Кочмесская осень

В августе начались дожди с ветром — «засентябрило». Первое лето позади, а поселенцы все еще косили за речкой. Стоговали сырую траву на четырехрядных подпорах методом «сырометки». Азербайджанец Абаз выговаривал мягче: «сири Мотька».

С Косьинского острова пастухи пригнали бычков и жеребят. Серебренников измучился с этими перегонами. Надо было обследовать тропы, по которым пойдут

 

гурты. Весь берег Усы изрезан топкими оврагами, густо заросшими ивняком. Надо расчистить прогоны, а где-то устроить гати. Но прежде еще надо переправить бычков и жеребят на правый берег, заставить их войти в холодную воду и плыть метров триста. Пастухи-поселенцы, бывшие зеки, бывшие солдаты-крестьяне переправили всех и пригнали в Кочмес, кроме одного белоголового бычка. Его оставили в трясине недалеко от Кочмеса. Столкнули с гати более крупные и нетерпеливые сородичи.

Вытаскивали поначалу осторожно. «Не поломайте ребра», — просил Серебренников. Потом, когда спасатели сами раза два, соскользнув с жердей, увязли до поясницы в жиже, стали действовать без оглядки на чистопородное происхождение белоголового, лишь бы не скормить «болотному черту» кусок мяса. Вытащили. «Мясо» кое-как приковыляло на своих ногах к южному ручью и здесь рухнуло.

— Прирезать! — распорядился Серебренников. Сам трусцой побежал к скотным дворам, где месили грязь повзрослевшие за лето бычки и жеребята. Их надо осмотреть, сверить с карточками.

«Завтра отведаем свежей говядинки», — радовались поселенцы. Отведали, только не все. По хорошему куску отрезали себе Власенков, Пономарев и Столбиков. Остальное отправили в Инту.

Миша Говорухин пригнал с Роговой телок. Здесь обошлось без потерь. Телку, помятую медведем, привезли в большой лодке. Я видел, как она шла, припадая на задние ноги. На обеих ляжках зверь оставил глубокие следы когтей. Раны гноились.

На поле за скотными дворами косили овес, который сеял покойный Руя. Урожай был хороший. Овес даже начал выбрасывать метелки, а налить зерна не успел. Зеленкой кормили скот и еще поставили много стогов сырометкой. Оставались неубранными турнепс и капуста. Урожай был на удивление хороший. Холодная северная земля оказалась щедрой. Кочаны попадались по пяти килограммов. По подсчетам Серебренникова, капусты собрали по двадцати тонн с гектара! Такой был первый урожай, выращенный нами у Полярного круга.

Куда девать столько? Всю капусту, собранную на материке, мы засолили в огромных чанах. Посолом

 

руководил Ананенко. Двое в чисто вымытых резиновых сапогах залезли в чаны и трамбовали. Еще больше было капусты на острове. Там же и весь турнепс. Все это приказали отправить в Абезь. Турнепс на еду зекам, капусту вольным гражданам. Мы срубили капусту, очистили турнепс от ботвы и все свезли к лариковскому берегу. Подошел катер «Бодрый» с двумя баржами, в которых недавно увозили узниц. Капитан Турчанинов дал на погрузку сорок часов. Сам пошел в Кочмес и там «нагрузился».

Таскали мы на носилках, падали от усталости, но все занесли в баржи в срок. Нас торопила погода. Река вот-вот встанет. Управились. И тут узнаем: капитан лыка не вяжет. В Инту пошла радиограмма-жалоба. Узнав об этом, Турчанинов поспешил на судно. «Бодрый» дал гудок и тихо пошел вверх по Усе на Абезь. На пути большое село Петрунь. Там Турчанинов бросил якорь и загулял... Погода давала «окна», прорваться на Абезь было можно, но капитан был не годен к управлению судном.

— Я виноват,—ругал себя Аяаненко.

— С какого боку? — недоумевал Серебренников.

— Не догадался дать шкиперу бутылку «вологодского сучка» и наказать: «Как только заметишь, что капитан хочет бросить якорь в Петруни, так ты покажи ему бутылку. У него сразу отпадет всякая надобность делать остановку». Дотянул бы до Абези.

К весне капуста и турнепс оттаяли и начали гнить. Все пропало, за исключением нескольких центнеров, взятых Турчаниновым на пропой... Не знаю, понес ли он какое-нибудь наказание, но известно, что «за охрану грузов в течение зимы» он получил деньги. Обижался, что мало заплатили. Обычно в зимнее время он с двумя матросами и шкипером занимался ремонтом катера. Но редко успевали сделать это к навигации. Времени в обрез — всего девять месяцев.

Известие о гибели капусты звено Кротовскиса восприняло как плевок в душу. Самый широкоплечий и эмоциональный латыш Эрнст Буртнекс сказал:

— За это надо «уронить из кресла»! То есть взять в позе сидящего в кресле и резко бросить раза три на пол.