Матери моей Эстер-Рейзл Штурман,

в замужестве Шток

 

 Я чувствую за них за всех  

Как будто побывал в их шкуре...

Б. Пастернак,   «Рассвет»

1947 г.

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

 

Предлагаемые вниманию читателя очерки объединены под общим названием "Моя школа" не только потому, что так называется одна из глав книги. Написанные в 1978-1980 гг. и опубликованные в журнале "Время и мы" (№№ 34, 52, 53 и 55), собранные воедино, дополненные и заново обработанные, эти воспоминания (фрагменты, а не исчерпывающее повествование) представляют собой очередную из бесчисленных повестей об ученичестве человека у событий, у книг, у встреченных на пути людей.

Моя жизнь целиком укладывается в эпоху утвердившегося существования советской коммунистической власти: я родилась в год ее шестилетия. То, что с 1977 года я наблюдаю ее извне, почти ничего не меняет: я по-прежнему прикована к внутреннему и внешнему бытию огромной страны, сегодня именуемой СССР, хотя и живу заботами и надеждами нового своего отечества.

 

Не впервые я отвергаю распространенный по обе стороны предрассудок, что уехавшим не должно быть дела до СССР, нерусским - до России, русским - до других народов Земли и т. д., и т. п. Вопреки красивой, но и опасной метафоре, уподобляющей нацию целостной соборной личности, нация состоит из лиц, групп, сообществ, субэтносов и пр., отнюдь не во всем единых, порой весьма далеко друг от друга расходящихся и достаточно часто взаимно конфликтных. Этносы издревле и по сей день становятся, сливаются, взаимно поглощаются, растворяются и возникают и поэтому вряд ли могут быть изначально заданными. Нация - категория, не получившая пока что непротиворечивого определения, чаще генетически многоисходная и многосоставная, чем гомогенная, в огромной степени - историко-культурная, духовная, а не кровная. В отличие от здоровой, то есть более или менее цельной, личности, нация ни этнически, ни психологически, ни мировоззречески не однородна. Личная национальная самоидентификация, национальная принадлежность или многопринадлежность, так же, как и формы взаимоотношений народов и государств, в идеале должны быть свободно избираемыми и взаимно друг друга не ущемляющими. Мир далек от этого идеала. Но, являясь не соборными личностями, а лишь сообществами личностей, нации в человечестве не менее тесно и сложно между собой связаны, чем лица - в нациях. Независимо ни от чьего желания судьбы народов и государств переплетены, и никто не выберет своего будущего в одиночку. Уже одна только планетарная экологическая ситуация во все большей степени уподобляет человечество команде и пассажирам одного самолета, чье крушение опасно для всех. Ничто так не мешает бороться с этой угрозой, как мировые политико-мировоззренческие и межнациональные, межгосударственные антагонизмы. Вес разных стран

 

и народов в предопределении общепланетарных и региональных обстоятельств различен. Вес СССР - колоссален; возможно, что судьбоносен. Массивность этого государственного образования, его огромный военный и пропагандистский потенциал, свобода его правящих сил от каких бы то ни было моральных ограничений, инерция исходной экспансионистской идеологии коммунизма, тупиковость социалистических хозяйственных отношений, напряженность внутренних межнациональных конфликтов - все это и многое другое не позволяет никому на Земле считать происходящее в СССР для себя безразличным. Те, кто все же считают, что их оно не касается и не коснется, пребывают в опасном самообмане.

Чем, однако, может повлиять на события человек, от каких бы то ни было экономических и политических рычагов воздействия на реальность бесконечно далекий? Только словом - не более, чем песчинкой на весах событий. От веры XIX столетия во всемогущество разума, от активизма долго владевшей нами утопии (кто это - "мы", рассказано ниже, в очерках), обещавшей быстро и справедливо перестроить мир, в нас осталась, пожалуй, одна только неспособность не смотреть, не думать и не пытаться говорить с современниками - вопреки ускользающе малой надежде на них воздействовать.

Когда в 1930-1940-х годах, детьми, подростками и очень молодыми людьми, мы пробивались из лабиринтов и миражей "новоречи" к действительности, мы почти ничего не знали о той огромной литературе на множестве языков, включая русский, которая исследовала и продолжала исследовать все глубже, все убедительней одолевавшие нас загадки. Сегодня вопрос о том, можно ли построить "хороший", "правильный" социализм, ми-

 

ровой наукой, всемирной литературой, включая свободную русскую, решен отрицательно. Если, конечно, социализмом считать результаты реальных опытов его построения, а не расплывчатый призрак, имеющий сотни определений. Но и по сей день многие думают, или стараются думать, или притворяются думающими, что такого решения не существует, хотя литература, о которой я говорю, стала много богаче, чем в дни нашей юности. Теперь она более доступна и в СССР, во всяком случае, ее менее страшно читать и даже писать.

Нет ответа на другой вопрос: как без катастрофических потрясений выйти из тупика многолетней социалистической реальности, то более, то менее террористической? Как разрешить без кровопролития межнациональные противоречия внутри и вокруг идеократического чудовища? Есть и другие подобного рода вопросы, но ни на один из них заведомо невозможно ответить, не отказавшись от иллюзии их разрешимости в рамках социализма. Вместо открытого признания этого факта и совместного с обществом обсуждения невероятно сложных проблем перехода к другой системе. Кремль продолжает привычно жонглировать словесными фикциями. "Перестройка" - термин, целиком лежащий в плоскости коммунистической "новоречи": он не имеет реального содержания, так как ничего не говорит о том, что во что следует перестраивать. Убийственную для здравого смысла игру словами-пустотами, словами-вурдалаками подхватывают, поддерживают и осуществляют многочисленные профессионалы слова и образа, подчеркивая при этом по любому поводу свою (в отличие от вчерашнего дня) честность и смелость.

А инерция скольжения к пропасти нарастает. Бездну, через которую, как любят теперь говорить, можно перескочить только одним прыжком, уже вообще нельзя пе-

 

репрыгнуть. Ее можно только обойти стороной, если успеть остановиться и обнаружить тропинку. Или преодолеть при помощи летательных средств, которые надо суметь и успеть создать, позаимствовать, приобрести.

Мирно перестроить общество слепых диктаторов и нерадивых наемников в нечто более или менее работоспособное и благополучное без длительной взаимной лояльности власти, общества и взаимосвязанных народов нельзя. Но - опять же - прежде всего остального надо решить, что во что перестраивать. Когда свободного решения боится власть, - это понятно. Когда квазипонятием "перестройка", не наполняя его живительной определенностью, манипулируют интеллектуалы, объявляя себя при этом честными и свободными (в то время как другие интеллектуалы опрометчиво концентрируют раздражение масс на "бесплодной национальной ненависти" - определение Солженицына), - это убивает надежду. Это означает единство с властью в опасном противодействии тем зорким и мужественным людям, которые во все большем числе выходят на спасительные дороги внутри страны, приобщая своему миропониманию окружающих.

И последнее: сегодня эмигрантов, изгнанников и беженцев из СССР, активно отзывающихся на происходящее внутри страны, некоторые наблюдатели и "оценщики" (там и тут) делят на радетелей "перестройки" и ее недругов, якобы желающих ей провала. Это ложь, демагогия или заблуждение (последнее, с учетом искушенности и осведомленности ярлыкотворцев, наименее вероятно). Всякий, кто желает не только народам СССР, но и себе, своему народу добра, не может не хотеть, чтобы тоталитарный монстр превратился в нормальное, здоровое, достойное государство, или федерацию, или несколько государств (есть разные предпочтения). Но часть литературно-публицистического Зарубежья, подобно многим

 

своим коллегам в СССР и на Западе, твердо знает, что в рамках социалистической однопартийной системы такое превращение невозможно. Другие опасаются, что оно вообще уже невозможно, потому что кризис по всем направлениям зашел чересчур далеко. Третьи боятся, что трансформация состоится лишь после настолько сокрушительной катастрофы, что ее масштабы обессмыслят любой результат. Все пессимисты и скептики более всего хотели бы ошибиться. Автор книги и предисловия - среди тех, кто разделяет уверенность в несовместимости социализма, свободы и удовлетворительной способности общества разрешать свои затруднения. Путь автора и его друзей к этому нелегкому выводу приоткрыт в предлагаемых читателю очерках.

 

Иерусалим, 1989 Д. Штурман