IX.

Матросы изъ Петрограда. Порученіе къ Алексееву.

Немедленный   огьездъ  обратно   въ  армію.

Разговоры    съ    Алексеевымъ   и    Корниловымъ. Трудный путь въ Москву.

 

21 ноября утромъ, съ вокзала я — прямо въ комитетъ. Картина все та же. Полно офицеровъ, ждутъ моего возвращенія. После нашего доклада о результатахъ поездки, внимательно выслушаннаго солдатами, Крыловъ заметилъ: «Чего нельзя было бы сделать, если бы не безденежье». Офицеровъ приходило очень много. Некоторые изъ нихъ такъ нуждались, что даже ихъ семьи обедали въ комитете. Въ мое отсутствіе, сами солдаты ходили къ Второвымъ, просили заглянуть въ комитетъ, но те ни копейки не дали.

— Ну, насъ, солдатъ, боятся, — заметилъ Крыловъ. — Но васъ-то ведь знаютъ! Почему же сразу не дать денегъ столько, сколько надо? Неужто и они подведутъ, Марья Антоновна?

Что было ответить? Терроръ въ Москве съ каждымъ днемъ усиливался, разстреливали не однихъ офицеровъ, но и ихъ семьи.

Крыловъ позвалъ меня въ отдельную комнату. Сообщилъ, что пріезжали солдаты изъ

 

нашего петроградскаго кометета съ важнымъ предложеніемъ, а потому лучше мне не уходить домой, а дождаться возвращенія солдатъ: они въ совете и могутъ вернуться каждую минуту.

Я дала знать домой, что жива и здорова. Записку отнесъ солдатъ.

Мы сидели втроемъ: я, Крыловъ и Андріенко. Опять началъ Крыловъ:

— Марья Антоновна, подумайте: вдругъ все раскроется! Что будетъ съ нами? Мы-то — солдаты, неважно,а вотъ если васъ арестуютъ?. . Что для васъ сделаютъ те-же Второвы и Гучковы? Вы человекъ необезпеченный. Также и Андріенко, у него жена и четверо детей. Сами понимаете; все время жизнь на карте.

Я по обыкновенію отмалчивалась. Да и что возразить? Крыловъ былъ правъ, конечно.

Вернулись члены петроградскаго союза, одинъ унтеръ-офицеръ и два матроса, изъ Финляндіи. Матросъ постарше сказалъ:

— Марья Антоновна, просимъ васъ съездить къ Алексееву и разсказать, что въ первыхъ числахъ декабря состоялся въ Петрограде всероссійскій съездъ комиссаровъ въ Смольномъ Институте (во Вдовьемъ Доме). Мы — члены солдатской организаціи, къ намъ присоединились недавно летчики и инженеры, среди нихъ — инженеръ Евгеній Васильевъ. Такъ вотъ решили мы все зданіе Смольнаго Института, въ день этого съезда, взорвать. Конечно, будутъ невинныя жертвы, но ничего не поделаешь. Если бы взрывъ не удался, летчики забросаютъ сверху зданіе Смольнаго бомбами. У наеъ все готово. Есть люди, которые въ день заседанія сумеютъ пройти вовнутрь. Одного недостаетъ — согласія ген. Алексеева.

 

Разскажите ему все подробно. Нужно ехать сегодня-же.

— Да ведь я только что пріехала . . . Дайте хоть день отдышаться ...

— Нельзя, Марья Антоновна. Будете почивать на лаврахъ позже, а сейчасъ поезжайте. Очень важно. Писать объ этомъ нельзя. Вы должны на словахъ передать ген. Алексееву и сейчасъ же назадъ, съ ответомъ. А мы тутъ подождемъ. Ведь все налажено, авось удастся похитить самого Ленина, вотъ былъ бы славный заложникъ! Словомъ, поезжайте сегодня же. Къ тому же надо отвезти офицеровъ. Собралось въ команде около трехъ сотъ человекъ.

Я посмотрела на Андріенко:

— Ну что, Андріенко, едемъ?

— Что-жъ, если надо, едемъ, — покорно согласился онъ.

Мы стали готовиться въ дорогу. Такъ я и не попала къ себе домой.

Пришла жена полк. Григоровича, привела въ комитетъ детей обедать; за нею — жена пор. Пятакова, тоже съ детьми. Г-жа Григоровичъ пришла въ ботахъ на босу ногу, дети — полураздетые. Она разсказала страшную свою исторію, какихъ случалось много въ то время. Мужъ командиръ батареи. Солдаты, благоволившіе къ нему, выбрали его после большевицкаго переворота на старую должность. Но не желая служить большевикамъ, онъ бежалъ на Донъ. Это большевиковъ такъ обозлило, что они стали издеваться надъ семьей. Подъ угрозой разстрела, пришлось бежать, бросивъ все. . . И живетъ въ зимнюю стужу несчастная семья въ Петровскомъ парке. Семья пор. Пятакова тоже ютится где-то въ аэропланномъ ангаре.

 

На солдатъ разсказъ произвелъ гнетущее впечатленіе.

— Вотъ, Марья Антоновна, привести бы сюда нашихъ толстосумовъ, пусть полюбуются да послушаютъ что творится. Нетъ правды. . ., и не будетъ, — не унимался Крыловъ.

Въ комитете накопилось несколько сотъ писемъ съ разныхъ концовъ Россіи, все — объ одномъ . . . Изъ комитета я попала къ главному директору банка Юнкеръ г. Когану, который мне сказалъ, что деньги въ банке есть, что онъ могъ бы въ любое время выдать полтора милліона рублей. Пусть только Второвъ подпишетъ чекъ! Итакъ ясно: Второвъ попросту не хочетъ жертвовать денегъ . . . Когда я во все посвятила Когана, — показавъ ему бумаги и письма Алексеева, онъ далъ мне 10.000 рублей.

Затемъ я поехала къ Гучкову, которому представила въ мрачныхъ тонахъ положеніе союза: средства изсякли, офицеровъ прибываетъ все больше и больше, нарасли долги, работать нетъ возможности, словомъ — если денегъ не будетъ, то комитетъ принужденъ прекратить свою работу. Гучковъ ответилъ:

— Нетъ, вы этого не сделаете! Ахъ, самъ знаю, что деньги нужны. Но пока что 100.000 рублей хватитъ. То, что вы выдали изъ своихъ, вамъ вернется . . .

— Поймите, Николай Ивановичъ, тяжко работать, собирая деньги по грошамъ. Наскучило ходить къ вамъ и Второвымъ, приставать, клянчить, словно милостыню просить. Скажите откровенно, что денегъ не дадите. Ну и оставимъ работу! Или достанете столько, чтобы я могла вывезти изъ Москвы возможно большее количество офицеровъ и юнкеровъ и, кроме того

 

— чтобы могла помочь ихъ семьямъ. Остальное уже насъ не касается. Сидя у себя въ теплой, уютной квартире, неужели вы не понимаете, какая нужда среди офицеровъ и ихъ семей? Зайдите къ намъ въ комитетъ, хоть разъ столкнитесь съ настоящей нуждой, съездите хоть разъ, всего на несколько часовъ на Донъ къ Алексееву! Тогда поймете, что нужно делать, и тогда станетъ вамъ стыдно. . . .

Я говорила горячо, даже изъ себя вышла.

— Но поймите, — вскипелъ Гучковъ, — я не чудотворецъ. У меня на шее вся Сибирь.

— Если вы не чудотворецъ, то я темъ менее, — отвечаю.

После этой размолвки, Гучковъ какъ будто смягчился:

— Приходите завтра, я денегъ достану.

— Завтра не приду. Уезжаю на Донъ.

— Какъ? Сегодня? Ведь вы только пріехали?

— Да, сегодня пріехала, сегодня и уезжаю.

Гучковъ далъ мне честное слово, что къ следующему моему пріезду приготовитъ деньги.

Отъ Гучкова — въ комитетъ. Пришло еще 20 офицеровъ во главе съ пор. Мандельштамомъ. Устроила и ихъ въ команде и вручила деньги отъ Когана. Команда отправилась грузиться въ вагоны пораньше. Партія направлялась въ Ростовскую Городскую Управу. Было ихъ всего 211 человекъ. Я осталась въ комитете, хотелось забрать побольше бланковъ. Пришла сестра пор. Дашкевича и заявила, что семья три дня не ела. Дала ей триста рублей.

Вдругъ прибежалъ офицеръ: въ Офицерскомъ Экономическомъ Обществе — доложилъ онъ — собраны деньги газетой «Русское Слово» для семей офицеровъ, погибшихъ отъ самосу-

 

довъ; деньги находятся въ распоряженіи некоего генерала, председателя Экономическаго 06щества. Оставалось два съ половиной часа до отхода поезда. Я отправилась съ Крыловымъ въ «Экономку» на Воздвиженку. Генералъ (фамиліи не помню) принялъ меня любезно. Я показала бумаги, просила помочь семьямъ убитыхъ офицеровъ. Генералъ ответилъ, что семьи разстрелянныхъ его не касаются; онъ долженъ выдавать пособія семьямъ офицеровъ, погибшихъ отъ самосуда на фронтгъ, при удостовереніи полкового комитета о факте самосуда. На эту глупость я могла только возразить, что никакая семья такихъ бумагъ не получитъ, что такія переписки тянутся месяцами, что революція въ разгаре, и если бы кто вздумалъ поехать въ полкъ за документами, то и его постигла бы та же участь — погибнуть отъ самосуда... Но доводы мои не возымели действія. Когда я вышла отъ генерала, на лестнице толпилось много офицеровъ. Я все имъ передала. Пор. графъ Б. возмутился:

— Я застрелю этого дурака, какъ собаку.

На лестнице подошелъ ко мне некій штатскій и представился: Бирюковъ (кореспондентъ «Русскаго Слова»). Сказалъ, что много обо мне слышалъ.

— Ну, что жъ, Марья Антоновна, неужели не пропала охота работать, — встретилъ меня Крыловъ, — подумали ли о томъ, что будетъ съ вами и съ нами, если большевики все откроютъ? Видимъ, какъ вы день и ночь бегаете, собираете гроши, какъ милостыню. А если арестуютъ васъ, — вы полагаете, кто-нибудь защититъ? Попрячутся все ,какъ мыши.

Слова Крылова тяжело отозвались во мне. Стыдно было смотреть ему въ глаза. Простой

 

солдатъ понималъ положеніе лучше нашихъ интеллигентовъ.

Я успела еще заехать на минутку въ комитетъ, где забрала присланныя Н. Гучковымъ письма для отправки въ Кисловодскъ. Затемъ мы поспешили на вокзалъ.

21 ноября, въ 10 час. вечера, отошелъ поездъ въ Новочеркасскъ. Ехать было трудно, не помогали даже наши документы. Всюду распоряжалась местная власть. Врывались въ вагоны солдаты и матросы, все чаще грабили. Среди этой разгульной солдатчины, ни одного культурнаго или хотя бы недикообразнаго человека. Но по пути въ Новочеркасскъ на некоторыхъ станціяхъ были у насъ и свои солдаты. На станціяхъ Грязи, Воронежъ, Лиски эти солдаты, проживая въ городе, постоянно дежурили на вокзалахъ, имея при себе документы и малыя суммы денегъ и поддерживая связь съ местными, находившимися на станціяхъ, революціонными трибуналами.

Они высматривали офицеровъ . . . Бывали случаи, когда спасали офицеровъ отъ верной смерти. Одинъ изъ спасенныхъ разсказалъ мне въ Новочеркасске такой случай. Выехала ихъ изъ Москвы компанія человекъ въ девять,имели документы 251 п. п., а трое — документы финляндскаго полка. Миновали самыя опасныя, какъ имъ казалось, места: Грязи и Воронежъ. Пріехали въ Лиски. Тутъ, заявили пассажирамъ, что предстоитъ проверка документовъ. Проверяли часа три, дошла очередь и до нихъ: техъ, у кого были документы 251 п. п., пропустили, но троихъ съ документами финляндскаго полка попросили выйти изъ вагона и оставили на перроне, съ двумя красноармейцами. Собирались любопытные; толпа окружила задержан-

 

ныхъ, боявшихся пуще всего, что среди солдатъ найдется кто нибудь изъ финляндскаго полка: тогда — крышка. Толпа обсуждала вопросъ: офицеры или нетъ? Видъ арестованныхъ говорилъ за то, что офицеры. Комисаръ-еврей решилъ отправить всехъ къ коменданту, пусть самъ разбираетъ! До отхода поезда оставалось всего полчаса. Стоять среди пьяныхъ солдатъ и ждать, что каждую минуту «узнаютъ», — было невыносимо, темъ более, что въ 150 шагахъ отъ полотна железной дороги шли разстрелы. Но случилась неожиданностъ, спасшая имъ жизнь. Изъ толпы выскочилъ какой-то субъектъ, — трудно было назвать его солдатомъ, — подошелъ къ одному изъ арестованныхъ, съ радостнымъ крикомъ бросился къ нему на шею и шепнулъ на ухо: «Я васъ спасу». Потомъ неожиданный спаситель сталъ говорить речь:

— Товарищи, вы меня знаете?

— Знаемъ, — ответила толпа.

— Вотъ мой товарищъ, вместе на фронте были, въ одномъ госпитале лежали раненые, хорошій былъ товарищъ. А теперь вместо того, чтобы ему помочь, мы его еще задержи ваемъ. Тутъ человекъ пострадалъ за родину, хочетъ ехать домой, а мы не пропускаемъ!

Толпа загудела: «Правильно, посадить въ поездъ! Довольно нашъ братъ страдалъ».

Вернулся большевикъ, арестовавшій офицеровъ, а толпа требуетъ, чтобы задержанныхъ посадили обратно въ вагонъ. Неожиданный спаситель объяснилъ, что сразу узналъ, кто арестованные:«Не мало такихъ, какъ вы, явыручилъ... Для того здесь и нахожусь. Самъ солдатъ а зовутъ меня Фоменко.»

 

Выслушавъ этотъ разсказъ, я ответила Коломейцеву:

— Но ведь зтого Фоменко я же и оставила въ Лискахъ для помощи офицерамъ.

Много спасъ Фоменко офицеровъ. Что съ нимъ? Живъ ли? Богъ знаетъ!

Въ Новочеркасскъ прибыли мы, кажется, 25 ноября.

Часть пріехавшихъ офицеровъ отправилась въ казарму Корниловскаго полка, остальные — на Барочную улицу. Я сейчасъ же заявилась къ ген. Эрдели и разсказала о предложеніи изъ Петрограда.

— Вы неутомимы, Марья Антоновна, — удивился генералъ, — не ожидалъ васъ такъ скоро. Пойдемте къ Алексееву. А лучше я самъ сообщу обо всемъ ему и Корнилову.

Я ушла отдохнуть въ гостиницу. Было около часу, когда зашелъ за мною кап. Козинъ изъ Георгіевскаго полка, прося отправиться тотчасъ же къ ген. Эрдели. На Барочной я застала ген. Алексеева. Минутъ черезъ 15 пришелъ и ген. Корниловъ. Поздоровавшись, сказалъ, что отъ ген. Эрдели много слышалъ о моей работе и гордъ за солдатъ,бежавшихъ изъ плена: всегда зналъ, что молодцы! Я разсказала генераламъ о предложеніи изъ Петрограда взорвать Смольный Институтъ во время заседанія народныхъ комиссаровъ. Ген. Алексеевъ, какъ всегда, спокойнымъ и тихимъ голосомъ сказалъ:

— Нетъ, этого сейчасъ делать нельзя, за такое дело пострадаютъ ни въ чемъ неповинные люди. Начнется терроръ, поплатится населеніе Петрограда.

Но ген. Корниловъ былъ другого мненія,

 

онъ говорилъ, что, уничтоживъ главныхъ вождей большевизма, легче совершить переворотъ.

— Пусть надо сжечь полъ Россіи, — запальчиво сказалъ онъ, — залить кровью три четверти Россіи, а все таки надо спасти Россію! Все равно когда-нибудь большевики пропишутъ неслыханный терроръ не только офицерамъ и интеллигенціи, но и рабочимъ, и крестьянамъ. Рабочихъ они используютъ, пока те нужны имъ, а потомъ начнутъ тоже разсреливать. Я лично сторонникъ того, чтобы намеченный планъ привести въ исполненіе.

Безпорно: согласія относительно действій противъ большевиковъ между Алексеевымъ и Корниловымъ не было. Корниловъ стоялъ за крутыя меры, Алексеевъ хотелъ бороться, не применяя террора.

— Передайте, пожалуйста, кому следуетъ, — закончилъ нашу беседу Алексеевъ, — въ Смольномъ: нельзя подводить мирныхъ жителей . . .

Корниловъ всталъ и, еще разъ поблагодаривъ меня за работу, сказалъ:

— Продолжайте работать, какъ работали до сихъ поръ. Передайте отъ меня бежавщимъ приветъ. Я напищу имъ несколько словъ.

Онъ написалъ на клочке бумаги: «До глубины души тронутъ вашей ко мне любовью. Желаю силъ и энергіи для дальнейшей работы на благо Россіи. Вашъ Корниловъ».

Передавъ мне эту записку, Корниловъ ушелъ, недовольный. Ген. Алексеевъ спросилъ меня, когда я уезжаю.

— Сегодня же вечеромъ.

— Такъ скажите, — еще разъ повторилъ Алексеевъ, — что я, ген. Алексеевъ, противъ террора, хотя и не жду ничего хорошаго . . .

 

Осталась я вдвоемъ съ ген. Эрдели. Онъ былъ печаленъ. Я передала ему все приказы изъ Москвы и Петрограда. Вскоре пришли полк. Дорофеевъ и Киріенко, последній принесъ письмо ген. Брусилову. Но долго сидеть у ген. Эрдели я не могла, такъ какъ у меня пошла кровь горломъ. Я вернулась въ гостиницу. Ген. Эрдели обещалъ зайти. Часовъ въ 6 вечера, онъ явился съ полк. Дорофеевымъ, а немного спустя, узнавъ о моемъ нездоровіи, навестилъ меня М. П. Богаевскій. Онъ сообщилъ о прибытіи изъ ставки санитарнаго поезда N0 4, о которомъ говорилъ Н. Гучковъ, и все жаловался, что плохи надежды на казаковъ. Я, въ свою очередь, пожаловалась присутствующимъ, что поездки мои въ Москву становятся все труднее; на местахъ никто не слушается распоряженіи Московскаго совета.

— Я хотелъ предложить вамъ, Марья Антоновна, — сказалъ М. П. Богаевскій, — въ Москве начинается голодъ: хлеба нетъ. Зато полно мануфактуры и другихъ товаровъ. Чтобы уменьшить вашъ рискъ при поездкахъ въ Москву, мы дадимъ вамъ бумагу, якобы вы обратились къ намъ за мукой на выпечку сухарей для пленныхъ, а эту муку мы согласны дать въ обменъ на белье и разныя теплыя вещи для казаковъ.

— Конечно согласна! — ответила я.

Ген. Эрдели и полк. Матвеевъ были довольны, что нашелся выходъ изъ положенія. Богаевскій написалъ тутъ же записку къ Половцову. Ген. Эрдели попросилъ меня привезти два вагона белья и затемъ остаться въ Новочеркасске.

— Белье заберемъ, а муки не дадимъ, — закончилъ онъ.

Андріенко вернулся съ бумагой отъ По-

 

ловцова. Написано было, что нетъ препятствія для обмена несколькихъ вагоновъ муки на теплое белье и одежду, и что для переговоровъ въ Москве уполномочены М. А. Нестеровичъ и Андріенко.

Приближалось время новаго отъезда. Богаевскій ушелъ, ген. Эрдели наказалъ привезти побольше офицеровъ, такъ какъ считалъ эту поездку последней.

На этотъ разъ дорога выдалась ужасающая. Если солдатамъ, набившимся въ поездъ, казалось, что онъ идетъ медленно, они попросту сбрасывали машиниста на рельсы и становились на паровозе сами, а когда стрелочникъ не пропускалъ поезда, то пьяная солдатская толпа немедленно кидалась бить его . . . Мы добрались до Москвы только 29 ноября утромъ.