Валя = воля

 

...Валюша, жена Марка, была дочерью крупного партийного деятеля, в недавнем прошлом - секретаря одного из казахстанских обкомов партии. В 1944 году он уже работал где-то на Украине, по собственной настойчивой просьбе оставив сравнительно спокойную тыловую должность. Мать Валюши тогда не работала. Радушная и хлебосольная, до глубокой старости сохранившая свой украинский деревенский говор, она привечала и при случае подкармливала шумную изголодавшуюся ораву друзей дочери. Ни мать, ни отец не мешали потом Валюше ждать Марка пять лет и ходить с передачами от вахты к вахте лагпунктов, на которые переводили Марка. Был, правда, и период разрыва...

Семья Валюши получала очень высокий по тем временам денежный аттестат и, главное, была прикреплена к высшему закрытому партийному распределителю Алма-Аты. Я помню, как потрясли меня в мой первый приход к ним куски светлого сухого стирального мыла, которые рядами лежали на одной из кухонных полок. Мы с эвакуации не видели никакого мыла, кроме черных зловонных липких комков, выдававшихся раз в месяц по карточкам или при очередной "санобработке". Кубики желтоватого мыла на кухонной полке - это было тогда целое состояние. В те времена мы все, кроме Валюши и Марка, были, как правило, привычно голодными. И все-таки в этом богатом доме мы чувствовали себя хорошо, потому что мать Валюши ненавязчиво, с каким-то крестьянским тактом угощала друзей дочери, приходивших в дом, помогала дефицитными лекарствами. Андрея Досталя спасли от куриной слепоты банки с гематогеном, которые передавала мне для него Валюша. Но все же, когда Валентин Рабинович потерял свою хлебную карточку,

 

он скрыл это и от своей матери, чтобы не делилась с ним своим жалким пайком, и от нас с Валюшей - чтобы ему, сыну расстрелянного, не перепадало от щедрот партийного распределителя. Случайно мы об этом узнали, и Валюша тяжко обиделась, но Валентин иначе не мог.

Семьи обкомовцев и цекистов через уборщиц или знакомых из "простонародья" продавали излишки своего фантастического "литерного" снабжения на "черном рынке" и скупали там же устойчивые ценности (меха, ковры, фарфор, драгоценности). А окружавшее их тыловое море иссыхало от голода, холода и болезней.

Много лет спустя, когда умирала от рака Валюша и ни отца ее, ни Марка давно не было в живых, Полина Калинична рассказала мне одну историю, пролившую немного света на их странный дом, в который как сына приняли крамольного зятя и где помогли не одному арестанту, ссыльному, освобожденному, просто голодному.

В 1932-1933 годах Валюшин отец был секретарем одного из украинских сельских райкомов партии. Однажды начальник районного отдела НКВД, странноватый парень с жесткой усмешкой (таким он запомнился Полине Калиничне), заехал к ним со своей молодой женой на казенной машине и предложил показать кое-что интересное. Две руководящие пары приехали в КПЗ^* при райотделе НКВД. Их проводили в одну из камер. Там, забившись в два разных угла, на полу сидели скелетообразные мужчина и женщина в серых лохмотьях.

- Посмотрели? - спросил энкаведист. - Теперь пойдем дальше.

Он привел их в комнату, где на столе стоял ведерный

чугун. В таких чугунах на Украине варят похлебку свиньям. Кочережкой он подцепил в чугунке несколько тонких ребер и сказал с обычной своей усмешкой:

- Поняли? Нет? Это они пацана своего сварили. Трехлетнего.

Полина Калинична зашаталась и грохнулась на пол.

В это время Валюшин отец заканчивал (как на Киевщине - мой дядя) сплошную коллективизацию в своем районе. Так и вязало нас всех время одной веревкой...

Полина Калинична долго тогда болела, а муж ее растерянно повторял:

- Что делать, Поля? Что делать? Надо же!.. Необходимо!.. Без хлеба стране конец. А это - нелюди... Что ты по ним тужишь?

- Вы - нелюди, вы, а не эти безумные... На вас вина!.. Да что, на Украине хлеба не было бы без ваших колхозов? Детей в чугунках варили до коллективизации?

- Хлеб был, но кулацкий, а нам социализм надо построить, Поля, - беспомощно отбивался муж...

Их семейная жизнь не слишком ладилась, и они больше жили врозь, чем под одной крышей, хотя и не разошлись...

Совместная жизнь Валюши и Марка тоже была непростой, хотя и совсем по другим причинам. Не мне разбираться публично в том немногом, что я о ней знаю. Мне хотя бы очертить силуэты... "Валя = Воля" - все стены камеры, в которую привели меня после суда, и где до суда находился Марк, были исцарапаны этим равенством.

Валя - Воля - Валюша... темноглазая, грациозная. По-монгольски широколицая... Иногда - сдержанная до угрюмости, а то вдруг пляшущая испанский танец на столе в кухне, в импровизированном цыганском костюме, с

 

розами в волосах, в окружении ошалевших от восторга друзей...

Марк и Валя были вместе с девятнадцати лет. В 1970 году в Перми Марк сел в поезд, идущий в Москву, и никуда не приехал. Мы с ним были так близки, так дружны в начале пути, как только могут быть близки и дружны юноша и девушка, нисколько друг в друга не влюбленные, но понимающие и разделяющие друг в друге все.

После освобождения мы не виделись восемнадцать лет. В 1966 году приехал ко мне погостить на недельку совсем другой, почти незнакомый мне человек. Худенький, ироничный, открытый юноша, живший в памяти все эти годы, из нового Марка лишь изредка выглядывал, как черепаха из панцыря. Что с ним случилось, я так и не успела понять. Все оборвалось его загадочной, непостижимой гибелью...

Зато с Валюшей мы встретились уже после исчезновения Марка куда более близкими, чем расстались в юности. И виделись постоянно - до ее кончины. У Валюши и Марка осталась дочь. Нам не удалось увезти ее из России, как того хотела Валюша. Полина Калинична, старенькая и очень больная, не решилась уехать на чужбину, хотя и пообещала умирающей дочери, что приедет по нашему вызову.

Девочка выросла странно похожей на обоих родителей. С нежного широковатого лица Валюши смотрели вытянутые к вискам горячие глаза Марка и улыбались иронически его губы. А Марк и Валюша внешне не походили друг на друга; только почерка у них были одинаковые - настолько, что Марк писал и сдавал за Валюшу контрольные и курсовые работы в университете.

Обаяние и неуравновешенность, смесь эгоизма и самоотверженности, глухоты и чуткости, одаренности и

 

неумения ни за что взяться упорно, всерьез предрекали девочке, при раннем ее сиротстве и необычной судьбе родителей, нелегкую жизнь. Дядя Марка сказал однажды о внучке: "Вся в отца: идет, не глядя на красный свет". Вероятно, он прав: "на красный свет" шли и Марк, и Валюша, - она их дочь...

Когда девочка училась в техникуме, к ней приставили стукача. Может быть, надеялись выведать что-нибудь об исчезновении Марка? Сельский парень из глухого угла влюбился в странную девочку и однажды, на студенческой вечеринке, подвыпив, предупредил ее о своем "комсомольском поручении".

- Ну и сообщай им все, что я говорю, - равнодушно ответила девочка. - Разве в моих словах есть что-нибудь неположенное?

- Нет, - ответил растерявшийся паренек, - пока еще нет. Ты ничего такого не говоришь. Но - скажешь! Не мне, так кому-то другому, с кем тебе будет интереснее говорить, чем со мной. Обязательно скажешь! Ты что-то знаешь, чего я не знаю. Ты не так думаешь, как нас учат. Они говорили, что у тебя отец был врагом народа, а теперь исчез. Может быть, сбежал за границу или в подполье... Меня ты за дурака считаешь и поэтому мне ничего такого не говоришь. И не надо! Но кому-нибудь ты обязательно скажешь! - твердил он в отчаянии. - Ты бы лучше уехала в другой какой-нибудь город, где тебя не знают...

 

"Не всякий вас, как я, поймет;

К беде неопытность ведет".

 

Гротескная, но и трагическая пародия на бессмертные строки...

 

Девушка вскоре уехала из города, в котором произошел этот разговор, - к умирающей матери...

Мальчик, не читающий ни Тамиздата, ни Самиздата, не слушающий иностранного радио, тоже не оказался надежным "кадром" для "них"... Только ли потому, что увлекся? Не знаю...