полны надеждами на освобождение, мечтами о свободе, снами, в которых снилась свобода. А пришла она неожиданно и буднично. 29 июля 1955 года я, как всегда, пришел утром на работу. И вдруг меня позвали к телефону. Начальник спецчасти ОЛП сообщил мне, что пришла телеграмма о моем освобождении, и предложил немедленно явиться для оформления документов.

Я простился со столпившимися вокруг товарищами по работе, наперебой поздравлявшими меня с досрочным освобождением, и поспешил в спецчасть.

Сложная бюрократическая процедура (сверка формуляра ЗК с данными телеграммы, заполнение обходного листа в библиотеке, каптерке, бухгалтерии и т.п., получение справки об освобождении, железнодорожного билета, полагающихся денег и пр.) прошла на удивление быстро, но все же заняла несколько часов. Уже стемнело, когда начальник спецчасти вызвал дежурного надзирателя и предложил ему вывести меня за ограду зоны. На вопрос, где же мне сегодня переночевать, начальник пожал плечами.

— Это ваше дело. Только не в лагере. Это категорически запрещается.

Ну и черт с вами — тем лучше. Последний тщательный шмон (отбираются письма, книги) — и я оказываюсь за воротами ОЛПа. Оглянулся на столько лет стерегшую меня ограду — и пошел, вольный, куда хотел. Пошел на квартиру к Мише Байтальскому, переночевать последний раз на Воркуте.

Утром на станции Воркута сел в поезд, довезший меня до Котласа, где была пересадка на иркутский поезд. Билет я взял в купированный вагон, где в моем зековском обмундировании весьма выделялся на фоне едущих в отпуск лагерных чиновников и вольных специалистов. Меня стали расспрашивать, кто я, за что сидел — и я охотно рассказывал подробности — и о себе, и о других безвинно сидящих в лагере людях. Некоторые вольные выражали сочувствие, большинство угрюмо молчало, а иные, явно лагерные "деятели", хоть и одетые в штатское, реагировали на мои рассказы открыто враждебно.

Совсем иначе отнеслись к освобожденному зэку пассажиры иркутского поезда. Это были обыкновенные трудящиеся люди. Они тоже не могли понять, кто я такой (уж очень необычен был внешний вид), засыпали меня вопросами и слушали ответы с огромным вниманием. Правда, сами говорили мало и осторожно. Но женщины, не скрываясь, плакали и все старались угостить меня чем-то вкусным, домашним, так недосягаемым для многолетнего обитателя зоны...

И вот, наконец, Иркутск. И на перроне — жена и дочь.

Описывать встречу не буду - читателю нетрудно ее вообразить. Леночка - девочка с косичками - превратилась во взрослую красивую девушку, только что окончившую институт и уже получившую назначение на работу. Мой приезд вынудил ее начальство согласиться на от-

 

срочку на месяц ее выезда в Биробиджан, куда ее направляли заведовать отделом труда и зарплаты крупного завода. Пока она была свободна, мы с ней бродили по Иркутску - городу моего детства и юности, я показывал ей памятные для меня места - и среди них оказались памятные и для нее. Так, в здании высшего начального училища, которое я окончил в 1915 году, помещался теперь финансово-экономический институт, который только что окончила моя дочь.

...Много горя пережила за эти года моя жена, много седых нитей вплелось в ее пышные полосы. Все эти годы "органы" не снимали с нее наблюдения, несколько раз вызывали, допрашивали, справлялись о ней у директора завода, у секретаря парткома, наверное, еще кое у кого. Но сотрудники мелькомбината, где она работала, относились к ней хорошо и искренно поздравили ее с моим освобождением и возвращением.

Вообще в воздухе носилось то, что Эренбург назвал "оттепелью". Люди переставали бояться общения с бывшими заключенными, не скрывали сочувствия к ним. Даже директор мелькомбината, где работала моя жена, еще до моего возвращения, вернувшись из поездки в Москву, специально вызвал ее к себе, чтобы сказать ей: "Знаете, таких, как ваш муж, сейчас освобождают. Как его дела?"...

Казалось, это может стать началом возрождения страны... Казалось!

...Но пока надо было устраивать практические дела. Начал я с того, что сменил зэковский ватник на сохранившийся у Розы (не продала на хлеб!) мой костюм, лежавший все эти годы в чемодане, высланном с Воркуты (пальто, шапку купили позже, когда получили причитавшуюся мне с Кутаисского завода компенсацию - благо, пока было еще лето). И поехал к брату Григорию, который жил недалеко, в 70-ти километрах от Иркутска, в Ангарске.

Напоминаю: Гриша был арестован в Симферополе 26 июня 1941 года и тут же, без суда и следствия, отправлен в специальном эшелоне в Тайшет, где, опять же без суда и следствия, заключен в лагерь. Тут через несколько месяцев ему объявили приговор Особого совещания: 10 лет ИТЛ - и он пробыл их "от звонка до звонка". Освободился после окончания срока - в 1951 году. Ему еще повезло, он выжил: многие заключенные погибли в этом страшном эшелоне 1941 года от дизентерии.

"Повезло" звучит, конечно, кощунственно, особенно если вспомнить, что в то время как Гришу везли в эшелоне смерти в Тайшет, жену его вместе с другими евреями, расстреляли в симферопольском рву.

Но к тому времени, как я его увидел, прошло четырнадцать лет. Брат работал, был женат женился он на эстонке, отбывавшей в том же Тайшете 10 лет за то, что была женой человека, расстрелянного в 1944 году советскими "органами").

От имени брата я написал заявление в Прокуратуру СССР о снятии судимости по обоим его делам (арест в 1924 и в 1941 гг.) и через несколько месяцев, уже находясь в Москве, получил от него письмо, в котором сообщалось, что ему прислано постановление Верховного суда СССР об отмене решений Особого совещания по обоим делам.

В Иркутске я пробыл недолго, дней десять, и поехал в Москву. Надо было решать вопрос о работе.

Министерство автомобильной и тракторной промышленности, в котором я работал до ареста, ко времени моего освобождения разделилось на два - автомобильной промышленности и тракторного и сельскохозяйственного машиностроения. Оба они помещались в том же здании, на Неглинной улице, и, проходя по коридорам, можно было встретить многих знакомых людей: аресты коснулись все же не всех.

В министерстве автомобильной промышленности мне предложили вернуться на прежнюю должность — начальника планового отдела Кутаисского автозавода. Я отказался: начальником здесь работал мой бывший заместитель Габидзашвили, и его смещение могло, особенно и тогдашней обстановке, вызвать нежелательные осложнения. Тогда мне предложили аналогичную вакантную должность на Уральском автозаводе. Я согласился, тем более что и директора, и главного инженера завода хорошо знал. Но и тут не получилось: директор был в отпуске, а главинж., знакомый с моей биографией, на должность начальника отдела пригласить меня побоялся и предложил мне приступать к работе заместителем. Тут уж отказался я.