5. Бутырская тюрьма

 

Я не буду описывать ощущения, с которым я сидел в фургоне. В голове было пусто. Итак — остаток жизни мне предстояло провести в заключении. Отличная перспектива!

Машина остановилась, меня провели через двор, обнесенный высокими кирпичными стенами красного цвета, ввели в здание и заперли в узком и темном боксе. Это было не Лефортово.

Я провел около часа, сидя в боксе на лавочке. В соседнем боксе сидела женщина, которая непрерывно плакала, умоляя выпустить ее.

— Я ни в чем не виновата! Зачем вы меня здесь держите? — твердила она без конца.

Голос надзирателя время от времени лениво отвечал ей:

— Сиди уж. Все вы не виноваты. Придет время, выпустим!

Наконец меня вывели из бокса. После бани и стрижки я впервые прошел процедуру тщательного обыска. Эту процедуру следует описать.

 

В большой комнате, стоя по одну сторону длинного стола, я разделся догола, передав всю одежду двум надзирателям, стоявшим по другую сторону стола. Почему-то вооруженные длинными кухонными ножами, они самым тщательным образом проверили все швы моей одежды, время от времени распарывая некоторые из них. Такой же проверке были подвергнуты мои ботинки и шляпа. Каждая вещь после проверки возвращалась мне, и я одевался.

Процедура закончилась. Меня по длинным чистым коридорам, перегороженным в нескольких местах железными решетками и дверями на запоре, провели на второй этаж. По обе стороны коридора были камеры с глазками и окошками под номерами.

Меня ввели в камеру под номером 29. За мной захлопнулась дверь.

К моему крайнему удивлению, я увидел огромное помещение с многочисленными обитателями. Хор голосов приветствовал меня:

— С прибытием! Проходите сюда! Садитесь! Я подошел к длинному столу, за которым сидели человек двенадцать. Еще несколько человек расхаживали по камере.

Ко мне подошел плотный мужчина низкого роста, смуглый, с крупными чертами выразительного лица.

— По-моему, мы знакомы, — сказал он.

Я вздрогнул от неожиданности. Это был инженер Мирзабеков, с которым я довольно часто встречался в обществе моего друга Саши Скобло. Неожиданная встреча обрадовала нас обоих. После короткой взаимной информации он стал рассказывать мне о здешней обстановке.

— Это Бутырская тюрьма. Здесь в камере сидят все «двадцатипятилетники», ожидающие отправки в лагеря после приговора. В других камерах сидят тоже по срокам: осужденные на двадцать, пятнадцать и десять лет. Люди здесь самые разные, большинство предпочитают почему-то не рассказывать о своем деле. Я сижу здесь уже третий месяц. В общем, в такой большой камере в компании не скучно. Некоторые уже побывали в лагерях. Там жить

 

можно, хотя и тяжело... Плохо, если попадешь в северные лагеря...

Постепенно я стал знакомиться со всеми обитателями камеры. Было здесь несколько крупных специалистов различных профилей: строители, конструкторы и др. Это были интеллигентные люди, тяжело переживающие свою судьбу. Все они были уверены в своей невиновности и пытались как-то объяснить себе и другим все происходящее.

Полной противоположностью в этом отношении был молодой парень, крепко сбитый, мускулистый, лет тридцати.

После знакомства он сразу же стал откровенно рассказывать о себе.

— Я разведчик. Сижу за дело, — он не назвал страны, на которую работал. — Я ездил по нашей стране, собирая нужные сведения. Работал в паре с радисткой. Ее арестовали раньше. Почуяв неладное, я на своей «Победе» пытался выехать из Москвы, но меня схватили. Так что я не жалуюсь на приговор.

Слушая его, я не знал, верить ему или эта романтическая история была им придумана от скуки.

На второй день после моего прибытия в камеру меня вызвали на допрос. Опять я увидел своего старого «знакомого» Савельева.

— Ну что — получили срок? — с улыбкой спросил он. Как будто ему это было не известно.

— Да! — ответил я. — Благодаря вашим трудам.

— Ничего. Не падайте духом. Поедете в лагерь и будете работать по специальности, — и добавил: — Я слышал, вы неплохой специалист. Можете сократить срок. Между прочим, вы можете написать мне заявление с просьбой использовать вас по специальности. — Он дал мне лист бумаги и ручку. — Пишите заявление на имя начальника ГУЛАГа. Кроме того, вы можете попросить, чтобы вам прислали сюда из дома теплые вещи.

Я перечислил все, что мне могло понадобиться. Ведь меня забрали с работы, и у меня ничего с собой теплого не было. Савельев записал все, взял мое заявление и отправил меня в камеру.

 

Через несколько дней в камеру мне принесли валенки, полушубок-дубленку, которую в свое время я купил сыну — она была велика ему, и он ее не носил, — теплое белье и меховую шапку.

Итак... я был вооружен для похода на север. Правда, я не знал, куда меня отправят, но все это было не лишним.

Первым и последним новичком в камере до отправки меня в лагерь был Гальперин — сотрудник одного из институтов Академии наук. Экономист. Его появление в камере сопровождалось забавным обстоятельством.

После завтрака загремел засов, и на пороге оказался полный мужчина высокого роста с красным, распаренным лицом. Он стоял в нерешительности, казалось, ноги его еле держат.

— Проходите сюда! Садитесь! — раздались голоса. Он робко приблизился к столу и, еле ворочая языком, спросил:

— Можно мне раздеться?

— Конечно! — ответили мы хором. С удивлением мы стали наблюдать за тем, как он стал разоблачаться: он снял пальто, затем — толстый меховой полушубок, два ватных лыжных костюма и теплое шерстяное белье. На ногах у него были валенки с галошами и две пары толстых шерстяных носков. В руках он держал рюкзак. Оставив на себе минимум одежды — в камере было достаточно тепло, — оправившись немного, он стал рассказывать:

— Вы не представляете себе, как я натерпелся! Сразу после бани мне пришлось все это надеть на себя снова. Потом меня завели в комнату и заставили раздеться догола. Там был длинный стол. Когда надзиратели, их был двое, взяли в руки длинные ножи, я был уверен, что они заставят меня лечь на стол и начнут пытать. Я потерял сознание! Когда я очнулся, около меня стояла женщина в белом халате, и тут же находились растерянные надзиратели. Оказалось, что они хотели меня только обыскать. У меня больное сердце. Я мог умереть.

Рассказ Гальперина нас очень развеселил. Все стали шутить и ободрять его.

 

Успокоившись, он только смущенно улыбался. Камера жила дружно. Один раз в день нас выводили на прогулку в отгороженный дворик тюрьмы. Прогулка продолжалась 30 минут.

Как-то, возвращаясь с прогулки, один из наших, показывая на камеру номер 27, сказал:

— Вот здесь сидел Туполев. В камере он был один и, говорят, работал. Сколько он сидел здесь и куда его увезли, неизвестно.

Каждые десять дней нас водили в баню. Это доставляло нам огромное удовольствие. Отлично оборудованная баня, изобилие воды и смена белья.

Всякий раз проходя в баню через ряд промежуточных дверей с запорами и надзирателями, непосредственно перед входом в баню мы встречали надзирательницу — худую высокую женщину с сухим злым лицом, сжатыми тонкими губами. Она равнодушно провожала нас взглядом. Одета она была в грубую солдатскую шинель, перетянутую ремнем.

Как-то идя в баню, мы столкнулись с группой заключенных, выходящих оттуда. Очевидно, произошла какая-то «накладка», так как такие встречи не допускались.

Проходя мимо надзирательницы, один из этой группы крикнул:

— Здорово, тетя Падла! Ты еще жива, моя старушка? Привет тебе, привет!

Ее всю передернуло, но она молча отвернулась. Позже в камере рассказывали, что раньше она была надзирательницей в женском отделении тюрьмы и славилась грубостью и жестокостью.

Рассказывали также, что в этой знаменитой тюрьме сидела Каплан — эсэрка, стрелявшая в Ленина. По его указанию ее не расстреляли, а держали здесь многие годы. Говорили, что позже она работала здесь в библиотеке.

Кормили в Бутырках несколько лучше, чем в Лефортове и на Лубянке. Те, у кого в тюрьме хранились деньги, могли один раз в неделю выписывать добавочные продукты. Отобранная у меня при аресте небольшая сумма по-

 

могла мне немного разнообразить питание. Кроме того, Гальперин оказался страстным игроком в шашки и вскоре проиграл мне целый круг колбасы, которую мы с Мирзабековым с аппетитом уничтожили.

Мирзабеков производил впечатление делового и энергичного человека. Заключение свое он переносил внешне спокойно. Он был осужден за участие в хищении государственных средств.

В числе группы специалистов он участвовал в конструировании приборов для нефтяной промышленности. Работа выполнялась по договорам, которые оформлялись через Менделеевское Всесоюзное общество. Это была выгодная работа, и они хорошо зарабатывали, помимо своей основной зарплаты. Однако в конце концов были обнаружены какие-то финансовые нарушения. Их всех привлекли к уголовной ответственности. Так как Мирзабеков был одним из руководителей всей работы, он пострадал больше всех.

— Ну а при чем здесь политическое преступление? — спросил я с удивлением.

— Это уже зависело от искусства следователя. Постепенно, один за другим мои товарищи по камере уходили с вещами на этап. Наступила и моя очередь. Это было в начале марта 1953 года. За два дня до этого мы были утром взволнованы, услышав протяжные тревожные гудки, доносившиеся к нам в камеру через окно.

— Что бы это значило? — гадали мы. Многоголосый хор гудков продолжался довольно долго.

Во время передачи завтрака кто-то из нас спросил надзирателя:

— Что за гудки?

— Не знаю, — резко ответил надзиратель и захлопнул окошко.

Однако в тот же день во время «путешествия» в туалет перед отбоем, куда всех выводили из камеры, надзиратель, замыкавший шествие, шепотом сказал идущему рядом:

— Сталин умер!

Взбудораженные, обсуждали мы в камере это событие.

 

— Что это будет означать для нас? — спрашивали мы друг друга.

Это, по-видимому, могло означать только поворот к лучшему. Так думали все!

Однако для этого понадобилось почти три года.