32. «КТО ТУТ НА «ЭС»?

 

Первые письма и посылки были сенсационными событиями в жизни не только получателя, но и всей камеры. Ведь никто не верил в возможность связи с родными. Некоторые были по три-четыре года оторваны от них, а иные, как я, таких, правда, были единицы, по шесть лет.

Я уже привык к тому, что кто-то получает посылку, письмо, а я получаю, как и большинство, возможность подешевле купить табачок и могу при этом выклянчить кусочек газеты на закрутку.

Как происходила выдача посылок? Ответственный за это надзиратель, уже взяв в списках у начальства данные о том, в какой камере находится получатель, открывал кормушку и спрашивал: кто у вас тут на такую-то букву. Когда вызываемый подходил, надзиратель спрашивал его фамилию, имя, отчество, адрес, откуда он ждет посылку и уже тогда отворяли дверь камеры. Счастливчик выходил в коридор, где в присутствии дежурного надзирателя и корпусного ответственный за выдачу, открыв и проверив содержимое ящика и ящик оставив в коридоре, выдавал посылку получателю в его вещмешок, с которым тот выходил из камеры.

Получение посылок перевернуло мозги нашим охранникам. Они полагали, что мы все — безродные изменники, нищие крохоборы. А тут в посылках вдруг увидели такие продукты, а иногда и вещи, какие им в забайкальском захолустье вовсе ведомы не были.

Так было и на сей раз. Надзиратель подошел к кормушке и спросил: «Кто тут у вас на «эс»? Ответило сразу несколько голосов. Надзиратель сказал: «Нет» и, мы слышали, стал спрашивать в соседних камерах.

Через несколько минут он снова вернулся с тем же вопросом и снова безуспешно. Хорошо, что надзиратель был добросовестным служакой.

В третий раз он открыл кормушку нашей камеры: «Так кто тут у вас на «эс»? Ответ был прежний: кого называли, тот у него не числился.

— А такой «Са-ма-ла-мо-нович у вас есть?».

 

— Боже мой! Неужели?! «Клейн Рафаил Соломонович!» — крикнул я.

—Так что ж ты раньше молчал?

— Так это же мое отчество.

— Откуда ждёшь?

Я назвал Куйбышев, Москву. Дежурный мотал головой.

— А в Киеве у тебя никого нет?

— Клейн Борис Ильич! (Неужели дядя жив?!).

— Вот он и прислал. Выходи.

Так была получена моя первая посылка, и в корне изменился весь уклад моей жизни. Я понял, что не забыт, что чудеса в этом мире бывают. Некоторое время известий больше не было. Моя махорка кончилась (я ее слишком щедро раздавал) и, соответственно понемногу снова стало изменяться отношение ко мне. Те, кому я давал курить, сами получив посылку, не давали мне и я снова нет-нет да начал понемногу «прикупать» табачок, благо к нему опять пристрастился. Кроме того, я понял, что хорош до тех пор, пока даешь. Люди почитают или богатство или грубую силу. Иные откровенно считали меня дурачком: получил так много махорки и задаром раздал. А другие были поумнее и берегли курево да еще помаленьку меняли его на хлеб. В дальнейшем я постараюсь не быть таким дураком, как сперва. Но... Писем все не было. Вдруг открытка. От тети Гольды! Подруга моей покойной матери, которой под семьдесят, пишет мне, не боясь «связи с врагом народа».

Ольга Исааковна Ратнер (будь благословенно это имя и, если есть Бог, пусть он знает, что не только мне помогала эта удивительная мужественная Христова невеста), тетя Гольда писала, что дядя Арон, которому я писал письмо в Куйбышев, умер еще в конце сорок первого года; что письмо ей переслала вдова дяди, русская, тетя Шура Самойлова. А она, Ольга Исааковна, сразу же связалась с дядей Борисом, вернувшимся после эвакуации в Киев. Писала тетя, что дядя Борис принимает горячее участие в моей судьбе и она все время будет держать с ним связь.

Однако, с посылками была задержка, а писем долго не было. Вдруг меня вызвали к начальнику (это был «кум»).

Когда меня привели в его кабинет, он предложил мне сесть, а потом спросил: «Кто у вас есть из родных видный советский ученый?».

Зная, что чем меньше я буду называть своих родных, тем им лучше, я сделал вид, что крепко задумался.

 

— А кем вам приходится профессор Борис Ильич Клейн?

— Дядей, братом покойного отца. (Я всегда в заключении умалчивал о том, что он числится моим отцом, так как усыновил меня).

— Так вот, профессор Клейн писал мне письмо. — И он прочитал его.

Теперь, почти через полвека, когда я ознакомился с моим пухлым «Делом», привожу его. На своем бланке дядя писал (письмо было напечатано на машинке):

«Иркутская область, Кировский район, село Александровка, тюрьма № 5. Начальнику тюрьмы № 5 от профессора Академии наук УССР, Клейна Бориса Ильича.

 

Глубокоуважаемый т. Начальник.

К Вам обращается с убедительной просьбой старейший микробиолог СОЮЗА, профессор Академии наук УССР. Мне 73 года (на самом деле дяде было 75), мои научные труды пользуются известностью в СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ и за рубежом.

Просьба моя состоит в следующем.

Как мне сообщено ГУЛАГОМ, в тюрьме № 5, находящейся под ВАШИМ начальством, содержится сын моего умершего в 1930 году брата-врача, мой племянник КЛЕЙН Рафаил Соломонович, бывший студент Ленинградского Театрального института. И я убедительно прошу ВАС, глубокоуважаемый т. НАЧАЛЬНИК, разрешить ему:

1) написать мне письмо, 2) получать от меня высылаемые мною деньги, а также посылки продуктов и вещей.

Буду ВАМ глубоко признателен за исполнение моей просьбы. С глубоким к ВАМ уважением (Подпись) профессор, доктор медицинских наук Б. И. Клейн».

 

— Так что пишите ему и получайте посылки.— Заключил чтение «кум».

Я вернулся в камеру. Правда, после того были еще задержки с письмами. Но посылки я начал получать регулярно. Кроме того, дядя перевел мне довольно крупную сумму денег и я смог также пользоваться тюремным ларьком, где, кроме махорки, бывали папиросы, а также дешевые консервы.

Постепенно я начал набираться сил и уже сразу было видно, что безнаказанно меня толкать нельзя.