ПЕРЕВОД В ТЮРЬМУ

Хорошо связав веревкой мои руки за спиной, капитан Никифоров подчеркнуто объявил, что они умеют держать слово и отправляют меня в тюрьму. Наручников тогда не было. Марксизм-ленинизм обещал уничтожить тюрьмы как инструмент насилия, и наручники не изготовлялись. Та веревка не однажды проносилась мной от КПЗ до тюрьмы и обратно обязательно ночной порой при усиленном конвое. Дорога та была около 2-х километров.

Солдатики конвоировали меня растерянно и безмолвно и в связывании не участвовали. Репутация несмирного и опасного английского шпиона поддерживалась преднамеренно.

Тюрьма Кандалакши ничем не знаменита. Находится на берегу бурной, незамерзающей реки Нивы, близко от моря. Шум реки непрестанно слышен через окна, закрытые козырьками. Думаю, что козырьки—чисто русское изобретение. Гордись, Советская земля, до революции ты до этого не додумалась. Тюрьма деревянная, в тюремном дворе отдельно стоящая баня. Построена тюрьма в 1929 году с тщаньем и мастерством карельских плотников.

Переполненные тюрьмы конца тридцатых годов создавали для узников неудобства тесноты, но и обеспечивали широту информации и общения. Движение этапов, судебные слушания, вызовы на допрос, местные конвои и смена камер. Все это для узников — отвлекающие события от личной беды.

За семь месяцев содержания в Кандалакшской тюрьме и камерах предварительного заключения особого отдела 54-ой горно-стрелковой дивизии я помню многие нерядовые события, интересных колоритных людей и их трагичные судьбы.

Свой рассказ о некоторых хочу предварить: неверно говорить всуе о том, что репрессировались без вины, ни за что. У террора была своя логика и метод. Лишали свободы и убивали не за содеянное, а за несоответствие некоему стандарту беззаветной преданности и ординарности личности. Вот почему жертвами оказывались всегда незаурядные люди. Известно, что посредственность не любит таланта.

Долгое время я был в одних камерах со старшими командирами из дивизии. Запомнились полковник Кирпа, подполковники Морозов Н. М. Тарновский, капитан Гамов, Барков, врачи и строители-инженеры. Имена многих я забыл. Все они были оригинальны и симпатичны. Многие были этапированы в знаменитую Ленинградскую тюрьму «Кресты» и там уничтожены. Мне это удалось проследить по сведениям от узников блока военнослужащих, уцелевших и отбывавших сроки приговоров в лагерных условиях, при встречах.

А вот случай, где трагичное и смешное рядом.

В начале декабря 1937 года командующий Ленинградским военным округом командарм Дыбенко инспектировал наши части. Я вел занятие с курсантами в артиллерийском парке. Его свита проходила по парку. По уставу я отдал рапорт, а через три дня его портрет сняли со стен казарм и армейского клуба. Смешное состоит в том, что перед отъездом он провел командирский сбор, на котором призывал к классовой бдительности и революционной беспомощности. О его судьбе можно узнать из официальных источников. Он был вскоре расстрелян.

В тюрьме Кандалакши было много интересных знакомств и встреч, забыть которые трудно. Николай Николаевич Черкасов — врач-хирург, практиковавший в Кандалакше. Трудолюбие и талант хирурга создали ему широкую популярность. Арестован в третий раз, начиная с 1926 года. «Враг народа», который не думал о лишении свободы, а беспокоился о возможности продолжать медицинскую практику. Особо не отчаивался. Еще будучи узником Соловков, до 1935 года был «придворным» медиком бонз ОГПУ.

Антон Русинов. Шестнадцатилетний юноша, впихнутый в камеру сильной революционной и тупой волей. Через три дня он читал нам по памяти полный текст «Евгения Онегина». Я старался тоже выделиться, поскольку много помнил из Лермонтова и Пушкина.

Вера Анисимовна. Наш тюремный доктор. Никто из нас не забудет ее светлый, красивый и добрый образ женщины-покровительницы. Ко мне, молодому солдату, она была добра, как мать.

В начале марта 1938 года в Москве проходил пленум ЦК ВКП (б). О нем забыли теперь все, даже историки. Не забыли узники тюрем и лагерей того периода. После разгрома своих гипотетических и потенциальных политических противников мудрейший из большевиков (а он действительно был среди них и мудрейшим, и честнейшим) понял, что, если не остановить психоз классовой, а теперь уж неведомо какой борьбы и самоуничтожения народов, вести в светлое будущее будет некого, и его мессианское предназначение не осуществится. Его выступление на пленуме было в его всегдашнем стиле—коротким и лукавым.

Челядь с высокой преданностью шумно аплодировала и клялась в верности. Порешили, что сажать в тюрьмы и лагеря так много людей не следует, но уж кого надо, то надо.

После этого пленума тюрьму посетил в порядке надзора прокурор. Жалоб мы ему не подавали, полсотню вшей в его меховой воротник я сумел внедрить. Через три месяца он тоже был посажен, а его кресло занял тот вертухай, который усердно лупил по столам рейшинами при наших допросах в КПЗ дивизии, не давая нам уснуть.

Тюремная администрация, служащие, охрана и надзиратели шли тогда по ведомству Наркомата юстиции. Они имели даже свою форму и знаки отличия, но по сути были совсем не военизированным сословием, а бытовым.

Обид на них у нас не накапливалось. Они нас даже немного боялись. Ведь одно слово «враг народа» что-то стоит? После пленума ЦК высшее начальство тюрьмы стало подражать жандармерии Николая II-го и вопреки уставу службы подолгу и вежливо беседовало с нами на разные темы при открытых дверях камер. Это было трогательно и смешно. События эти породили в умах узников много разных иллюзорных настроений, никогда и ни в чем не осуществившихся. Только два человека среди собеседников точно, вер-

но понимали значение всякого слова вождя. Политрук Барков, всего лишь политрук, молодой старший лейтенант. Этот верный апостол Учителя понимал, как должно поступать, а плохо это или хорошо — знает сам Учитель.

Вторым был молодой ветеринарный врач Владимир Вьюхин, уроженец Архангельской двинской деревни, сын крестьянки-вдовы, человек богатырского вида и поведения. Несмотря на молодость, в его голове выдумки не рождались. От осмеивал оптимизм других и не отчаивался сам. Тюрьму мы покинули с разными этапами. Я ушел в Беломорско-Балтийские лагеря, он — в Северо-Уральские.

И вот спустя девять лет, зимой, на Соликамском железнодорожном вокзале мы встретились снова и вспомнили, как вдвоем драили коридорные полы в Кандалакше за лишний кусок хлеба и миску баланды. Я уже два года на воле, он — первый год. Не раз в жизни приходится убедиться, что земля достаточно мала для встреч... Он продолжал работать и после освобождения главой ветеринарной службы того района.