XIV.

Отъездъ въ Новочеркасскъ. Въ дороге съ матросами. Арестъ въ Миллерове и освобожденіе.

 

Итакъ вечеромъ 11 января, вместе съ полк. Кузьминскимъ и дамой, ездившей въ Минскъ, я уехала въ Новочеркасскъ. И я, и дама спрятали у себя въ блузкахъ около тысячи удостовереній, нужныхъ для арміи. Кроме того я везла все бумаги, касавшіяся моей работы. Повернули въ сторону Лисокъ. Боже, такого кошмара не запомню ни въ одну изъ поездокъ! Разместились мы на ступенькахъ вагоновъ, иначе было невозможно. Деньщикъ полк. Кузьминскаго взобрался на крышу вагона. Между темъ свирепствовала жестокая снежная буря . . . Около Воронежа матросы сжалились надъ нами и впустили къ себе въ вагонъ второго класса, биткомъ набитый пьяными. Ругань стояла головокружительная, песни распевались еще почище. Ехавшія съ матросами женщины безобразничали еще буйнее. Не знаю откуда и куда ехала эта банда, но видно после основательнаго грабежа: матросы вынимали изъ кармановъ пригоршни драгоценностей и проигрывали ихъ другъ другу въ карты, разсказывая о своихъ разбойничьихъ похожденіяхъ. Говорили на разные лады и о томъ, что скоро будетъ въ

 

Россіи «Варфоломеевская ночь», когда вырежугь всехъ буржуевъ, после чего настанетъ порядокъ.

Ко мне подошелъ какой-то матросъ, вынулъ изъ за пазухи ризу съ брилліантами, сорванную съ иконы, и сталъ предлагать за 5.000 рублей. Я вежливо отклонила сделку . . . Очень опасалась я, какъ бы не стали приставать матросы... Но грубы они не были, благодаря тому, вероятно, что у меня все время шла горломъ кровь. Одинъ изъ нихъ даже место мне уступилъ въ купэ, чтобы я лечь могла, а другіе принесли краснаго вина.

На какой-то станціи намъ объявили, что сломалась ось у вагона, и потому предстоитъ пересесть въ теплушки. Тутъ ужъ мы решили не разставаться съ нашими матросами. Все же — знакомые!

Матросня шумно требовала вагоновъ второго класса: «Подавай намъ микстъ, теплушки буржуямъ!». Напуганные железнодорожники разбежались. Темъ не менее мы сели въ теплушки. Но только доехали до какой-то станціи, какъ опять что-то сломалось и пришлось вновь пересаживаться. На этой злополучной станціи мы просидели всю ночь. Матросы решили идти разделываться съ буржуазіей. Не знаю откуда, появились два вооруженныхъ еврея, члены местнаго совета. Не взирая на ночь, они собрали матросовъ, устроили митингь и призывали грабить именіе какого-то графа въ округе и монастыря неподалеку. Къ счастью, на разсвете подали теплушки, которыя брались съ боя. Когда все сели, мы толпой примостились на площадке вагона. Но было еще шесть пересадокъ до Лисокъ въ самыхъ ужасающихъ условіяхъ.

Лиски обратились въ военный лагерь: во-

 

енные всехъ полковъ, матросы, казаки, китайцы, латыши. Намъ прежде всего объявили, что поездъ дальше не пойдетъ; я спросила у красноармейца причину.

— Чаво? Не знаешь что-ли? Калединъ наступаетъ, — ответилъ красноармеецъ.

Другіе «товарищи» говорили, что въ Мил-лерово идутъ бои съ добровольцами. Точно — никто ничего не зналъ. Здесь на нашихъ глазахъ, на самой станціи, казнили трехъ офицеровъ и двухъ солдатъ — за то, что они якобы призывали къ выступленію противъ большевиковъ. Какой-то солдатъ объяснилъ намъ, что сейчасъ отойдетъ поездъ въ Чертково: кто хочетъ, можетъ сесть, но ехать не рекомендуется — по линіи всюду бои. Надеясь пробраться въ Новочеркасскъ, мы все же влезли въ теплушки, которыя къ удивленію нашему оказались пустыми. Потомъ вошли къ намъ казаки, молодые и старые, стали спорить. Молодежь доказывала, что не стоитъ отца родного жалеть, ежели онъ противъ советской власти, что дети должны стариковъ нагайками пороть, пока те не признаютъ большевизма.

Такъ доехали мы до Черткова, где уселись къ намъ три вооруженныхъ рабочихъ. Мы и не подозревали, что это приставлена къ намъ стража ...

На станціи Миллерово мы узнали, что въ Глубокой сосредоточены главныя болыпевицкія силы. Тутъ-то внезапно и окружила насъ толпа вооруженныхъ рабочихъ.

— Вы арестованы, — сказалъ одинъ изъ нихъ. — Знаемъ васъ. Офицеровъ на Донъ возите!

Затемъ повели насъ въ какую-то малень-кую комнатку при входе на станцію (съ левой

 

стороны). Она была наполнена арестованными военные, статскіе, женщины, дети.

— Есть оружіе? — спросили меня.

— Неть.

— Коль найдемъ при обыске, плохо будетъ.

Полк. Кузьминскій, его деныцикъ и моя спутница стояли, бледные какъ полотно. Да и я порядкомъ испугалась, въ особенности когда увидела въ окно, прямо передъ домомъ на снегу, трупы офицеровъ, — я съ ужасомъ разсмотрела ихъ, — явно зарубленныхъ шашками... «Боже мой, зарубятъ и насъ! Какъ страшно! — думала я. — Ужъ лучше разстрелъ». Возле окна стоялъ столикъ, заваленный бумагами... Комната смерти! Отсюда живыми не выходятъ! Что делать? Пощады не могло быть, темъ более, что при личномъ обыске у меня и моей спутницы найдутъ целыя кипы удостовереній и бумагь. Въ изнеможеніи я села на столъ съ бумагами: ноги отнялись со страху, хоть наружно я и старалась казаться спокойной.

Вошелъ высокій казачій офицеръ. Спросилъ, нетъ-ли оружія. Это и былъ комиссаръ и комендантъ станціи.

— Сейчасъ начнется личный обыскъ, — зашептались кругомъ.

Одна мысль сверлила мне мозгъ: только бы ужъ скорей разстреливали; лишь бы не шашками зарубили, какъ казаки въ Миллерове...

— Что вы уселись на бумаги? — спросилъ меня комиссаръ.

— Очень слаба, стоять не могу...

— Ваши документы, — спросилъ онъ сурово.

Я показала мое удостовереніе бежавшей изъ плена: «Предъявительница сего удостоверенія, вернувшаяся изъ германскаго плена сестра

 

милосердія М. А. Нестеровичъ, председательница благотворительнаго отдела союза бежавшихъ изъ плена солдатъ и офицеровъ, что подписью съ приложеніемъ печати удостоверяется. Председатель Крыловъ. Секретарь Будусовъ».

Просмотревъ удостовереніе, комиссаръ сказалъ ужъ менее резко:

— Вы свободны, сестра, но, собственно говоря, зачемъ вамъ на Донъ?

— Мне вовсе не на Донъ. Я — въ Кисловодскъ лечиться.

Тутъ я прибегла къ обычному моему средству: — Вотъ видите, что со мной? — и я вынула изъ кармана окровавленный платокъ. — Эта дама меня сопровождаетъ, а это мой отчимъ...

— Вы свободны, но я не советую ехать. Всюду бои. Не доберетесь до Кисловодска. Прикидываясь наивной, я спросила:

— А если — на Царицынъ?

— Тоже врядъ-ли...

— Какъ быть? — опять спросила я комиссара, ужъ очень мне хотелось узнать, что тамъ, въ Новочеркасске. — Неужели у добровольцевъ такія силы?

— Много собралось этой сволочи... Да ничего, всехъ прикончимъ, — ответилъ комиссаръ.

Мы вышли изъ «комнаты смерти», будто съ того света. Комиссаръ предложилъ намъ сесть въ обратный поездъ на Москву, состоявшій изъ однихъ международныхъ вагоновъ. Другого выхода не было. Мы устроились въ купэ перваго класса, комиссаръ совсемъ расчувствовался ,провожалъ насъ, поцеловалъ мне на прощаніе руку и пожелалъ благополучно доехать...

— Можетъ быть, напишете бумажку, чтобы насъ въ пути не трогали? — спросила я изъ ваго-на.

 

— Съ удовольствіемъ, сейчасъ. Заодно и поесть пришлю чего-нибудь.

— Пожалуйста!

Не прошло и двадцати минутъ, какъ двое вооруженныхъ рабочихъ принесли намъ какое-то жаркое съ картошкой и хлеба. А на бумажке комиссара значилось: «Революціонный казачій трибуналъ Миллерова проситъ оказывать помощь по пути следованія въ Москву вернувшейся изъ плена сестре милосердія М. А. Нестеровичъ и ея семье. Сестра Нестеровичъ революціонному комитету хорошо известна». Подпись была неразборчива. Я дала рабочимъ по 50 рублей. Мы съели жаркое и стали терпеливо ждать отхода поезда.

— Вотъ какъ хорошо все кончилось, — сказала я своей спутнице. Но та ничего не ответила, только непонятно дернулась руками: съ ней сделался нервный припадокъ.

— Знаете что, — обратилась я къ полк. Кузьминскому, — пойду, попрошу комиссара освободить и остальныхъ арестованныхъ.

— Вы съ ума сошли! Благодарите Бога, что сами выскочили. Ведь, у меня въ подушкахъ два браунинга зашито, признался полковникъ.

Поездъ тронулся. На этомъ страшномъ обратномъ пути, — какой леденящій сердце ужасъ! — на нашихъ глазахъ, на перронахъ, разстреляли восемь офицеровъ. Обыски происходили непрерывно. Особенной жестокостью отличался комендантъ станціи Чертково, какой-то 17-20 летній мальчишка-изуверъ. Въ нашемъ вагоне ехалъ старый генералъ съ женою, — ихъ не только освободили, но и не отняли у старика золотого оружія. Въ Миллерове ему выдали бумагу, удостоверяющую его право на ношеніе оружія. Поездъ остановился въ Чертково, ко-

 

мендантъ, окруженный рабочими, подошелъ къ генералу:

— Что это вы съ оружіемъ? — крикнулъ комендантъ.

— Это золотое оружіе за японскую войну, у меня есть разрешеніе отъ комиссара Миллерова. И генералъ протянулъ бумажку коменданту.

— Можете ехать, но оружіе мы заберемъ.

— Да какъ же такъ! ведь мне разрешили,

— не сдавался генералъ.

— Молчать! — рявкнулъ комендантъ и схватился за генеральскую шашку.

— Нетъ, не отдамъ... Лучше меня заберите,

— кричалъ генералъ, вырывая шашку изъ рукъ комиссара.

— Разстрелять эту сволочь! — скомандовалъ комиссаръ.

— Разстреляйте и меня, — сорвалась съ места генеральша и завопила истерически: — Наемники жидовскіе, убійцы!

— Выводи ихъ, — распорядился комиссаръ. Стали выводить. Кто-то спросилъ:

— А вещи ваши?

— А на что оне намъ? — ответилъ генералъ.

— На томъ свете не нужны.

Онъ пошелъ, прижимая къ груди свое оружіе. Я не стерпела и обратилась къ комиссару:

— Зачемъ отнимать оружіе, если у генерала разрешеніе отъ комиссара изъ Миллерова?

— Миллерово есть Миллерово, а здесь распоряжаюсь я! Вотъ и все, — ответилъ комиссаръ.

Мы видели затемъ, какъ вели пятнадцать офицеровъ, вместе съ этимъ генераломъ и его женою, куда-то по железнодорожному полотну. Не было сомненій, что ихъ ведутъ на разстрелъ. И действительно, не прошло и четверти часа, какъ послышались ружейные залпы. Все перекре-

 

стились. Немного спустя,    вошли два красноармейца и стали забирать чемоданы генерала.

— Зачемъ берете? Это же не ваше, — заметила я.

— А чьи же? — ответилъ рабочій.

— Генерала. Онъ можетъ вернуться...

— Не-етъ! Его поминай какъ звали, — засмеялся рабочій, взялъ чемоданы и вышелъ изъ вагона.

— Разстреляли, — сказали хоромъ находившіеся въ вагоне.

Не стану описывать другихъ кровавыхъ сценъ, чуть не на каждой станціи...