5. ПРОШТРАФИЛСЯ

 

Описывать условия этапов не стоит: теперь об этом все знают. Только подтвержу, что обычно нас находилось 32—36 человек в одном купе, а как-то между Пермью и Кировым, благо расстояние не очень велико, часов 12 езды — и все, в купе набили до 42 человек, правда, не взрослых. Отпетые подростки 12—14 лет, в основном воры, были буквально втиснуты в наши купе. Люди оказались набиты, как сельди в бочке. Даже под нижней полкой нас оказалось трое или четверо. Чтобы не задохнуться, я умудрился скрючиться у самой двери: все же через частую сетку-решетку из коридора падало какое-то количество от-

 

 

носительно свежего воздуха. Сзади, сбоку, надо мной и буквально на мне — везде сидели люди. Я не успел сообразить, что происходит, как был тщательнейшим образом обыскан, обшарен, причем, нельзя было определить кто тебя обворовывает или обшаривает, такая теснота: ничего не видно и не определишь.

У меня брать было нечего, только порвали подкладку москвички и карманы брюк. Чью-то руку я при этом схватил, но получил ботинком по голове и выпустил. Однако, нашествие малолеток причинило другие неприятности.

В то время как подростки копошились, наводняя собой все купе, вдруг от его задней стенки, против двери, там, где у нормальных вагонов находится окно, раздался крик пожилого каторжника: «Пайку украли!».

Каторжанин этот был со мной в Котласе и оказался дюжим дядькой. Он стал оттеснять от себя наседающих малолеток и громко звать дежурного охранника.

Тот появился и, равнодушно спросил, в чем дело.

Каторжник объяснил, что украли хлеб (преступление страшное).

— Кто?— Спросил дежурный.

Каторжник, конечно, не мог назвать. Тогда дежурный сказал, что он врет, напрасно поднимает шум и он его сейчас засадит в кандей (оказывается в этом вагоне был еще и карцер!). Сперва каторжник пытался по-человечески объяснить, что, видимо, украли малолетки. Но последние подняли такой вой, так стали обзывать пострадавшего, что он замялся.

— Так кто же у тебя украл пайку, мать твою...— Рявкнул дежурный.— Сейчас посажу тебя в кандей, чтобы не нарушал порядок! Не знаешь — кто, так не ори.

И тут произошло неожиданное. Каторжник сказал, что узнал, кто украл пайку. Сидя в самом конце купе, он вдруг рявкнул: «Жид украл!».

Я онемел от такой явной клеветы. Но все же сказал, что никак не мог, так как от пострадавшего до меня при всем желании не протиснуться.

Однако, дежурного это мало интересовало, благо я находился у самой двери. Он быстро отворил ее, выволок меня и потащил по коридору в какое-то пустое купе.

Я объяснял дежурному, что не мог это сделать. Но конвоир только покрикивал: «Молчи! Знаю я таких...» — и отчаянно ругался.

Так он втолкнул меня в пустое купе, где с помощью еще одного быстро подоспевшего конвоира (а может быть, это

 

 

было еще по пути, уже не помню) на меня стремительно надели наручники.

Руки мне завернули за спину. Втолкнув в купе, конвоиры повалили меня на спину на нижней полке, стали топтаться по мне, садились на меня, приподнимали и бросали, требуя, чтоб я сознался, что украл пайку.

Я отказывался. Они продолжали свое дело. Я упорно молчал. Это еще больше бесило моих мучителей. Железо наручников все глубже врезалось в мои запястья. Вдруг одного из дежурных вызвали.

— Чего не кричишь, ори.—Тихо шепнул мне оставшийся.— Кричи!

— Я же не виноват.— Простонал я.— Не знаю, где его пайка, кто брал ее, честное слово!

— Кричи, а то подумают, что упираешься или не больно.

— Кричи!— Повторил он и в это время вернулся второй конвоир.

И тут своим актерским поставленным голосом я стал орать во всю глотку, на весь вагон, если не на весь поезд.

— Тише ты!!—Попробовали урезонить меня конвоиры. Но не тут-то было. Я вошел во вкус и кричал беспрерывно.

Наконец, конвоир, бывший особенно жестоким, плюнул.—Да замолчи ты!

— Руки, руки отрезали!!!

Орал я, действительно уже не чувствуя своих рук.

Видимо, конвоиры струхнули. Они затолкали меня в туалет; сняли наручники: «Держи под краном!»

Но у меня руки распухли и беспомощно висели двумя отекшими подушечками. Тогда один из дежурных стал растирать мне руки под краном. Увы, руки вовсе онемели. Понимая, что за такое самоуправство им может нагореть, конвоиры старательно растирали руки, пока они не начали отходить.

Их злость прошла и, по-моему, они поверили в мою невиновность.

Чтобы я пришел в себя, они позволили мне немного посидеть в коридоре и даже дали докурить.

— За что ты?—Спросил один из них.

— Был в плену. Убежал из плена.

— Врешь. Если кто из плена убежит, того награждают.

— Вот меня и «наградили». Ответил я.— Без свидетелей заставили на себя самого наговорить.

— Ладно. Не ври.—И меня снова втолкнули в невозможную тесноту купе.